Прикрываясь правом на «обновление городской среды», чтобы разрушить целые районы, он отпугнул от манхэттенских гетто процветающий бизнес и лишил домов бедные афроамериканские, пуэрториканские и еврейские семьи. У многих не было другого выбора, кроме как переехать в Восточный Бруклин и Южный Бронкс, где вовсю шло строительство социального жилья, но при этом уровень безработицы там уже был высок. По словам одного из коллег Мозеса, его довод заключался в следующем: «Если не можешь делать что-то по-настоящему значимое, лучше вообще ничего не делать» [8].

В амбициозных свершениях Мозеса высокий модернизм сочетался с максимальной плотностью застройки. Огромные жилые комплексы были спроектированы как «башня в парке» по модели, предложенной архитектором-модернистом Ле Корбюзье для проекта «Лучезарный город»^[9]. В открывшихся комплексах «Бронкс-Ривер» и «Милбрук» насчитывалось по тысяче двести квартир в каждом, в «Бронксдейле» – более тысячи пятьсот, а в «Паттерсоне» – больше тысячи семьсот квартир.

Модель «башня в парке» была для Мозеса схемой, которая ловко и экономически выгодно решала сложные проблемы наличия открытого пространства в городской застройке и обеспечения жильем бедняков, выселенных с привычных мест в ходе реформ. Она также способствовала «расчистке» трущоб, перестройке бизнеса и даже уничтожению профсоюзного движения жильцов [9]. В ходе строительного бума в Нью-Йорке в 1950-х и 1960-х белые из среднего класса стали переселяться в расползающиеся пригородные жилищные комплексы Левиттауна. Дома собирали из готовых модулей и обносили белоснежными заборами – это были районы «только для белых».

К концу десятилетия половина белых покинула Южный Бронкс. Одни перебрались на север, на обширные пространства округа Уэстчестер или на северо-восточные окраины округа Бронкс. Другие отправились по построенным Мозесом автострадам Кросс-Бронкс и Брукнер, чтобы стать, как им обещали, владельцами одной из пятнадцати тысяч новых квартир в Кооп-Сити^[10]. А кто-то заселился в типовые пригороды, раскинувшиеся вдоль шоссе на территории Нью-Джерси, Квинс и Лонг-Айленда. Мчась по Кросс-Бронкс, «мы глотали слезы и давили на газ» [10], – вспоминал Маршалл Берман^[11].

Сокращение числа белого привилегированного населения привело к драматическим последствиям, всколыхнувшим улицы, становившиеся всё более цветными. Афроамериканские, афрокарибские и латиноамериканские семьи переселялись в бывшие еврейские, ирландские и итальянские кварталы, белые молодежные банды нападали на прибывших, устраивали драки на школьных дворах и уличные бои [11]. Цветная молодежь объединялась в банды – сначала в целях самообороны, затем ради власти, а потом часто и вовсе от скуки.

Такие политические организации, как «Черные пантеры» или «Молодые лорды», некоторое время соперничали с бандами из соседних районов в борьбе за умы и сердца цветной молодежи, но вскоре столкнулись с настойчивым, часто непреодолимым сопротивлением со стороны властей. Оптимизм движения за гражданские права и неприятие его участниками радикальных политических течений типа «Черной силы» уступили место неорганизованной ярости и ощущению полного бессилия. Вооруженные жители гетто направили оружие друг на друга. Кертис Мейфилд, который некогда пел Keep on Pushing для Мартина Лютера Кинга-младшего и других участников маршей за свободу, призывая их «толкать речи», теперь исполнял Pusherman, предостерегая о пришествии наркодилеров-«толкачей». Торговцы героином, воры-наркоманы и наемные поджигатели, словно стервятники, наводнили улицы. Коп из Бронкса философски изрек: «Мы делаем здесь то же, что римляне делали в Риме»^[12] [12].

Вот что сообщил писательнице Джилл Джонс, один из чиновников: «Идея заключалась в том, чтобы уберечь Манхэттен от уродства настолько, насколько это возможно. В Южном Бронксе настроили социального жилья, провели автострады и помимо этого разработали программу по расчистке трущоб, для того чтобы всё самое худшее вывезти с Манхэттена в другие районы. В какой-то момент всё покатилось по наклонной» [13].

ПЛОХИЕ ЦИФРЫ

А вот новые данные: Южный Бронкс лишился шестисот тысяч рабочих мест в производственной сфере; исчезло сорок процентов этого сектора. К середине семидесятых средний доход на душу населения упал до 2430 долларов, что составляло всего лишь половину от среднего дохода по Нью-Йорку и сорок процентов от среднего дохода по стране. Официальный показатель безработицы среди молодежи достиг шестидесяти процентов, а те, кто отстаивал интересы молодежи, говорили, что в некоторых районах реальная цифра была ближе к восьмидесяти процентам [14]. И если старая культура блюза возникла в условиях угнетения, принудительного труда, то хип-хоп родился в условиях безработицы.

Когда на гигантской автомагистрали гул машин сменился ударами отбойного молотка, в Бронксе оказалось достаточно «горючего», чтобы вспыхнуть.

Многоквартирные дома перешли в собственность владельцев трущоб, которые быстро поняли, что можно заработать ещё больше, если отключить отопление и воду, снизив таким образом налог на недвижимость, а затем устроить пожар и получить страховые выплаты. Один из пожарных описал этот цикл подобным образом: «Всё начинается с огня в пустующих квартирах. И вот огнем охвачено уже целое крыло здания».

Возникла своеобразная экономика упадка. Владельцы трущоб нанимали бандитов, поджигавших здания всего за пятьдесят долларов, чтобы получить сто пятьдесят тысяч по страховым выплатам [15]. Страховые компании получали прибыль от продажи большого количества страховок, которые выплачивались даже за пустующие здания. Организованные группы воров, многие из которых сидели на героине, выносили из сгоревших построек медные трубы, арматуру и металлолом.

«Каждый пожар в пустом здании возникал в результате поджога. Там никто не живет, и тем не менее, когда мы приезжаем на вызов, огонь пылает в тридцати окнах, – говорили пожарные. – Люди уезжают. Домовладельцы начинают экономить на обслуживании. Когда они перестают получать прибыль, всё больше квартир становятся пустыми… И вдруг появляется целый район, в котором никто не живет» [16].

Журналисты Джо Конасон и Джек Ньюфилд расследовали закономерности поджогов в Нью-Йорке на протяжении двух с половиной лет и обнаружили, что страховые агенты зарабатывали на комиссионных, пропорциональных количеству и стоимости проданных ими полисов. «Никто – ни банки, ни страховые компании – не заинтересован в том, чтобы инвестировать в строительство или восстановление жилья по разумной арендной плате, – писали они. – В жилищном строительстве поджог – это финальная стадия капитализма» [17].

Однако нашлись и те, кто утверждал, что бедные чернокожие и латиноамериканцы сами не хотят нормальной жизни, а ситуация с поджогами – лучшее тому доказательство. Дэниел Патрик Мойнихан, сенатор-демократ от Нью-Йорка, произнес: «Люди в Южном Бронксе не нуждаются в жилье, иначе они бы его не сжигали» [18]. В 1970 году он направил важную записку президенту Ричарду Никсону, в которой привел данные компании Rand Corporation о пожарах в Южном Бронксе и пожаловался на рост числа радикалов вроде «Черных пантер». «Вероятно, пришло время, – писал он в знаменитом обращении, – решить расовый вопрос с помощью „политики невмешательства“».

Мойнихан позже заявил, что его неправильно поняли, что записка не должна была просочиться в прессу, что он никогда не имел в виду, что чернокожие сообщества должны быть лишены доступа к социальным услугам. Какими бы ни были его намерения, президент Никсон поставил на записке отметку «Согласен!» и перенаправил ее в конгресс [19]. «Политика невмешательства» стала лозунгом тех, кто отрицал идеи расовой справедливости и социального равенства, она стала формулой, оправдывающей сокращение социальных услуг для жителей внутренних городов^[13].

Принятие «политики невмешательства», которую оправдывали как «научный подход», привело к буквально настоящему взрыву. Руководствуясь непроверенными данными и моделями компании Rand Corporation, городские власти использовали эту «математику разрушений», оправдывая тем самым упразднение после 1968 года как минимум семи пожарных компаний в Бронксе [20]. Во время бюджетного кризиса середины 1970-х годов были сокращены тысячи пожарных и начальников пожарной охраны. Итогом стала отмеченная экологами Деборой и Родриком Уоллас «эпидемия» пожаров в Нью-Йорке.

Меньше чем за десятилетие Южный Бронкс потерял сорок три тысячи единиц жилья, что эквивалентно сносу четырех кварталов в неделю. В районе насчитывались тысячи бесхозных объектов и пустых зданий. Между 1973 и 1977 годами только в Южном Бронксе зафиксировано тридцать тысяч пожаров. Одним жарким июньским днем в 1975 году в течение трех часов было совершено сорок поджогов. Так полыхали не пожары праведного гнева, разгоревшиеся в Уоттсе и еще полудюжине других городов после убийства Мартина Лютера Кинга-младшего, но пожары опустошения.

1977 ГОД

Это было не просто очередное лето. Это было время между убийством Малькольм Икса и призывом хип-хоп-группы Public Enemy к действию. Год Змеи, время интриг и восстаний, мятежей и бунтов.

Вечером тринадцатого июля уличные фонари потухли, будто их погасила невидимая рука. Город погрузился в темноту. Эта ночь войдет в историю как нью-йоркский блэкаут. Мародеры заполонили улицы в гетто Краун-Хайтса, Бедфорд-Стайвесанта, Восточного Нью-Йорка, Гарлема и Бронкса. Из автосалона Ace Pontiac были угнаны пятьдесят новых автомобилей. Вооружившиеся пистолетами и винтовками владельцы магазинов на Гранд-Конкорс в течение следующих тридцати шести часов отчаянно сопротивлялись натиску возмездия и перераспределения.

«Той ночью я заметил, что они не причиняли друг другу вреда, – рассказывал позже один из горожан, – не сражались и не убивали друг друга» [21].

«Это была возможность освободить наше общество от людей, которые нас эксплуатировали, – рассказывал историку Айвору Миллеру граффити-художник Джеймс „ТОП“. – То, что произошло за те полтора дня, было сигналом для правительства, что у них серьезные проблемы с людьми во внутренних городах» [22].

Были совершены тысячи поджогов. Заключенные следственного изолятора в Бронксе подожгли три общежития. Сотни магазинов были разграблены.

Дым и осколки, полиция и воры попали даже в ситком «Джефферсоны»^[14], сбив бодрый закадровый смех. В разыгранной по телевидению версии нью-йоркского блэкаута главный герой Джордж отправился из роскошных апартаментов Верхнего Ист-Сайда в Южный Бронкс, чтобы защитить свою незастрахованную химчистку, с которой он некогда начинал путь к богатству. «Я не собираюсь всё это разгребать, – клялся он. – Я собираюсь закрыть ее». Он давал отпор мародерам, пока его не приняли за одного из них и чуть не арестовали черные копы. В конце серии один из жителей Бронкса убедил Джорджа сохранить свой черный бизнес. На таких историях о резких переменах и будет расти поколение хип-хопа – всё, что идет прямым путем к успеху, должно быть обращено вспять.

При мэре Абрахаме Бине могучий Нью-Йорк двигался к грандиозному финансовому краху. Оплакивая былое величие города, журналисты жаловались на разрушенную систему метрополитена и проституцию на Таймс-сквер. Но всё это было ничто по сравнению с масштабным разрушением Южного Бронкса. По словам доктора Уайза, начальника одной из местных клиник, Южный Бронкс стал некрополем – городом смерти [23].