– Кодовое слово – «столовая», – нарисовала она в воздухе воображаемые кавычки и посмотрела на меня, как на слабоумного.

– Ты на что намекаешь, болезная? – Нахмурившись, я покрутил пальцем у виска, но, что греха таить, червячок сомнения уже заполз и в мою душу.

– Да Бог с тобой, Добрынин! – Скворцова выставила перед собой раскрытые ладони. – Ни на что я не намекаю. – И тут же ехидно ухмыльнулась: – Я всегда говорю прямо! Наша Оленька давно на твоего старика глаз положила, а ты, Митюня, готовься. – Она брезгливо поморщилась. – Скоро у тебя появится новая мамочка!

– Язык прикуси, идиотка! – огрызнулся я, не на шутку взбесившись, и, чтобы стереть с Варькиного лица самодовольную ухмылку, сжал кулаки и резко шагнул в её сторону. Честное слово, в это мгновение я готов был поступиться собственными принципами и проучить коротышку, да только звёзды на небе сегодня однозначно сошлись в созвездии великой дули, ибо все было против меня!

– Чего стоим? Кого ждём? – Запыхавшись, в приёмную забежала Ирина Викторовна. – Как пакостить, так вы в первых рядах, а как отвечать за свои поступки, так сразу в кусты! Ну ничего, сейчас Владимир Геннадьевич вас научит ценить чужой труд! – Продолжая дышать, как паровоз, химичка ринулась к закрытой двери.

– А может, не надо? – в последний момент пропищала за её спиной Скворцова и взволнованно закусила краешек губы.

Наконец-то и до Вари дошло, что за всё в этой жизни нужно платить.

– Шагай, давай, выскочка! – Я подтолкнул трусиху вперёд, а сам двинулся следом. – Ща батя пороть нас будет! Этого ваша душа жаждет, да, Ирина Викторовна?

Но химичка не ответила. Постучав для приличия, она недолго думая распахнула дверь и тут же встала на пороге кабинета как вкопанная.

– Простите, Владимир Геннадьевич, – запинаясь, протянула она по слогам.

– Мама? – дрожащим голоском вскрикнула Варя и тут же прикрыла ладонью рот.

– Да ну вас нафиг! – запустив пятерню в волосы, отчаянно взвыл я.

Худшего сценария и придумать было сложно: раскрасневшийся от стыда батя суетливо заправлял в брюки сорочку, а мать Скворцовой, растрёпанная и помятая, смущённо отводила взгляд и никак не могла справиться с пуговкой на белоснежной блузке.

***

Отвернувшись к окну, я бездумно наблюдал, как мелькали перед глазами бесконечные вывески магазинов и перекрёстки, мигали светофоры, а пешеходы, как муравьи, куда-то хаотично спешили. Мне было плевать на яркое майское солнце, на мобильник, вибрирующий в руках, на олдовую песню, сочащуюся из динамиков отцовской тачки. Я был потерян, раздавлен, почти убит…

Я никогда не считал себя эгоистом, да и сам много раз подтрунивал над батей, чтобы тот наконец выкинул из головы мою мать и вновь попытал счастья. Отец обычно грустно улыбался, намекая, что это не так просто, а потом менял тему разговора. Я его понимал: жизнь с моей матерью изрядно потрепала его, да и меня выжала подчистую. И все же я желал старику счастья. Теперь же, до боли сжимая кулаки, понимал: не такого, не с ней, не сейчас!

– Поговорим, сын? – глухо предложил отец, барабаня указательным пальцем по кожаной оплётке руля.

Дорога от школы до нашей пятиэтажки на другом конце города занимала обычно минут сорок, но сегодня я не заметил, как пролетело время. Продолжая глазеть в окно, я сухо покачал головой: говорить с отцом не хотел, не мог, но главное – до чёртиков боялся…

Родители развелись, когда мне было семь. Первый класс, букет гладиолусов, слёзы в глазах – таким я запомнил тот день. Мать, наспех собрав чемоданы, тогда просто ушла. В аэропорту её ждали рейс до Берлина и новый муж, ну а о том, что на своей самой первой школьной линейке её ждал я, она, к сожалению, забыла…

Как же я тогда злился! В мамином побеге долгое время винил отца. Не замечал его любви, его боли и безжалостно хлестал словами по сердцу. Впрочем, я тогда ненавидел весь мир и от души срывал злость на каждом, кто попадался под руку. А попадался, разумеется, отец, да ещё соседка по парте. Слишком бесила меня Варькина улыбка, этот её счастливый блеск в огромных глазищах, но больше всего – дурацкая привычка Скворцовой без умолку хвастаться своей дружной семьёй. Я сгорал от зависти, когда мать встречала её после уроков и провожала домой, на сироп исходил, когда случайно пересекался с мелкой занозой в парке. Одной рукой Варя всегда сжимала ладонь отца, а второй держалась за мать. Она смеялась, показывала мне язык и, сама того не ведая, разжигала во мне лютую неприязнь!

– Митька, – хрипловатым голосом разрезал тишину батя. – Хотя бы выслушай меня!

Отец давно заглушил двигатель, но продолжал цепляться за несчастный руль, как за спасательный круг. Старик волновался, не знал, как ко мне подступиться, наверно, ждал помощи в этом от меня, но я не хотел облегчать его долю, как и просто смотреть в его сторону. Мне было тошно. Противно. Больно… Из миллионов возможных вариантов батя выбрал единственно провальный! Впрочем, он никогда не умел разбираться в женщинах.

Мать вернулась морозным вечером накануне моего десятилетия. Её жизнь с немцем явно не задалась, а отец, к тому времени изрядно уставший от одиночества и моих бесконечных проделок, не придумал ничего лучше, чем простить непутёвую жёнушку. С другой стороны, я был только «за». Совместные прогулки, слово «мама» на моих губах, порядок в доме и сытные ужины не из местной кулинарии – мне казалось, наша семья снова стала нормальной, но я ошибался: сколько ни натирай воском гнилое яблоко, съесть его уже не получится!

– Я понимаю, сын, что ты сейчас чувствуешь, – произнёс отец, а я ухмыльнулся: столько собираться с мыслями, чтобы в итоге ляпнуть банальную фразу.

– И что, по-твоему? – рыкнул я холодно, продолжая разглядывать соседнюю с нами тачку на придомовой парковке.

– Кристина никогда не заменит твою мать, – помолчав ещё немного, подал голос батя, а я не удержался и заржал.

Последний раз я видел маму года три назад. Беременная и с очередным мужем под ручку, она заявилась на финальный матч по футболу между нашей сборной и командой из тридцатого лицея. Ни тёплых объятий, ни ласковых фраз – в тот день она заехала попрощаться. А мне было уже всё равно… Я напоминал сам себе перегоревшую лампочку: есть электричество или нет – я больше не светился.

– Митя… – Отец положил руку мне на плечо. – Эй, сынок, тише! Не надо так!

– Почему она?! – Я дёрнулся, отринув его жалость. – Баб вокруг мало, что ли?!

– За языком следи, Димка! – прошипел отец, заново схватившись за руль. – Кристина не баба! Не смей больше так… Я не посмотрю…

– Кристина! – Я буквально выплюнул это имя: оно бесило меня ничуть не меньше её хозяйки или как две капли воды похожей на неё Вари. Я ненавидел все их семейство с детства, и, к слову, это было взаимно!

Мать тогда переехала в Геленджик. Разумеется, меня с собой она не позвала. Редкие звонки, дежурные фразы – она мастерски вычеркнула нас с отцом из своей жизни. И если мне было уже плевать, то батя на этот раз долго сходил с ума. Он стал замкнутым, равнодушным, молчаливым. С утра до вечера пропадал на работе, а я… я всё явственнее осознавал свою ненужность. Мне было почти тринадцать, а я снова и снова ощущал себя первоклашкой с гладиолусами в руках, о котором все забыли.

Еда из столовой, мятая форма, пыль на шкафу – отец ни черта не замечал вокруг, а я находил спасение в общении с пацанами. Всё чаще оставался с ночёвкой у Лешего, а к Илюхе забредал на борщ, когда в собственном холодильнике удавалось отыскать лишь сыр с плесенью, и, увы, не с благородной. Впрочем, я не жаловался. Во всём и всегда есть свои плюсы, и депрессия отца не была исключением. Я научился варить пельмени, узнал, что точки на утюге нарисованы были не просто так, да и мыть полы я теперь умел не хуже Зинаиды Ивановны, школьной техслужащей.

В этой истории был только один минус: Скворцова!

Её предки к тому времени тоже разбежались. Вот только Варькина жизнь не покатилась под откос, как моя, а напротив, резко пошла в гору. Пока я голодным волком уминал на переменах пирожки с рисом, Варя воротила нос от школьных обедов и во всеуслышание хвасталась подругам своими брендовыми шмотками из Парижа. Пока я по морозу тащился к остановке, чтобы с двумя пересадками добраться до пыльной двушки на окраине, Скворцова с матерью проносилась мимо пусть и на стареньком, но «Мустанге». Да и на каникулах она ездила в Питер или жарилась под турецким солнцем. Я же втихую от отца подрабатывал на мойке, раздавал листовки у ТЦ или клеил объявы по столбам, чтоб накопить за лето на нормальный смартфон. Последний, к слову, я тогда так и не купил, зато огрёб от бати по полной, когда та самая Кристина заметила меня возле «Макси» и донесла отцу. Сколько тогда было шума из ничего! Отец, конечно, со временем успокоился, а вот моя ненависть к Скворцовым с тех пор измерялась терабайтами!

– Я люблю её, слышишь? – донёсся до меня сквозь пелену долбаных воспоминаний голос отца.

«Нет! Нет! Нет!» – До хруста сжав челюсти, я молча покачал головой. Я мог понять и принять многое, но только не долбаные отношения с матерью Скворцовой! Только не она!

– Мить, – проскрипел старик, а я заткнул уши. – Я замуж её позвал…

«Нет! Нет! Нет!» – Отстегнув ремень безопасности, я дёрнул ручку на дверце и выскочил на улицу: рядом с отцом я задыхался!

– Димка, постой! – Батя выбежал следом, но я даже не думал оборачиваться и семимильными шагами уносился прочь. – Куда ты бежишь? Давай нормально поговорим!

«Никогда! Ни за что! Не со мной!»

Глава 3. Игра против правил

Митя

Хмурое небо с минуты на минуту грозилось обрушиться на город мощным ливнем, но мы с пацанами не спешили разбегаться по домам.

Я только что поделился с ними последними новостями, и сейчас они с трудом пытались переварить услышанное. Леший, навалившись на бетонное перекрытие полуразрушенного ангара, смотрел в пустоту. Илюха, как и я, стоял у самой кромки воды и под звонкий лай Гая безжалостно уродовал озёрную гладь очередью из гальки.

– Кринжово, чё, – нарушил затяжное молчание Рыжий, закинув в воду ещё один «блинчик».

– Жёсткий аут! – сплюнул Лёха и, усевшись на импровизированную лавку из старых досок, вытянул ноги.

На руинах заброшенной лодочной станции мы собирались исключительно в экстренных случаях, и сегодня был один из них.

Наше тайное место, источник силы. Здесь мы говорили обо всём и не боялись, что хоть слово вылетит за пределы ангара. Когда-то давно, ещё в детстве, мы поклялись, что никому и никогда не расскажем о нашем убежище, и с тех пор, несмотря на то, что жизнь раскидала нас по разным концам города, мы ни разу не нарушили обещание.

– Вот такая жиза, пацаны! – произнёс я, невесело улыбнувшись.

Обмахнув об штаны грязь с ладоней, я подозвал к себе Гая и, потрепав его за ухом, отошёл от воды. Уже в следующее мгновение занял место на кривой лавке рядом с Лешим и, заложив руки за голову, прикрыл глаза.

В моём кармане уже битый час надрывался мобильник, в кроссовках не по-детски хлюпала озёрная жижа, а на душе по-прежнему скребли кошки. Впрочем, у всех нас настроение было не айс! И только Гаю было всё нипочём: подставляя мокрый нос порывам ветра, он с азартом гонял чаек и юлой крутился под ногами.

– Гай, фу! – Илюха оттащил пса от очередной пернатой жертвы и, прицепив к его ошейнику поводок, отвел своего беспородного друга под крышу. Сам же уселся к нам с Камышовым на лавку.

Дождь между тем накрапывал всё сильнее, а в воздухе пахло грозой.

– А вообще старика твоего понять можно, – усмехнувшись, произнёс Лёха. – Мать у Варьки – что надо!

– Леший, ты дебил? – хрипловатым басом осадил его Илюха и с размаху заехал придурку ладонью по затылку. – Будь она хоть трижды Мисс Мира, это ж Скворцова!

– Э! Вёсла свои не распускай! – огрызнулся Леший, реально не догоняя, что ляпнул лишнего.

– А ты думай, прежде чем рот открывать!

– Да хорош вам уже! – остановил я обоих. – Делать-то теперь чего?