– Не смотри на меня так, будто тебе нравятся янки, Жорж, – поморщился хозяин замка. – После развала СССР они вообразили себя хозяевами планеты, изрядно поглупели из-за своего высокомерия и стремглав несутся к пропасти. Только что принято решение по нашим заокеанским партнёрам. Надо помочь им не свернуть с этого скорбного пути, дать такую кость, которой они гарантированно подавятся. Теперь предстоит много работы, и мне лично (заметь, Жорж, не ордену и не Ватикану, а лично мне) потребуются доверенные люди, никак не связанные с престолом, и лучше всего – не граждане Евросоюза. Согласись, что у нас с тобой один враг, а такое обстоятельство сближает. В этом и заключалось моё предложение…

– Предложения я пока не услышал, – ответил Распутин, напряжённо вглядываясь в лицо иезуита. – У меня ощущение, будто я на митинге «За всё хорошее против всего плохого». Что ты хочешь, чтобы я сделал, Петер?

– Пока меня интересует просто информация из легиона. Какие приказы ты получаешь? С кем контактируешь в процессе их выполнения? С каким результатом?

Сердце Распутина ухнуло вниз. «Ну вот оно и настало», – тоскливо подумал он, представляя, как Дальберг, в случае отказа, передаст результаты балканского расследования коллегам из Opus Dei с прогнозируемым для Григория результатом.

– Ты же имеешь свои связи с командованием легиона. Зачем тебе информация от капрала?

– О, Жорж! Ты неправ. Командование имеет информацию неполную и однобокую. Они видят карты и донесения. А мне нужны глаза и уши непосредственного участника боевых действий.

– Так нет никаких боевых действий.

– Это временно. Уже по весне вас отправят обратно на Балканы.

– Кость американцам – это Сербия?

– Да, первая, и, если они не подавятся, будет вторая и третья.

– Но это же драка дворовой компании со сборной по боксу! Погибнут тысячи мирных жителей!

– Бремя цивилизованного человека иногда требует жертв!.. Что ты на меня так смотришь?

– Однажды я уже это слышал… У меня есть время подумать?

– Да, конечно. Буду ждать твоего решения в течение года. Могу предложить встретить следующее Рождество вместе, если созреешь к серьёзному диалогу. Если нет, я это пойму без лишних слов…

«У меня есть целый год, чтобы „добежать до канадской границы“», – зло подумал Распутин, коротко кивнул и, не замечая протянутой руки Дальберга, вышел из библиотеки.

Иезуит спрятал ладонь за спину и слегка улыбнулся. Его лицо, подсвеченное огнём камина, стало похоже на маску сатира. Он прошептал вслед удаляющимся шагам: «Oderint dum metuant»^[34].

Глава 18
12 июня 1999 года. Косово

Под берцами противно скрипело битое стекло. Оно покрывало всю проезжую часть и тротуары, будто Санта-Клаус вне сезона кинул щедрой рукой на улицы сербского села блестящие на солнце крошки льда. По давно не ремонтированному, покрытому трещинами асфальту ветер тащил пакеты, обрывки газет и прочий мусор. В воздухе летали хлопья сажи. Ощутимо, до першения в горле, пахло горелым. Словно брошенные домашние животные, то там, то тут у обочин сиротливо стояли оставленные в спешке автомобили с открытыми нараспашку дверьми, разбитыми окнами и зеркалами. Слепо и безучастно таращились с перекрёстков на непрошеных гостей погасшие светофоры.

Покосившийся рекламный щит у дороги и врезавшийся в него на всём ходу крошечный «Фиат» усеяны пробоинами от кассетного боеприпаса, запрещённого ООН для применения кем угодно, кроме НАТО, и где угодно, кроме Сербии. Возле смятого колеса автомобильчика – изящная женская босоножка, а по тротуару протянулись кровавые следы – кто-то тащил подальше от машины раненого или убитого… Растения, щедро посыпанные пеплом, пожухли на некогда изумрудных газонах, склонились к земле. Всюду попадались поваленные деревья, перекрывавшие проход толстыми шероховатыми стволами. Тишина. Лишь ветер по-разбойничьи свистел, гуляя внутри опустевших зданий, гоняя по улицам мусор и пыль…

Сербы вслед за уходящей армией и полицией срочно покидали свои обжитые дома исконно сербского края. Целые сёла на территории Косово опустели. Их жители разделили участь многих тысяч беженцев. Уходили в спешке. Небрежно брошен приготовленный к полевым работам садовый инвентарь, на верёвках колышется так и не снятое бельё, в садах бродят куры, невесть как добывающие пропитание. Сербы отсюда не уезжали, не эвакуировались – они бежали, бросая нажитое добро, построенные своими руками жилища, возделанные участки. Так поступают люди только в одной ситуации: когда им угрожает смерть.

Неприятно ощущать себя частью этой опасности и буквально кожей чувствовать жгучий стыд за то, что делало и продолжает творить «всё цивилизованное человечество» на Балканах. Ещё неприятнее осознавать личное бессилие в попытке хоть как-то восстановить попранную справедливость. Поэтому настроение у Распутина и его напарника было омерзительное.

Усугублялось это тем, что разведка легиона проникла во французскую зону ответственности до официального объявления о вводе войск НАТО, болтаясь в неопределённом правовом статусе, подкреплённом лишь непрекращающимися воздушными ударами, несмотря на объявленный мораторий. Вот и сейчас совсем недалеко натовские стервятники кого-то бомбили, не делая особого различия между военными и гражданскими объектами. Слава «рыцарей Геринга», очевидно, не давала покоя современным потомкам тевтонов.

Внесённые в Конституцию ФРГ специальные изменения позволили в 1999 году авиации бундесвера вместе с англосаксами усердно вбивать в балканскую землю поезда и колонны с беженцами, крушить больницы, школы, детские сады, разносить в хлам гражданскую инфраструктуру. Самолётов, что характерно для сверхзвуковой авиации, не было видно. Слышен рёв двигателя, потом грохот. Этот звук совсем не похож на взрывы снарядов и разрывы мин. Это не «бум» и не «бабах», а очень резкий и сухой треск, будто кто-то, наделённый невиданной силой, яростно разрывает многократно сложенный брезент. Звук всегда на несколько долей секунды отстаёт от «картинки». Сначала столб чёрного дыма, потом взрыв.

Долбили где-то в стороне, а Распутин с напарником на земле своими глазами наблюдали результат бомбардировок «Союзной силы» по беззащитному мирному населению. Они мрачнели всё больше, мечтая только об одном – быстрее проскочить это мёртвое село, выйти в заданную точку и дождаться эвакуации.

– Смотри, а эти шакалы уже тут как тут!

Глазастый Вася как всегда первым рассмотрел сквозь густую листву придорожных кустов машину с эмблемой Армии освобождения Косово, плотно загруженную каким-то домашним барахлом. Рядом, опершись на капот, о чём-то беседовали громилы в чёрных беретах с красно-жёлтой эмблемой USK.

– Мародёрят, черти, – сплюнул себе под ноги Распутин.

– Пуганём?

– Приказ был – только наблюдать…

– За этим бандитизмом?

– Нет оснований…

– Да какого…

Васино красноречие прервал звон разбитого стекла и отчаянный визг из ближайшего дома.

– Займи чем-нибудь этих у джипа, – на ходу сдёргивая с плеча автомат, успел скомандовать Распутин и, подбегая к дверям, услышал за спиной Васин ужасный французский, бьющий по ушам на раскатистой букве «р», в подражание Высоцкому:

– Суппор-р-ртю! Легион Жетр-р-ранже! Ля Фр-р-ранс!

– НАТО интеллидженс! Донт мув! – продублировал Григорий и кувырком вкатился в дом к заранее присмотренной внутренней стенке, сразу же перейдя в положение стрельбы с колена.

Ослепшему со света Распутину сначала показалось, что на бесформенном ворохе тряпья сопит, ворочается и издаёт нечленораздельные звуки какое-то неземное существо, обладающее множеством щупалец. Но, проморгавшись, капрал смог разделить чудовище на составные части и вычленить двоих носителей камуфляжа, отчаянно боровшихся с кем-то, находящимся под ними. Лежащие прямо на полу чёрные береты c эмблемами давали возможность безошибочно идентифицировать принадлежность борцов к Армии освобождения Косово, а наполовину спущенные штаны одного из них – определить его намерения. Голоштанный, более чуткий к внешним раздражителям, застыл и повернул голову к легионеру, в то время как его напарник, увлечённый своим занятием или просто тугой на ухо, продолжал попытки оседлать чьё-то брыкающееся тело.

– Хальт! Штеле дих фор-р-р! – рявкнул Распутин, с удовлетворением глядя, как последняя фраза вызвала нужную реакцию.

Возня прекратилась, и оба искателя клубнички вскочили на ноги, выпучив глаза на закрывающую весь дверной проём фигуру капрала.

«Всё-таки немецкий – идеальный язык для военного дела», – подумал Григорий, убрав за спину автомат, чтобы дополнительно не пугать мародёров, и продолжил вслух:

– Спик инглиш? Шпрехен зи дойч? Парле франсе?

– Уштар Хоша, разведка второй роты второй бригады Армии Косово, – на дикой смеси языков Шекспира и Шиллера проблеял голоштанный. – Проводим зачистку местности…

– Понятно, – кивнул Распутин, насмешливо смерив с головы до ног албанского вояку. – А таким образом, – он взглядом указал на голые коленки собеседника, – экономите патроны? Или перешли на летнюю форму одежды?

Столь сложные речевые обороты успешно просвистели мимо ушей албанцев, но красноречивый взгляд они прекрасно поняли и спешно начали приводить своё обмундирование в порядок, а Распутин получил возможность получше разглядеть третьего участника представления – невысокую жгучую брюнетку, почти девчонку, растрёпанную, измазанную с головы до ног какой-то краской, тоже одетую в камуфляж, превращённый стараниями албанских «ухажёров» в лохмотья. Девушка пребывала в состоянии шока – огромные глаза застыли неподвижными блюдцами на худом лице, губы, плотно сжатые в ниточку, побелели, как и костяшки крошечных кулачков, выставленных перед собой для защиты. Она походила на растрёпанного воробья, готового к битве с коршуном не на жизнь, а на смерть.

– Кто такая? – спросил Распутин, обращаясь к албанцам.

– Сербская шпионка, – с готовностью ответил голоштанный. – Вот, изъяли при обыске!

Косовар протянул легионеру старенький ПМ со стёртым воронением, при виде которого девчонка встрепенулась, будто в ожидании удара, и сильнее вжалась спиной в стену дома. Напарник голоштанного что-то затарахтел на своём языке, как старый сельский трактор.

– Он говорит, – с готовностью перевёл голоштанный, – что мы можем уступить герру офицеру, как союзнику, право первой ночи.

Если Распутин ещё колебался, не зная, что предпринять, то с последними словами все сомнения отпали.

– Ах вот оно что! – скрипнул он зубами. – Право первой ночи! Это меняет дело! Что это у тебя? Полевое снаряжение сапёров?

Указательный палец Распутина упёрся в гигантский нож диковинной формы: к его лезвию были приварены два приспособления – что-то похожее на молоток и шило. Эту конструкцию голоштанный цеплял на пояс, успев натянуть форму.

– Нет, – бодро отрапортовал албанец. – Это оружие для уничтожения сербов. Главное лезвие – для отрезания головы и вспарывания живота, тупая часть – для пробивания черепа, острая – для выкалывания глаз. Наши учителя из британской Специальной авиадесантной службы называют его «серборез».

Боевик с почтением протянул оружие легионеру и застыл, преданно пожирая глазами.

– Ну что ж! – Григорий с хищной улыбкой горгоны Медузы взял в руки тесак, пробуя остроту лезвия. – Надо попробовать, что придумали эти коновалы с Туманного Альбиона.

Распутин сделал шаг к сербке, пребывавшей в полуобморочном состоянии, и крикнул:

– Вася!

– Я! – послышалось от калитки.

– Фас!!!

Одновременно с последним словом разворот на сто восемьдесят градусов через правое плечо. Рука, раскрученная поворотом туловища, как камень из пращи летит с тесаком параллельно земле и врезается в шею косовара. Голоштанный не успел даже удивиться, как его глаза, выпученные от преданности к «белому сахибу», отделились вместе с головой от похотливого тела. «Сапёрная лопатка поудобнее будет», – мелькнуло в голове.