Дом мирно спал, лишь в коридорах едва ощутимо горели бра на стенах. Но их слабого света было недостаточно, чтобы осветить все закоулки большого дома. Да этого и не требовалось. Бесшумно ступая босыми ногами, я спустилась вниз. Машинально отметила, что умничка Полли проследила за тем, чтобы нанятая по случаю торжества бригада уборщиков привела особняк в порядок. Все было прибрано и едва ли не сияло чистотой. Как и всегда.

– Это жестоко!

Голос сестры растревожил ночью тишь. Я замерла в изумлении. Лара обожала торжества. Каждое она воспринимала как вызов, стараясь затмить любую даму. Зная о пристрастии сестры, я приглашала ее и на балы, что устраивались в особняке. После торжеств, когда разъезжались гости, она и Федор всегда оставались на ночь. Но гостевая спальня, где они обычно останавливались, была на втором этаже. И делать здесь ей совершенно нечего. Разве что и Лару одолела бессонница.

Заранее беспокоясь о мытарствах близких, я шла на свет, падающий в коридор из приоткрытой двери кабинета. Но войти так и не осмелилась.

Потянувшись к дверной ручке, я замерла словно громом пораженная. Скрытая во тьме коридора я отлично видела разыгравшуюся сцену.

Забившись в угол мягкого кресла, Лара закрыла лицо ладонями. Горько всхлипнула. Но тут же резко вскочила и бросилась к мужу. Давид стоял подле своего стола. Лицо холодное, безучастное. А в уголках губ насмешка.

Схватив за грудки, Лара обратила к моему мужу заплаканное лицо. Он недовольно поморщился.

Сестра воскликнула с надрывом:

– За что ты так жесток со мной?

– Оставь эти сцены для своего мужа, – поморщился он и попытался высвободиться. Но она еще сильнее вцепилась в тонкий хлопок его рубашки.

– Ты же знаешь, я не люблю его и никогда не любила! Одно твое слово, и…

– Мне плевать.

Лара громко всхлипнула. Застонала не то с болью, не то с истомой. Обхватив его обеими руками, прижалась все телом.

Она была хороша и отлично это понимала. Несколько слезинок не испортили ее личико. А полупрозрачный пеньюар открывал все достоинства фигуры.

– Скажи, скажи, что все еще хочешь меня…

– Я не настолько люблю свои ошибки, чтобы помнить о них до конца жизни.

– Ошибки? Я – ошибка?

– Кто же еще?

– Но ты… ты же был счастлив со мной!

– Не обольщайся, – одним резким сильным движением разбив кольцо ее рук, усмехнулся Давид. – Я никогда не видел разницы между тобой и всеми остальными. Что одна гулящая девка, что другая. Все на одно лицо.

Лара вздрогнула. Побелела от ярости. Спросила со зловещим шепотом:

– Это я гулящая?

Давид равнодушно пожал плечами. Похоже, эта сцена была вовсе не нова. И изрядно наскучила ему.

– А она, что же, лучше? Твоя идеальная Белль? Моя чертова сестрица!

– Осторожно, – тихо сказал Давид. И Лара побледнела еще больше.

Но как бы зла она ни была, все же не теряла разума. Быстро сменив тактику, вновь бросилась к нему. Пеньюар ее распахнулся, обнажая пышную грудь.

А едва она приблизилась, как Давид выбросил вперед руку. Схватил ее за плечо. Прошептал ей что-то и отшвырнул в сторону. Не удержавшись, она рухнула на пол. Распластавшись у его ног, некрасиво зарыдала. Муж посмотрел на нее с нескрываемым презрением, поморщился в досаде.

Вернулся за письменный стол. Не отрывая глаз от экрана ноутбука, бросил:

– Тебе пора. И не забудь закрыть за собой дверь.

Я ушла столь же тихо, как появилась. Пошатываясь, поднялась в нашу спальню. Заперлась в ванной комнате. Едва стоя на ногах, ища опоры, вцепилась руками в раковину.

Слез не было. Одна лишь боль. Страшная. Непобедимая. Всепожирающая.

Я посмотрела на свое отражение и не узнала себя. В этот самый миг Белль, которой я была, словно провалилась в Зазеркалье. И та другая я, что поменялась с ней местами, мало напоминала мне саму себя.

Это было страшно. Но не страшнее секрета, что я узнала сегодняшней ночью.

Вернувшись в постель, я закуталась по самый нос в одеяло. Что-то страшное и опасное росло и крепло в моей душе. Будто зернышко зла, оно прорастало на щедрой почве, вытесняя все доброе и светлое, что раньше было там.

И когда муж вернулся, привычно лег рядом и обнял меня, я уже знала простую истину, о которой никогда и никто не говорит.

Иногда злая колдунья, проклявшая прекрасного принца, имеет на это полное право. Ведь это он сделал ее такой. Превратил из прекрасной принцессы в злую ведьму, что не знает пощады и чувствует только страшную боль. Боль, от которой не спасает даже месть.

Захлопнув пудреницу, я спрятала свое отражение. Поправила распущенные волосы. Подхватив сумочку, спустилась вниз. В гараже было несколько машин, и пропажа моей и мужа особых проблем не доставила.

Взяв из ключницы ключ от кабриолета, я помчалась в центр, на свет его огней.

Выбрав для ужина небольшой ресторанчик на крыше, я разместилась у самого края за маленьким столиком. Любуясь городом, я всматривалась в его купола и крыши, чувствуя, как скучала по нему.

Смакуя каждый глоточек прохладного белого вина, я наслаждалась этим вечером. И обретенной свободой. Свободой с горьковатым привкусом вины.

Это чувство все еще было мне незнакомо. Его новизна будоражила кровь. Волновала.

Попав из родительского дома сразу в дом мужа, я не успела насладиться свободной жизнью. Если честно, раньше это никогда меня не тяготило. И попыток что-то изменить я не предпринимала. Даже и не думала о подобном.

Но теперь все было иначе. Все переменилось. А я прежде всего.

И около месяца назад, такой же теплой летней ночью, я познала, какова свобода на вкус. Странное это было чувство.

Сидя на ступеньках крыльца покосившегося домика, затерянного где-то между Петербургом и Москвой, я чутко прислушивалась к себе. Замотанная в бинты и обколотая обезболивающими, я пока еще туго соображала. Боль притупляла и без того затуманенное сознание. Но этот новый вкус я все же уловила со всей ясностью.

Тогда-то я и решила, что дороги назад нет. И если раньше меня мучили мысли о том, что нужно связаться с мужем, совесть вопила о несправедливости и жестокости моего поступка, то той ночью все стало иным. Простым и ясным. Так бывает, когда решение принято и отступать некуда.

Так бывает, когда горят мосты.

Последующие два дня прошли без событий. Мне несколько раз звонил Буров. И каждый наш разговор был как под копирку с предыдущим. Более меня никто не тревожил. И проводя день в студии, вечерами я уезжала в центр. Ужинала в одиночестве и с удовольствием, но старательно избегая любой ненужной встречи или пустого разговора.

Под конец третьего дня, вернувшись в особняк, я застала незваного гостя. Уже поднявшись на две ступеньки вверх, поняла, что что-то не так. Сделала несколько шагов назад и заглянула в гостиную. Из холла она просматривалась прекрасно, как и незнакомец сидевший в кресле мужа.

С интересом наблюдая за моей реакцией, он помахал мне ручкой и улыбнулся еще шире. Я озадачилась еще больше.

Если он ожидал, что я испугаюсь, то напрасно. Похоже, лимит страха я изрядно превысила и теперь мало чего боялась. Но это не точно.

Легко поднявшись, он шагнул в мою сторону. Убедившись, что бежать я не собираюсь, приблизился без всякой спешки. Отвесил небольшой поклон и заявил:

– Герман Камф, рад знакомству.

Я радостных чувств не испытывала, оттого продолжала таращиться на незнакомца и молчать. Немая сцена затягивалась, и ему это не нравилось. Чуть подавшись вперед, он попытался ухватить меня за руку. Желал ли он пожать ее или запечатлеть поцелуй – не знаю. Но с некоторых пор я не терпела, когда ко мне прикасались.

Резко отшатнулась и буркнула:

– Что вам здесь надо?

Незнакомец закатил ясно очи к потолку. Тряхнул густыми белокурыми кудрями, которые, сомнений нет, очень любили женщины. Как и чуть пухлые алые губы, и глаза синевы небесной.

Камф был красив и отлично это знал. Умело пользовался. Но считал вовсе не преимуществом, а нормой жизни. Ведь он заслуживал только самого лучшего. Во всем.

Он улыбнулся обаятельно, той самой улыбкой, что по силе была равна стреле купидона, и сказал:

– Давно мечтал увидеть ту самую Белль, сумевшую приручить самого Давида Строганова…

Его небесно-голубые глаза таили множество веселых смешинок, но было в них что-то еще. И это что-то не оставляло иллюзий о том, насколько опасен мой гость.

Минута в его обществе, и я уже не сомневалась, что с этой же очаровательной улыбкой, элегантно орудуя ножом и вилкой, он с удовольствием и смаком слопает любого, кто посмеет ему помешать.

– Теперь я понимаю, почему мой друг прятал свою прекрасную розу за семью замками…

Его болтовня меня раздражала. Но я старательно не подавала вида. Он проник в особняк как фокусник, и это явно лишь один из многих его талантов. Мне же не хватит сноровки даже для того, чтобы добежать до ближайших соседей.

– Давида нет. Сожалею.

– О чем?

Дурашливая улыбка показалась на его лице. Было не понять, издевается ли он надо мною или правда не понимает.

– О том, что вы не застали друга. И зря проделали свой путь.

– Разве я говорил, что хочу его видеть?

– Но…

Герман резко ухватил меня за подбородок. Склонился к моему лицу и прошептал:

– Я пришел к тебе. Познакомиться. А Давид… в этой истории для него нет больше места.

Он, конечно, почувствовал, как я задрожала. Но не пожелал придать этому значения. Так кошка дает возможность мышке уйти чуть дальше, чтобы веселее было играть.

– Еще увидимся, цветочек. А пока будь умницей.

Коснувшись моих губ быстрым наглым поцелуем, он резко отступил. Отвесил очередной поклон и, насвистывая веселый мотивчик, вышел через парадную дверь.

Я тут же бросилась включать охранную систему. Была бы поумнее, сделала бы это раньше. Но сдается мне, Германа подобным не остановить.

Утро началось прескверно – явился Буров. Хмурый и заметно уставший он рыкнул с порога:

– Какого черта ты к телефону не подходишь?

– У меня нет времени на болтовню.

– Это ты так о своем муже печешься?

– Благополучие Давида больше не моя забота. Пусть его девки стараются. Ну или вы, раз он вам платит.

– Спятила?

– Само собой. Разве нормальных в психушке запирают?

– Это был санаторий.

– Ага, расскажите это шизику, который каждую ночь с Кантом спорил о том, что есть сущее и безгранично ли бытие. Иногда так расходился, что весь этаж будил.

– Белль, – неожиданно мягко произнес Буров. – У тебя есть причина сердиться на Давида. Он виноват, я не спорю. Но сейчас не то время, чтобы вспоминать былое. Мы должны…

– Должны? – усмехнулась я. – Лично я ему ничего не должна.

– А тебя не смущает, что твой муж, вполне возможно, попал в беду?

– Уверена, ты с этим разберешься. И замнешь по-тихому все, что он натворит.

Вновь став самим собой, он свирепо сверкнул глазами и сказал:

– Даже не сомневайся.

Я передернула плечами. Сейчас мне было даже неуютнее, чем обычно в его присутствии. Если честно, Буров начинал меня пугать.

– А теперь подробнее и по порядку расскажи мне о вашей последней встрече.

– Я уже рассказывала. Много раз.

– Повтори. От тебя не убудет.

Хотелось послать его к черту, но не рискнула даже мысленно. Забубнила монотонно заученное:

– В пятницу утром мы позавтракали вместе. Я не хотела его видеть, но он притащил поднос в спальню. Деваться было некуда. Сказал, что к вечеру я должна быть готова. Какой-то очередной прием… Я попыталась отказаться. Но ему до этого дела не было. Велел быть готовой к шести. Мы поругались. Он уехал. А мне пришлось ехать на Невский за платьем. Все.

– Тебя не встревожило, что он не приехал вечером?

– Скорее обрадовало. Я хотела развестись, а не шляться по светским тусовкам, изображая былую любовь.