– Что?! – непроизвольно вырвалось у Тодороки при взгляде на текст сообщения. Забыв даже, что надо остерегаться внимания Идзуцу и остальных, он, зажав рот рукой, спрашивал себя: «Это что, и есть то самое мистическое озарение? Нет, не может быть… Это высоковероятное совпадение, результат дедукции. Этот тип выбрал Нумабукуро, чтобы оказаться в отделении Ногата…»

В лаконичном тексте сообщения значилось: «Судзуки упомянул имя Юко Хасэбэ».

Юко Хасэбэ… Тот самый старший товарищ, которого только что вспоминал Тодороки. Тот самый, кто совершил «постыдный проступок».

7

Для Таданао Цуруку имя Юко Хасэбэ было как маленькая косточка, лежащая непереваренной на дне желудка. Если б о его жизни как офицера полиции был снят фильм, Хасэбэ был бы в нем одним из главных действующих лиц и в титрах значился на втором или третьем месте. Самим фактом того, что сейчас Цуруку занимает кресло начальника отдела уголовных преступлений, он обязан той протекции, которую ему в свое время оказал Хасэбэ. Это признавал как сам Цуруку, так и остальные; это был неоспоримый факт.

Именно поэтому, когда произошел тот самый «постыдный проступок», Цуруку осудил Хасэбэ более яростно и бессердечно, чем кто-либо другой. Чтобы сохранить собственную позицию, ему нужно было недвусмысленно продемонстрировать свой разрыв с коллегой.

Хасэбэ был из тех людей, которых в прошлые времена называли образцовыми сыщиками. Он был одновременно суровым и мягким, использовал как научную рациональность, так и интуицию, и верил, что в конечном счете именно волевой настрой, твердость характера и чувство долга позволяют раскрывать уголовные дела. Словно в подтверждение своей веры, каким бы сложным ни было расследование, Хасэбэ никогда не сдавался: он продолжал идти вперед, продолжал размышлять, исследовать. В результате Хасэбэ фактически ежегодно добивался просто ошеломительных результатов по числу задержанных им преступников. Он был настоящим теневым боссом в отделе уголовных преступлений, с которым приходилось считаться даже начальнику всего отделения. При этом его не интересовал карьерный рост. Напротив, он видел свое предназначение в том, чтобы помогать продвижению вверх своих младших товарищей.

Почитавшие Хасэбэ люди звали его по прозвищу – Хасэко. Это дозволялось только тем, за кем такое право признавал сам Хасэбэ. Если по прозвищу к нему обращался кто-то, не получивший на это одобрения, Хасэбэ такое обращение игнорировал, будь это даже начальник. Когда на четвертом году службы в отделе уголовных преступлений Цуруку смог немного отличиться по работе, он набрался смелости и попробовал это обращение – «старший товарищ Хасэко». И испытал сильнейшее волнение, когда услышал в ответ: «Чего тебе?»

Поговаривали, что Главное полицейское управление переманивало Хасэбэ к себе. Его также хотели заполучить и полицейские отделения всех криминогенных районов вроде Синдзюку и Икэбукуро, но он отклонял все предложения. «Хочу, чтобы кости мои покоились в отделении Ногата…» Именно благодаря послужному списку Хасэко позволялась такая невероятная своенравность. Главный борец с преступностью всего отделения Ногата, Хасэбэ был в том возрасте, когда до выхода на пенсию оставалось всего несколько лет.

Четыре года назад летом Цуруку уже был начальником отдела уголовных преступлений. Хотя он был младше Хасэбэ по возрасту и старше по должности, их отношения были настолько хорошими, что, улучив свободное время, они вместе ходили выпивать. Поэтому Цуруку просто обомлел, когда после звонка одного из сотрудников отделения он прибежал в магазин и открыл еженедельный журнал. И даже вроде как подумал: «Да разве эта статья – не распространенный в наше время фейк?» Вернее, Цуруку захотелось подумать таким образом…

«У любой распущенности должен быть предел! Поразительная наклонность господина сыщика!» – таков был заголовок статьи, написанный на фоне черно-белой фотографии. Лицо, задранное к небу, не замечающее направленной на него камеры, даже притом что глаза были закрашены черной полоской, без всякого сомнения было лицом Юко Хасэбэ.

Согласно статье, местом действия была автомобильная стоянка при зеленом парке, в котором незадолго до этого группа малолетних хулиганов избила одного из своих, нанеся ему тяжелые увечья. Время действия – глубокая ночь. Ответственный за это происшествие сыщик Хасэбэ, возвращавшийся после встречи с семьей потерпевшего, в одиночестве пришел на стоянку и неспешно расстегнул брюки. После чего занялся самоутешением.

Хотя соответствующее место на фото было ретушировано мозаикой, по силуэту мужского органа было понятно, что мужчина на фото вовсе не справляет малую нужду.

Статья в журнале была написана после тщательного изучения биографии Хасэбэ. По ней было ясно, что он не случайно оказался в кадре. Главный борец с преступностью отделения Ногата попал под прицельный огонь. Другими словами, имелась причина, по которой еженедельник решил следить за Хасэбэ. Иными словами, такое неоднократно происходило и ранее: на месте жестокого преступления Хасэбэ украдкой предавался самоутешению.

Говорят, когда Хасэбэ вызвал к себе полицейский инспектор, его лицо было мертвенно-бледным. О результатах разбирательства было сообщено непосредственному начальнику, то есть Цуруку: «Хасэбэ все признал и хочет уволиться…»

Цуруку не стал встречаться с Хасэбэ. Сразу же после этого он видел коллегу в комнате следователей, но отвел глаза в сторону. В свою очередь, Хасэбэ тоже не заговорил с Цуруку. Просто собрал вещи и ушел.

Цуруку также перестал звонить Хасэбэ. И решил, что не будет отвечать на звонки, если тот ему позвонит. Цуруку счел, что Хасэбэ его предал. «Он разрушил мое доверие, мое уважение, проведенное вместе время… Он разрушил все».

– Знаете, негодующих телефонных звонков и писем тоже было выше крыши, – произнес Цуруку.

Смысла скрывать произошедшее от Руйкэ не было, тем более что обо всех обстоятельствах этой истории и о том, что Цуруку относился к Хасэбэ как к своему учителю, было сообщено инспектору Главного управления полиции. Правда, сейчас Цуруку раздражало то, что об этих постыдных вещах приходится рассказывать юнцу, способному в пару к деловому пиджаку надевать белоснежные кроссовки.

Руйкэ, сотрудник группы по расследованию особых преступлений, пристально всматривался в Цуруку своими узкими и блестящими черными глазами. В зале для совещаний не оставалось никого, кроме нескольких сотрудников, ответственных за телефонные звонки. Никаких заслуживающих внимания отчетов не поступало, было тихо, и поэтому Цуруку продолжил рассказывать, приглушив голос:

– Некоторые из этих звонков и писем были угрожающими.

– Были угрожающими и…

– Господин Руйкэ, неужели вы всерьез думаете, что там можно найти какую-нибудь зацепку, касающуюся Судзуки?

Сотрудник, отправленный искать в шкафчиках тогдашнюю корреспонденцию, наверное, вскоре вернется, неся картонные коробки. История, о которой рассказал известный еженедельник, была беспрецедентно позорной, а реакция людей на нее – колоссальной. Было много негодующих и враждебных писем – не только от жителей района, что было ожидаемо, но и из других префектур тоже. Немало было и таких, в которых полиции угрожали расправой. Как это часто бывает, в письмах были бритвенные лезвия, тексты с угрозами от ультраправых организаций и даже загадочные сутры, написанные кисточкой на тридцати листах специальной почтовой бумаги. Был и фотоколлаж, на котором начальник отделения и Хасэбэ показывают друг другу свои причинные места. Нельзя было удержаться от смеха, но вместе с тем пробирал озноб от мысли, как много сил тратят люди на создание таких гадостей.

В отделении Ногата в качестве меры предосторожности хранились все присланные предметы, хранились и записи телефонных разговоров. Как говорится, людская молва – на семьдесят пять дней ^[13]. Похоже, впрочем, современное информационное общество не настолько терпеливо, и буря начала затихать по прошествии недели. До тех пор, пока Тодороки не вызвал ее вторую волну своим неосторожным высказыванием.

– Действительно, единственным заметным огрехом в нашей работе за последнее время была та история. Но это было четыре года назад, и – прошу прощения, что так говорю, – это не то, чтобы кто-то умер, или что мы оговорили кого-то в совершении преступления. Можно понять, когда ругают людей, присвоивших казенное имущество или совершивших бухгалтерский подлог, и называют их ворами денег налогоплательщиков. Можно понять, когда бесит, если полицейские, которые обычно следят за общественным порядком, сами превышают скорость или совершают кражу в магазине. Но мастурбацию на улице, оставляя в стороне этическую сторону вопроса, вряд ли можно назвать действием, наносящим кому-то прямой ущерб. Нарушением «Постановления о предотвращении действий, доставляющих неудобства другим гражданам» или уголовной статьи «Публичное совершение непристойных действий» это тоже считать нельзя, так как не было намеренной демонстрации кому-либо. Малозначительное похабство. Так что это – «постыдный проступок», не более того.

– Если нам будут предъявлять претензии за такое, то уже и чихнуть в электричке будет невозможно.

– Сколько ни дискутируй на эту тему, от этого ничего не изменится. Важно то, что думал Судзуки и как потом он трансформировал свои мысли в действия. Конечно, я сам не верю в то, что это преступление мотивировано праведным гневом. Это может быть и спонтанная идея без какого-либо смысла, и выбор, сделанный наполовину ради интереса. И вообще, когда простолюдины набрасываются на всякого рода непристойные истории, они действуют как альпинисты – типа «там есть гора, значит надо попробовать на нее взобраться».

Было трудно объяснить почему, но Цуруку раздражало все в поведении и словах Руйкэ.

– Как бы то ни было, раз существует вероятность такой зацепки, мы не можем это не проверять.

– Это ведь относится к нам обоим – делать то, что мы должны делать? Кстати, вы с господином Киёмией примерно час просидели взаперти с Судзуки. Удалось чего-нибудь добиться?

Руйкэ слегка пожал плечами.

– Удалось сохранить ночную тишину еще на какое-то время.

Цуруку удержался от того, чтобы фыркнуть. По званию он – капитан, а Руйкэ – лейтенант. Разница в возрасте у них как у отца с сыном. Но, даже несмотря на это, ругать сыщика из Главного управления полиции Цуруку было неловко.

Он был в курсе содержания допросов. Записи, набранные Исэ на его лэптопе, можно просматривать в режиме реального времени через общее приложение.

– Не знаю, что там у них – игра какая-то или психологический тест, – но сколько еще времени они собираются развлекаться? Хотел бы я, чтобы они не слишком заставляли нас нервничать…

– Могу сказать вам то же самое. С большим нетерпением жду, чтобы вы скорее выяснили, где находится нора Судзуки.

Большой палец Цуруку самопроизвольно начал двигаться. Однако устройства для электронных сигарет не было, и пришлось щелкать пальцами в воздухе. Эх, надо было иметь хотя бы шариковую ручку…

– Не стоит рассчитывать на нас в ситуации, когда невозможно сузить поиск местоположения.

– Вроде бы он из Кавасаки на такси приехал?

– Если вы не можете заставить его говорить, мы можем сделать это за вас.

Руйкэ подался вперед. «Все-таки я вывел его из себя?» Его глаза сверкнули.

– Ладно, раз так, передайте в мое распоряжение господина Тодороки.

– Тодороки? Не думаю, что от этого типа для вас будет какая-то польза. Мне стыдно в этом признаться, но следователь он третьесортный.

– Угу. Это меня не интересует, – произнес Руйкэ.

Цуруку пришел в замешательство.

– Его что, требует Судзуки?

– Нет, Судзуки снял это требование. С поразительной легкостью.

Многозначительность, с которой Руйкэ произнес эти слова, задела Цуруку.

– Раз так, то нужды в Тодороки нет, – резко произнес он.

– Никто не знает, что и как повернется дальше. Это просто моя интуиция, но… – Руйкэ оборвал фразу на полуслове. Такая нерешительность была не похожа на него.

– В общем, это просто на всякий случай.

Руйкэ слегка покачал головой, не обращая внимания на раздражение Цуруку.