Григорий, долго репетировавший свою речь, примеряя, что и когда скажет Ежову, уже ничего не мог и не хотел говорить, но чувствовал, что и его глаза переполняются влагой, а руки предательски дрожат, и бормотал одеревеневшим языком одни и те же слова:

– Командир!.. Живой!.. Слава Богу… Командир…

Они увиделись ещё на общем собрании и уже не сводили друг с друга глаз, автоматически выполняя протокольные функции: майор – отвечая на задаваемые вопросы, капрал – переводя его ответы штабным офицерам французского контингента. В конце концов Ежов подхватил папку с французскими инструкциями и циркулярами, предназначенными для ознакомления, безапелляционно заявил, что продолжить диалог сможет только после изучения документов, и потребовал переводчика.

Не дожидаясь решения французского визави, он схватил Распутина за руку и утащил в свой штабной кабинет, развёрнутый в гостинице рядом с аэропортом. Приказал никого к нему не пускать и не соединять, закрыл дверь на ключ и только тогда позволил себе обнять легионера так крепко, что вытеснил из души Григория все опасения и сомнения прошедшей ночи.

* * *

– Всё что угодно мог ожидать, но только не такой финт ушами, – качал головой Ежов, слушая рассказ об одиссее Распутина. – Теперь я понимаю, почему тебя не смогли достать эти уроды…

– А ты?

– А что я?

– Ты смог их достать?

Ежов опустил голову.

– Да считай, что нет… Оружие по этому каналу больше не поступало. Крыс в нашем штабе в Чечне исчез в ту же ночь. Все ниточки оказались обрублены – никого взять не удалось. Личности работавших в Москве армдилеров до сих пор не установлены.

– Ну, одну личность, положим, я знаю, – ответил Гриша, рассказав про «гелендваген» и его пассажиров.

– Значит, Бамбуровский, – помрачнел Лёха. – Боюсь, что он нам сейчас не по зубам. Аппарат министра обороны. Можно считать, у Христа за пазухой…

– Почему нельзя?

– А что мы ему предъявим? Заявление дезертира-эмигранта, что видел его рядом с домом Потапыча?

– Дезертира-эмигранта, значит? Ну спасибо, командир!

– Айболит, не кипятись! Тебе же не реверансы от меня нужны, а взвешенные, продуманные действия, не так ли? А они – результат тщательной и честной рекогносцировки, где жопу принято называть жопой, даже если это звучит неприлично. А то получится, как в анекдоте: «Явления такого нет, а слово – есть!»

– Хорошо тебе в твоём статусе так небрежно-назидательно…

– Так ты у нас тоже не раб на галерах. И зарплата у тебя больше отечественной генеральской. А то, что на душе кошки скребут, так не у тебя одного… Ты думаешь, приятно называть своим главнокомандующим пьяное непросыхающее мурло? Морщишься? Вот то-то же… Ну ничего…

Ежов пружинисто поднялся со стула, покопался в бездонном ящике своего стола, выудил плоскую бутылку коньяка «Мартель».

– Вот, союзнички одарили. Давай выпьем за моё спасение тобою и твоё неожиданное воскрешение. Подумаем на трезвую голову, что делать дальше…

– Неужто всё так плохо? – напряжённо спросил Григорий после ритуала жертвоприношения Бахусу.

– Ещё вчера – да. Всё было бес-про-свет-но, – раздельно проговорил Ежов. – Тошно настолько, что готовы были выйти на Сенатскую площадь и открыто объявить о своём неподчинении этой шайке, по какой-то ошибке называемой правительством России. И пусть расстреливают из пушек, как декабристов… Но сейчас появился свет в конце тоннеля. Пусть не надежда, а скромный её лучик…

– И что же явилось источником оптимизма?

– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Мы все вместе вдруг избавились от иллюзий и увидели настоящее лицо «наших западных партнёров». Ведь у нас было столько надежд в отношении «дружеского» Запада. А потом эти бомбардировки… У многих открылись глаза. Стало понятно, кто будет следующим, и что даже в плен нас брать никто не собирается. А вместе с этим пришло понимание, что баксолюбов нужно срочно убирать из власти, чтобы спасти если не себя, то хотя бы своих детей.

Сейчас правильные ребята доводят до кое-кого ультиматум: или идёшь в тюрьму за разрушение страны, или, передав власть, можешь мирно умереть в своей постели, окружённый родными и почестями. Есть такая песенка: «Все тебя любят, когда ты мёртвый». Нас не любят, потому что мы живые. Пусть и с приставкой «полу». Разрушив Сербию, НАТО, не желая и не понимая того, как разрядом тока, запустило почти переставшее биться сердце умирающей страны. Разворот самолёта Примакова над Атлантикой закрыл для нас «лихие девяностые». Начинается что-то новое, а что – зависит в том числе и от нас с тобой.

– А от меня-то что зависит? Как и чем я могу помочь, находясь за тысячи километров на нелегальном положении в рядах как раз того самого НАТО?..

– Согласен, – кивнул Ежов, – возвращаться тебе опасно. Во всяком случае под своей фамилией. Придётся пока оставить всё как есть. А насчёт того, что ты в НАТО… так это хорошо. – И майор, подмигнув Распутину, улыбнулся такой знакомой улыбкой Лёхи-взводного.

Они попытались разобраться во французских скрижалях, но настроение было не бумажное. В итоге плюнули, и Распутин, на правах старожила, повёз друга показывать ему услуги местного общепита.

Несмотря на то что оба любили баранину, единогласно было решено отдать предпочтение сербской кухне. Товарищи заняли один из трёх столиков в абсолютно безлюдном крошечном кофане на берегу речки с непроизносимым названием, не переставая обмениваться новостями.

– Да знаю я всё это, – устало отмахнулся Ежов от рассказа Распутина про последнюю разведку. – Сербских женщин от десяти и до шестидесяти насилуют и убивают, мужчин подвергают процедуре осмотра «на предмет обнаружения признаков принадлежности к мусульманской вере». Если таковых нет, вырезают половые органы… А сколько посаженных на кол, зажаренных заживо, сброшенных в стволы шахт… Но самое омерзительное во всём этом, что боевиков-садистов подвозят на броне к сербским сёлам англичане и американцы, да ещё и следят, чтобы сербы не сопротивлялись. При попытках вооружённого отпора жёсткую зачистку проводят сами натовцы… А потом опять запускают косоваров – завершить начатое.

– Зачем им это? – Григория передёрнуло от омерзения.

– Чисто бизнес, ничего личного. Требуется любыми средствами очистить территорию от нелояльного населения, – тяжело вздохнул Ежов, делая акцент на слове «любыми». – Вот смотри, какую интересную справочку подготовили для нас учёные. – И Ежов достал элегантную кожаную папку из дипломата, с которым не расставался. – Специалисты по рудам и минералам считают, что резервы свинца на одном местном руднике «Трепча» оцениваются в четыреста двадцать пять тысяч тонн, цинка – в четыреста пятнадцать тысяч тонн, серебра – в восемьсот тонн, запасы никеля – в сто восемьдесят пять тысяч тонн, кобальта – в шесть с половиной тысяч тонн. На руднике «Гребник» к югу от Глины доказаны запасы боксита в один миллион семьсот тысяч тонн. Четыре тонны боксита содержат две тонны глинозёма, из которых получается тонна алюминия. «Гребник», таким образом, может произвести четыреста двадцать пять тысяч тонн алюминия. Установленные запасы ферроникеля в Космете составляют пятнадцать миллионов, но, по оценкам специалистов, они значительно больше. Кроме этого, в Косово семнадцать миллиардов тонн запасов угля… Думаю, тебе не надо рассказывать, кто и на каких условиях получит концессию на эти ископаемые сокровища… Однако это не единственный интерес…

Ежов бережно вернул листок геологоразведки в папку.

– Армия освобождения Косово обеспечивает работу наркотрафика по маршруту Афганистан – Ирак – Турция – Косово – Босния – Европа, самому выгодному и безопасному каналу для наркодилеров. Объём перевалки оценивается в три миллиарда долларов. За полтора последних года армия Югославии здорово потеснила «борцов за свободу», обрушила наркотрафик, который крышуется ЦРУ и МИ-6 и барыши от которого идут напрямую в администрацию президента США в Вашингтоне и королевской семье в Лондоне. Это переполнило чашу англосаксонского терпения, после чего на сербов посыпались бомбы…

– А теперь колись, командир, – скользнув взглядом по справке, прищурил глаза Распутин. – С каких это пор на стол майору ВДВ ложатся листочки с такой информацией? Или ты уже не в разведке?

– В разведке, Гриша, в разведке. Только она бывает разная…

– Во как? – вскинул брови Распутин. – Ну, тогда слушай, майор. Тебе это может быть интересно…

* * *

– А всё-таки их ракия – барахло, – поморщился Распутин, приглаживая мясное рагу стопкой горячительного напитка, – хотя, конечно, лучше, чем тот шмурдяк, что мы с тобой пили на Кавказе…

– Значит, говоришь, Дальберг, – не реагируя на реплику Григория, задумчиво произнёс Ежов, кусая губу.

«Новая привычка, он раньше так не делал», – отметил про себя Распутин.

– Слушай, Айболит, – медленно проговорил Лёха. В его глазах заполыхал так хорошо знакомый Распутину огонь почуявшего дичь волкодава. – Мне придётся слетать по кое-каким делам в Москву, а тебя я прошу о помощи в деле, не терпящем отлагательств… Я получил информацию, что на этой, край следующей неделе из Косово в Албанию будут переправлены сто семьдесят две девушки разных европейских национальностей для распродажи на органы. Организаторы – некий доктор Вуле и местный бандит Рамуш Харадинай^[35].

– Ты говоришь о фактах, несовместимых с человеческими нормами.

– Торговля органами началась тут ещё в тысяча девятьсот девяносто шестом году. Крышуют её, опять же, МИ-6 и ЦРУ. Организуют какие-то чины из «Врачей без границ» и Красного Креста. Да-да, не удивляйся. Я не хочу обвинять огульно всех медиков, но подонков везде хватает. А дальше весь бизнес идёт через Турцию…

– Но почему девушки?! – ужаснулся Григорий.

– Девушкам легче заморочить голову (их якобы везут для работы), они психологически и физически слабее. Женская печень, по мнению живодёров, самая лёгкая для трансплантации и подходит мужчинам.

Распутин поднялся, подошёл к берегу; глядя на бегущую по камням воду, поднял окатыш и с силой запустил его в стремнину.

– Приказывай, командир.

– Минимум – надо узнать хоть что-то про названные мной фамилии. Кто этот загадочный доктор Вуле? Максимум – получить доступ к его тушке и бизнесу, узнать детали, имена бенефициаров, названия клиник, фамилии заказчиков органов. Хотя… Думаю, что эти вопросы уже не на твою и не на мою зарплату…

– В легионе мне точно за это не заплатят, – усмехнулся Распутин, – зато неприятностей за своё любопытство огребу полную чашу…

– Ну, тут мы в одной лодке. За самодеятельность, что я тут с тобой развёл, мне тоже, если что, несдобровать. Кинься ты сейчас с моей информацией куда-нибудь в Сюрте Женераль – не оправдаюсь никакой оперативной необходимостью.

– Лёха, за твои примерчики я тебе точно когда-нибудь морду набью!

– Спокойно, капрал! Не нарушай союзную идиллию! Давай лучше выпьем за единение! Как-никак, впервые с тысяча девятьсот четырнадцатого года русские и французские солдаты оказались в одних окопах. А ведь могли и в разных…

* * *

Лёха вернулся из Москвы стремительно, словно съездил в булочную на такси. Не прошло и суток, как он снова принял Григория в своём кабинете с мордой кота, ополовинившего крынку со сметаной.

– Запоминай, Айболит! – горячо зашептал он на ухо Распутину, наклонившись так низко, что со стороны могло показаться, будто русский майор пытается укусить французского капрала за ухо. – Четыре года назад ты, выполняя мой приказ и идя по следу торговцев оружием, вынужденно перешёл границу Российской Федерации… Всё, что было дальше, включая поступление в легион, является частью операции по выявлению граждан РФ, скрывающихся от правосудия на территории Европы.

Ежов резко распрямился, и лицо его помрачнело.