Внезапно люстры вспыхнули в полную силу. При ярком свете Руфь слегка разочаровалась в красоте зала и одновременно остро ощутила правоту миссис Мейсон в отношении своего старенького платья. Что и говорить, в таинственном полумраке оно выглядело намного симпатичнее. В скором времени мастерицам предстояло заняться своим непосредственным делом – помогать заполнившим зал дамам, чьи голоса почти полностью заглушили оркестр, который Руфь мечтала услышать. И все же если одно удовольствие оказалось недостижимым, то другое превысило ожидание.

При соблюдении столь многочисленных условностей и правил поведения, что, как подумала Руфь, миссис Мейсон никогда не прекратит их перечислять, девушкам было позволено во время танцев стоять у боковой двери и смотреть. До чего же это было красиво! Под звуки теперь уже уверенной и стройной музыки – то далеко, словно хоровод фей, то совсем близко, так что были видны прекрасные наряды, – танцевал цвет графства, совсем не заботясь о том, чьи взоры ослеплены сиянием и блеском. На улице, под снегом, все выглядело холодным, бесцветным и однообразным, но здесь, в зале, было тепло, светло и весело. Цветы наполняли ароматом воздух, венчали прически и украшали декольте, словно в разгар лета. В быстром движении танца яркие краски мелькали и пропадали, а им на смену приходили новые, столь же прелестные оттенки. На лицах сияли улыбки, а во время кратких пауз между музыкой слышались негромкие радостные разговоры.

Руфь не различала составлявших единое целое отдельных фигур; достаточно было лишь смотреть и мечтать о безмятежной гладкости жизни, наполненной такой чудесной музыкой, таким богатым изобилием цветов и драгоценностей, элегантностью в каждом проявлении и красотой всех форм и оттенков. Ей вовсе не хотелось знать, что это за люди, хотя перечисление громких имен доставляло удовольствие остальным мастерицам. Но у Руфи незнакомые имена вызывали только раздражение, поэтому, чтобы избежать неминуемого погружения в мир разнообразных мисс Смит и мистеров Томсонов, она вернулась на свое место в прихожей и остановилась то ли в размышлениях, то ли в мечтах. Впрочем, скоро из задумчивости ее вывел незнакомый капризный голос. Одна из молодых леди столкнулась с неприятностью: сшитое из прозрачной шелковой ткани платье было обильно украшено маленькими букетиками фиалок, и вот во время танца один из букетиков оторвался, отчего юбка утратила форму, а подол стал волочиться по полу. Гостье пришлось попросить партнера проводить ее в комнату, где должны были ждать мастерицы, но сейчас не было никого, кроме Руфи.

– Я должен вас покинуть? – осведомился джентльмен. – Мое отсутствие обязательно?

– Нет-нет! – ответила леди. – Всего несколько стежков, и будет полный порядок. К тому же я не осмелюсь войти сюда в одиночестве.

С кавалером она разговаривала мило и обходительно, но к швее обратилась совсем иным тоном – холодно и требовательно:

– Поторопись это исправить – не сидеть же здесь целый час.

Строгая особа была само очарование: темные кудри чудесно оттеняли огромные черные глаза. Чтобы заметить яркую внешность, Руфи хватило одного быстрого взгляда, прежде чем она опустилась на колени и занялась делом. Успела она рассмотреть и джентльмена, молодого и элегантного.

– Ну вот – звучит мой любимый галоп! Как же я мечтала его станцевать! Неужели не удастся? Что же вы так копаетесь? Из-за вас не успею вернуться в зал до окончания танца!

От нетерпения гостья даже принялась отбивать ножкой энергичный ритм. Конечно, движение мешало Руфи работать, и, чтобы дать это понять капризной леди, она подняла голову, но в этот момент перехватила взгляд стоявшего рядом джентльмена, выражавший восхищение непосредственностью и грацией партнерши. Чувство оказалось настолько заразительным, что Руфь тут же опустила взгляд, чтобы скрыть невольную улыбку, но молодому человеку хватило и нескольких мгновений, чтобы обратить внимание на одетую в черное фигуру с низко склоненной благородной головой, стоявшую на коленях. Погруженная в работу, девушка составляла разительный контраст с той беспечной, высокомерной, неестественно оживленной особой, которая, словно королева, восседала на троне, пока ее обслуживали.

– О, мистер Беллингем! Как же долго я вас здесь держу! Понятия не имела, что маленькая дырочка потребует так много времени. Теперь понятно, почему миссис Мейсон назначает за свои платья столь высокую цену: ее мастерицы невероятно медлительны.

Замечание задумывалось как остроумное, однако мистер Беллингем выглядел крайне серьезным. От его внимания не ускользнул румянец раздражения и обиды, вспыхнувший на видной ему прелестной щеке швеи. Он взял со стола свечу и поднес поближе к мастерице, чтобы той лучше было видно. Она не взглянула на него, чтобы поблагодарить: побоялась, как бы джентльмен не заметил ее улыбку.

– Простите, что так долго, мэм, – негромко проговорила Руфь, закончив работу, и поднялась. – Если не зашить мелкими стежками, ткань снова порвется.

– Я бы предпочла танцевать в рваном платье, лишь бы не пропустить галоп, – недовольно заявила леди, встряхивая наряд, словно птичка перышки, и призывно взглянула на спутника. – Пойдемте в зал, мистер Беллингем.

Не услышав ни слова благодарности в адрес мастерицы, джентльмен удивился, потом взял со стола оставленную кем-то камелию и обратился к своей даме.

– Позвольте, мисс Данком, от вашего имени подарить этот цветок мастерице в знак признательности за прекрасную работу.

– О, разумеется, – ответила самоуверенная особа.

Руфь приняла цветок молча, ограничившись скромным кивком. Гости ушли, и она опять осталась одна, но вскоре вернулись остальные девушки, и сразу посыпались вопросы:

– Что случилось с мисс Данком? Зачем она сюда приходила?

– Немного порвалась отделка на платье, и я зашила, – спокойно ответила Руфь.

– А мистер Беллингем ее сопровождал? Говорят, собирается на ней жениться. Видела его?

– Да, – коротко ответила Руфь и погрузилась в молчание.

Весь вечер мистер Беллингем был в прекрасном настроении, танцевал и веселился, не забывая флиртовать с мисс Данком в лучших традициях светского ухаживания, но то и дело поглядывал в сторону боковой двери, возле которой стояли ученицы модистки, и в какой-то момент заметил высокую стройную фигурку, одетую в черное платье, с пышными каштановыми волосами. Поискав взглядом камелию, мистер Беллингем начал танцевать еще веселее и живее, увидев, что белоснежный цветок светится на груди девушки.

Когда миссис Мейсон и ее ученицы вернулись в мастерскую, на улице брезжил холодный, серый рассвет. Фонари уже погасли, но ставни магазинов и жилых домов еще не были открыты. Каждый звук отзывался неслышным днем эхом. На ступенях церкви, дрожа от холода, сидело несколько бездомных нищих с опущенными на колени или прислоненными к холодным стенам головами.

Руфь чувствовала себя так, словно мечта развеялась и пришло время вернуться в реальную жизнь. Как же не скоро, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, удастся снова попасть в прекрасный бальный зал, услышать игру настоящего оркестра и даже просто увидеть нарядных, счастливых людей без малейшего следа заботы, тревоги, а тем более горя на лицах, как будто они принадлежали к другому миру. Приходилось ли им когда-нибудь отказывать себе в прихоти, в желании? В прямом и в переносном смысле их жизненный путь пролегал среди цветов. Для нее и ей подобных стояла холодная злая зима – для бездомных и нищих едва ли не смертельное испытание, – а для мисс Данком и ее окружения наступало самое веселое, беззаботное время, когда в оранжереях продолжали благоухать цветы, в каминах трещал огонь. Что эти люди знали о смысле такого страшного для бедняков слова? Что значила для них зима? Но Руфи показалось, что взгляд мистера Беллингема был таким, как будто он понимал чувства тех, кого обстоятельства и положение поставили в иные условия. Да, вздрогнув от холода, он закрыл окна своего экипажа (в это время Руфь наблюдала за ним).

И все же она не отдавала себе отчета в том, что некая ассоциация придала камелии особую ценность, считала, что дорожит цветком просто из-за изысканной красоты. Историю его появления она рассказала Дженни с открытым взглядом и без тени смущенного румянца.

– Правда, очень любезно с его стороны? Особенно если вспомнить, как просто и мило он подарил камелию именно в тот момент, когда леди намеренно меня унизила.

– Действительно очень мило, – согласилась Дженни. – Такой красивый цветок! Жаль только, что без аромата.

– А мне кажется, что и так замечательно. Такая безупречная чистота! – возразила Руфь, бережно опустив камелию в воду. – А кто такой этот мистер Беллингем?

– Сын той самой миссис Беллингем из поместья возле монастыря, для которой мы шили серую атласную мантилью, – сонно ответила Дженни.

– Меня здесь тогда еще не было, – сказала Руфь, но подруга не услышала, потому что уже спала.

Сама же Руфь еще долго не могла последовать ее примеру, но потом все-таки уснула, а когда ясный, чистый утренний свет упал ей на лицо, Дженни, увидев счастливую улыбку, подумала, что девушка видит во сне вчерашний бал, и не захотела ее будить.

Так и было, однако одна фигура представала чаще и ярче других образов. В волшебном, но кратком утреннем сне джентльмен дарил ей цветок за цветком. Прошлой ночью снилась покойная матушка, и Руфь проснулась в слезах, а сейчас, когда видела мистера Беллингема, улыбалась.

И все же не был ли этот сон более порочным, чем прошлый?

Тем утром жизненная реальность ранила сердце больнее обычного. Несколько бессонных ночей перед балом и, возможно, возбуждение вчерашнего вечера не позволяли терпеливо принимать те испытания, которые частенько выпадали на долю подчиненных миссис Мейсон.

Хозяйка мастерской считалась лучшей модисткой графства, однако в то же время оставалась прежде всего человеком и, подобно своим мастерицам, страдала от тех же неприятностей, что и они. Этим утром она твердо решила отомстить всем и всему. Проснулась в твердой решимости до вечера исправить целый мир со всем содержимым (по крайней мере собственный мир), поэтому мелкие проступки и оплошности, которые раньше оставались без внимания и не получали должной оценки, сегодня были явлены на свет божий и подвергнуты строжайшему осуждению. В подобном настроении ее могло удовлетворить лишь само совершенство.

Конечно, миссис Мейсон обладала собственным понятием о справедливости, но понятие это не отличалось особой красотой и истинностью, а напоминало скорее идеи равенства, свойственные бакалейщику или торговцу чаем. Вчерашнее послабление непременно следовало уравновесить изрядной долей дополнительной строгости, и в этом отношении исправление прошлых ошибок полностью удовлетворяло совесть хозяйки швейной мастерской.

Руфь отнюдь не была склонна проявлять особое усердие и напрягаться сверх меры, а потому, чтобы угодить начальнице, ей пришлось бы приложить определенные усилия. В мастерской то и дело слышались недовольные восклицания.

– Мисс Хилтон! Куда вы положили светло-голубую ткань? Когда что-нибудь пропадает, значит, вечером уборку проводила мисс Хилтон!

– Вчера мисс Хилтон работала в бальном зале, поэтому я заменила ее. Сейчас все найду, мэм, – отозвалась одна из девушек.

– О, отлично знаю манеру мисс Хилтон перекладывать обязанности на других, кто бы ни вызвался ей помочь, – проворчала миссис Мей-сон.

Руфь густо покраснела, глаза ее наполнились слезами, но несправедливость обвинения была настолько очевидной, что она тут же запретила себе расстраиваться и, подняв голову, обвела комнату гордым взглядом, как будто обращаясь к мастерицам за поддержкой.

– А где юбка от платья леди Фарнем? Оборки еще не пришиты! Я неприятно удивлена. Можно узнать, кому работа была вчера поручена? – глядя на Руфь, призвала к ответу миссис Мейсон.

– Это должна была сделать я, но ошиблась и пришлось все распороть. Прошу прощения.

– Конечно, следовало сразу догадаться. Если работа была испорчена или не выполнена, не трудно понять, в чьих руках она побывала.

Подобные обвинения щедро сыпались на Руфь в тот самый день, когда она меньше всего была готова принимать их с должным терпением.