Сейчас начальница решила немного поддержать дух работниц и, кашлянув, чтобы привлечь внимание, заговорила:

– Хочу сообщить вам, молодые леди, что в этом году, как и раньше, я получила предложение позволить нескольким мастерицам явиться в прихожую бального зала с достаточным запасом лент, булавок, иголок, ниток и прочих необходимых мелочей, чтобы в случае необходимости привести в порядок наряды дам. Отправлю четверых из вас – самых добросовестных и старательных.

Последние слова миссис Мейсон произнесла с особым значением, однако напрасно: девушки слишком устали и слишком хотели спать, чтобы думать и мечтать о чем-то ином, помимо кровати и подушки.

Хозяйка мастерской была весьма достойной особой, но, подобно многим другим достойным особам, обладала некоторыми слабостями, одна из которых (вполне естественная для ее профессии) заключалась в чрезвычайном внимании к внешнему виду, поэтому мысленно уже выбрала четырех счастливиц, способных достойно представить «заведение», и тайно приняла окончательное решение, хотя и пообещала наградить самых старательных. Она искренне заблуждалась, не сознавая ошибочности своего выбора и придерживаясь той линии софистики, в соответствии с которой люди убеждают себя, что их желания правильны.

Наконец усталость мастериц проявилась настолько очевидно, что миссис Мейсон позволила им лечь спать. Однако даже это долгожданное распоряжение было исполнено вяло. Девушки медленно сложили работу, медленно навели порядок на своих местах и медленно, тяжело пошли вверх по широкой темной лестнице.

– О, как же вытерпеть эти ужасные ночи целых пять лет! В тесной комнате, в ужасной духоте! Где слышно каждое движение иглы, каждый шорох ткани! – с рыданием проговорила Руфь и, не раздеваясь, бросилась на кровать.

– Нет, Руфь, не всегда будет так же тяжело, как сегодня. Часто мы ложимся спать уже в десять. И к тесноте постепенно привыкнешь. Просто сегодня ты очень устала, иначе звук иглы с ниткой не действовал бы на нервы. Вот я никогда его не слышу. Давай лучше расстегну тебе платье, – попыталась успокоить Дженни.

– Но зачем же раздеваться, если уже через три часа снова вставать и приниматься за работу?

– Если не поленишься раздеться и лечь в постель как следует, то сможешь лучше отдохнуть. Давай помогу, милая.

Руфь прислушалась к совету подруги, однако, прежде чем уснуть, призналась:

– Ах, как я сожалею о своем поведении! По-моему, раньше никогда не была такой раздражительной.

– Совершенно верно, – согласилась Дженни. – Многие девочки сначала переживают, но со временем привыкают и уже не обращают внимания на мелкие неудобства.

Увидев, что новенькая уже спит, она добавила:

– Бедное дитя!

Сама она не смогла ни уснуть, ни отдохнуть. Боль в боку ощущалась острее, чем обычно. Ей даже захотелось написать об этом домой, но потом Дженни вспомнила, как высока плата за обучение, которую с трудом вносил отец, о младших братьях и сестрах, и решила потерпеть в надежде, что с приходом тепла и боль, и кашель отступят. Надо только беречь себя.

Но что же случилось с Руфью? Она плакала во сне так, словно сердце разрывалось от горя. Разве такой беспокойный сон вернет силы? Дженни решила разбудить подругу.

– Руфь! Руфь!

– Ах, Дженни! – отозвалась та, села в постели и запустила пальцы в волосы. – Мне приснилось, что мама подошла к кровати, как всегда, чтобы проверить, хорошо ли и удобно ли мне. Но как только я попыталась взять ее за руку, она куда-то ушла и оставила меня одну. Так странно!

– Успокойся, это всего лишь сон. Просто ты рассказывала мне о матушке, а потом долго работала и очень устала. Постарайся снова уснуть, а я понаблюдаю за тобой и разбужу, если увижу что-то неладное.

– Но ведь тебе самой надо поспать. Ах ты господи! – и Руфь опять погрузилась в сон.

Настало утро. Хоть отдых и выдался очень коротким, проснулись девушки полными сил.

– Мисс Саттон, мисс Дженнингс, мисс Бут и мисс Хилтон, будьте готовы отправиться вместе со мной в бальный зал к восьми часам вечера.

Две-три девушки не скрыли удивления, однако большинство, поскольку предвидели выбор хозяйки и по опыту знали невысказанное правило, по которому принималось решение, встретили объявление с привычным угрюмым безразличием, с которым относились ко всем событиям. Неестественный образ жизни, долгие часы работы в неподвижности и частые бессонные ночи не прошли бесследно.

Однако Руфь объявление поразило. За какие заслуги? Она постоянно зевала, работала медленно, то и дело отвлекалась, рассматривая прекрасные панели, думала о доме и всерьез ожидала замечаний, которые непременно получила бы в другое время. И вдруг ее имя оказалось в числе самых старательных мастериц!

Конечно, она мечтала посетить бальный зал – гордость графства, – жаждала хотя бы одним глазком взглянуть на танцующие пары, хотя бы издали услышать, как играет оркестр, хотела немного изменить монотонную жизнь и все-таки не могла принять честь, оказанную, как ей казалось, вопреки истинному положению вещей, а потому испугала мастериц, внезапно поднявшись и направившись к хозяйке, завершавшей работу над платьем, которое должно было отправиться к заказчице еще два часа назад.

– Будьте добры, миссис Мейсон. Я вовсе не была одной из самых старательных швей. Боюсь, что вообще работала плохо: очень быстро уставала и постоянно думала. А когда я думаю, не могу сосредоточиться на деле.

Она замолчала в уверенности, что достаточно ясно объяснила несложную мысль, но миссис Мейсон ничего не поняла и не захотела услышать подробности.

– Видишь ли, дорогая, надо научиться думать и одновременно работать. А если не можешь совмещать оба дела, то придется перестать думать. Твой опекун ожидает больших успехов в учебе. Уверена, что ты не захочешь его разочаровать.

Поскольку вопрос заключался вовсе не в этом, Руфь еще немного постояла, хотя миссис Мейсон вернулась к работе с видом, который всем, кроме новенькой, ясно показывал, что разговор окончен.

– Но раз я не старалась, мэм, то и не должна быть выбрана на бал. Мисс Вуд трудилась намного лучше, да и многие другие тоже.

– Надоедливая девчонка! Действительно хочется оставить тебя дома за упрямство! – раздраженно пробормотала миссис Мейсон и подняла взгляд.

Ее в очередной раз поразила редкая красота мисс Хилтон. Какая честь мастерской! Стройная гибкая фигура, безупречные черты лица, изящно изогнутые темные брови, длинные бархатные ресницы в сочетании с пышными каштановыми волосами и прекрасным цветом лица. Нет! Старательная или ленивая, эта девушка должна появиться на сегодняшнем балу!

– Мисс Хилтон, – с суровым достоинством проговорила хозяйка. – Как подтвердят все молодые леди, я не привыкла, чтобы мои распоряжения вызывали вопросы или обсуждались. Я всегда говорю только то, что хочу сказать, и готова повторить сказанное, поэтому сделайте милость, вернитесь на свое место и будьте готовы к восьми. – Ей показалось, что Руфь опять собирается возразить, и она почти крикнула: – Ни слова больше!

– Дженни, вместо меня должна была пойти ты, – во всеуслышание обратилась Руфь к мисс Вуд, садясь рядом с подругой.

– Тише, Руфь! Я все равно не смогла бы пойти из-за кашля. Если бы выбрали меня, с радостью уступила бы привилегию тебе, а не кому-то еще. Так что представь, что это мой подарок, а когда вернешься, расскажи обо всем, что увидела и услышала.

– Хорошо! Постараюсь принять привилегию именно так, а не как заслуженную честь. Большое тебе спасибо. Даже не представляешь, с какой радостью я теперь отправлюсь на бал! Вчера вечером, услышав новость, целых пять минут работала добросовестно – так хотелось пойти, – но дольше не выдержала. Ах господи! Собственными ушами услышу настоящий оркестр! Собственными глазами увижу прекрасный зал!

Глава 2
Миссия на балу

Вечером, когда пришло время, миссис Мейсон собрала своих молодых леди, чтобы перед выходом проверить, как они выглядят. Ее энергичная, властная, торопливая манера несколько напоминала суету заботливо сзывающей цыплят курицы, а судя по строгой инспекции, которую девушкам предстояло пройти, их миссия на балу не ограничивалась ролью временной горничной.

– Это ваше лучшее платье, мисс Хилтон? – со всех сторон осмотрев черное шелковое воскресное платье – старое и поношенное, – недовольным тоном осведомилась миссис Мейсон.

– Да, мэм, – спокойно ответила Руфь.

– Ну понятно. Что же, пусть так. Видите ли, молодые леди, наряд для вас далеко не самое важное. Основное – это поведение, манера держаться. И все же, мисс Хилтон, полагаю, вам следует написать опекуну и попросить прислать деньги на новое платье. Жалею, что не подумала об этом раньше.

– Вряд ли он согласится, если напишу, – тихо ответила Руфь. – Рассердился даже тогда, когда в холодную погоду я попросила шаль.

Миссис Мейсон чуть отстранила ученицу; Руфь попятилась и вернулась в строй рядом с подругой, мисс Вуд.

– Не огорчайся, Руфь, ты и так красивее всех остальных, – утешила веселая добродушная девушка, чья неприметная внешность исключала любую зависть или соперничество.

– Да, знаю, что я симпатичная, – грустно ответила Руфь. – И все же сожалею, что должна обходиться без нового платья, ведь это совсем обтрепалось. Сама его стыжусь и вижу, что миссис Мейсон стыдится вдвойне. Лучше бы меня не выбрали. Не подозревала, что надо было сначала подумать о собственном платье, прежде чем мечтать попасть на бал.

– Не переживай, сейчас миссис Мейсон обратила на тебя внимание, но скоро отвлечется и забудет о платье, – успокоила подругу Дженни.

– Нет, ты слышала? «Знаю, что я симпатичная», – шепнула одна из девушек другой, причем настолько громко, что Руфь услышала и заметила:

– Не могу не знать, потому что мне многие говорили об этом.

Наконец приготовления закончились, и мастерицы быстро зашагали по морозу. Свободное движение так благотворно подействовало на Руфь, что она почти танцевала, совсем забыв и о потрепанном платье, и о жадном сварливом опекуне. Бальный зал оказался еще прекраснее, чем она представляла. В тусклом свете вдоль парадной лестницы со стен смотрели призрачные образы – из старинных темных полотен выступали бледные лица со странным застывшим выражением.

Молодые швеи разложили свои принадлежности на столах в специально отведенной комнате, приготовились к работе и только после этого получили разрешение заглянуть в бальный зал. Музыканты уже настраивали инструменты, а несколько работниц (грязной бесформенной одеждой и усиленной эхом непрерывной болтовней они представляли странный контраст с окружающим пространством) заканчивали протирать скамьи и стулья.

Девушки вошли в зал, когда уборщицы уже закончили работу и удалились. В своей комнате они непринужденно и весело болтали, но сейчас, пораженные величием обширного пространства, притихли. Зал оказался таким большим, что его дальний конец виднелся смутно, словно в тумане. Стены украшали парадные, в полный рост портреты знатных персон графства – судя по разнообразию костюмов, со времен Гольбейна до сегодняшнего дня. Люстры еще не были зажжены полностью, поэтому высокий потолок тонул во мраке. Сквозь готическое витражное окно проникал окрашенный в разные цвета лунный свет и ложился на пол, своей живостью и яркостью насмехаясь над жалкими потугами искусственного освещения разогнать тьму.

С хоров доносились еще не стройные звуки: музыканты играли произвольно, постепенно приспосабливаясь к звучанию, потом остановились и заговорили. В темном пространстве, где люди ходили с мерцающими, словно болотные огни, свечами в руках, голоса напоминали причудливое ворчание гоблинов.