Пульс в висках усилился. Всё сжималось. Весь мир сужался до одного ощущения, одного движения, одного стремительно приближающегося взрыва. Она прикусила губу, закрыла глаза – и почувствовала, как внутри неё всё поднимается, закручивается, собирается в ту самую точку.

Потом – вспышка. Без света. Без звука. Просто внутренний хлопок, как если бы на секунду отключили гравитацию. Мир остался прежним, но что—то в ней изменилось безвозвратно. Колени подогнулись. Руки дрожали. Она обняла себя, будто пытаясь убедиться, что не развалилась.

Валентина медленно присела, не в силах больше держаться на ногах. И в тот же миг её тело пронзила волна судорог, мягких, но всё ещё ощутимых, как послеполётная дрожь у птицы. Стон сорвался с губ – долгий, хрипловатый, слишком громкий для ванной комнаты, слишком искренний, чтобы можно было сделать вид, будто его не было. Она не кричала – она тонула в звуке, который сам прорывался наружу, как признание без слов.

Стояла молча, прислонившись к стенке кабины. Дышала с трудом. Медленно. И вдруг, очень тихо, почти с уважением к её опустошённости, услышала:

– Настройка завершена. Благодарю за сотрудничество.

– Ну, замечательно, – прохрипела Валентина, соскальзывая вниз, как мокрое полотенце. – Теперь я ещё и получила удовольствие от своего же психоза.

Вода продолжала стекать. Душ шумел, как равнодушный свидетель. А она, сидя на полу, вдруг поняла: ни один, даже самый страшный диагноз, не пугал её сейчас больше, чем то, что это было… хорошо. Слишком хорошо. И она не знала, простить ли себе это – или снова надеть резинку потуже и забыть. Только теперь вряд ли забудется.

Валентина выбралась из душа, как человек, переживший наводнение в отдельно взятом организме. Полотенце держалось на ней символически, как последний барьер между разумом и телом, в котором больше не было уверенности. Она села на край кровати, не разглядывая себя в зеркале, и долго просто смотрела в одну точку на стене, где обои слегка пузырились – видимо, от влажности или реальности.

Молчание тянулось. В голове – пустота. Не звенящая, не трагическая, а какая—то хозяйственно—бытовая. Как после уборки, когда всё прибрано, но не помнишь, где лежит пульт.

– Я требую объяснений, – наконец, сказала она. Голос дрожал, как у декана, уволенного студентами.

– Конечно, – отозвалась Кляпа, деловито и даже, кажется, с удовольствием. – Это была базовая настройка интерфейса. Проверка реакции. Сенсорный отклик. Стандартная процедура.

– Стандартная?! – выдохнула Валентина. – Ты только что превратила меня в биологическую фейерверк—установку! Я… я…

Она не знала, что сказать дальше. Не было подходящего слова. "Использована" – звучало слишком драматично. "Потревожена" – как будто кто—то потрогал её за плечо. А это было не плечо.

– Отмечаю усиленную эмоциональную реакцию, – мирно прокомментировала Кляпа. – Это хорошо. Значит, центральная нервная система стабильно проводит импульсы.

– Ты серьёзно? – Валентина схватилась за голову. – Я чуть не превратилась в сдулось—собралось—непонятно—кто! Это было… это…

– В пределах допустимых параметров. Система не перегрелась. Сосудистая нагрузка – в пределах нормы. Гормональный всплеск – ожидаемый.

Валентина вскочила и начала мерить комнату шагами. Полотенце чуть сползло, и она раздражённо дёрнула его повыше. Даже сейчас, когда внутри всё ещё пульсировало постэффектом, тело слушалось плохо. Как будто оно теперь знало что—то, чего не знала она. И больше не хотело делать вид, будто ничего не было.

– Это моё тело! – выкрикнула она. – МО—Ё! Ты хоть понимаешь, что так нельзя? Так не делают! Без разрешения, без предупреждения… Это… Это как… как… ночной налёт на склад стратегического одиночества!

– Простите, я думала, что уведомила, – спокойно ответила Кляпа. – Я произнесла: «Приготовьтесь».

– ПРИГОТОВЬТЕСЬ?! – Валентина рассмеялась так нервно, что испугалась собственного смеха. – Это, по—твоему, предупредить?! Может, мне ещё подписать акт приёма—передачи между оргазмом и истерикой?

– Если это поможет наладить наше сотрудничество, я могу подготовить документ, – обнадёживающе предложила Кляпа.

Валентина села обратно, прикрылась подушкой и уставилась в окно. В голове было ощущение, будто она оказалась в комиксе, который писали в духе научной фантастики, но забыли добавить хоть каплю уважения к её автономии.

– Я не робот, – выдохнула она. – Не тренажёр. Не бластер для тестов. Я – человек. У меня есть право на согласие. На отказ. На стыд, в конце концов!

– Всё это я учитываю, – мягко ответила Кляпа. – Но с технической точки зрения… вы идеально подходите для проекта. Эмоциональный диапазон, психофизиологические параметры, высокий коэффициент подавленного желания. Ваша сдержанность – это как качественный резервуар. Его только нужно наполнить. Вы великолепны.

– Прекрати! – закричала Валентина. – Не надо говорить, что я великолепна, если единственный, кто это сказал – межгалактический… хм… биоинженер без стыда и совести!

Она замолчала. И только через минуту добавила с горькой ухмылкой:

– Надеюсь, гарантия на моё тело ещё действует, и я смогу обменять его обратно.

Кляпа не ответила сразу. Похоже, она искала, как сформулировать утешение. Или не искала вовсе.

Валентина закрыла глаза. Усталость навалилась неожиданно. Хотелось завернуться в старое одеяло, стать печёным картофелем и не выходить из духовки до весны. Но вместо этого она сидела, прижимая к груди подушку и молча размышляя, что хуже – быть пустой или вдруг оказаться способной на то, что даже во сне не разрешала себе представить.

– И что теперь? – спросила она, почти шёпотом.

– А теперь – высыпайтесь. Завтра предстоит много удивительного, – бодро ответила Кляпа. – Я составила расписание. Начнём с наблюдения за потенциальными объектами.

– Объектами?

– Репродуктивная миссия всё—таки.

Валентина уронила голову на подушку. И почти не удивилась, когда на краешке сознания вспыхнул вопрос: а вдруг у этой сумасшедшей программы действительно есть шансы?.. Или, хуже того, вдруг у неё самой есть?..

Валентина лежала на спине, уставившись в потолок, который наконец вернул себе право быть просто потолком. Белый, с лёгкой трещинкой у люстры – как след от когда—то сорванного крючка, который никто так и не заменил. И именно в этот момент он казался самым надёжным элементом в её жизни. Остальное пошатнулось.

Подушка под головой была влажной от воды и пота. Одеяло казалось лишним. Тело будто ещё не вернулось из того места, где с ним происходило нечто, что оно само решило считать событием. Валентина медленно провела рукой по животу – аккуратно, как будто проверяла, всё ли на месте. Всё. И в то же время – ничего.

До этой ночи она была уверена: человек – это рациональное существо, обложенное правилами, привычками и гигиеническими стандартами. Она. Валентина. Всегда знала, когда нужно спать, когда мыть руки, когда улыбаться начальству и когда включать автоответчик. Её мир был упорядочен, пусть и беден. Он не приносил удовольствия – но и не угрожал. А теперь…

Теперь у неё внутри поселилась кто—то, кто не просто разговаривал, а… управлял. Запускал. Перенастраивал. И делал это с таким спокойствием, что самой Валентине захотелось позвонить в техподдержку вселенной и пожаловаться: «Меня взломали. Да, я обновлялась, но только до версий с антисептиком!»

Она зажмурилась. Всё внутри отзывалось слабым покалыванием – не болью, а чем—то странным, вроде эха. Как если бы тело теперь помнило то, что сознание не готово было принять. Ей казалось, что даже простыни знали больше, чем она хотела бы.

– Это был сон, – пробормотала она. – Ночной бред. Просто душ, жара, давление и травяной гель с неизвестным составом.

Но сны не оставляют таких чётких ощущений. Сны не двигают пальцами так, как она ими двигала. Сны не заканчиваются легкой вибрацией под рёбрами, будто там живёт моторчик. Маленький. Инопланетный. С автономным питанием и личным расписанием.

Её охватило чувство, похожее на похмелье от эмоций. Растерянность, стыд, обида, немного злости и… что—то другое. Словно она наконец встала с места, на котором сидела всю жизнь, и ноги ещё помнили, что они могут ходить. Страшно. Интересно. Непонятно.

Она вспомнила, как однажды – много лет назад – один мужчина позвал её в кафе. Сосед по отделу, программист с лысиной и тихим голосом. Она согласилась, надела строгий костюм, собрала волосы, взяла с собой ежедневник, и весь вечер рассказывала ему о внутренних нормативных актах компании. Он пробовал шутить, предлагал десерт, рассказывал о любимых фильмах. На прощание она пожала ему руку с такой деловитостью, что он больше никогда не подходил. И даже начал здороваться исключительно кивком.

Романтические отношения для неё всегда были чем—то вроде макраме – вроде и знаешь, что существует, но зачем, непонятно. Секс и вовсе казался абсурдом. Оголиться? Перед кем—то? Да она и в бассейне старалась стоять по грудь в воде. Как вообще можно позволить себе такое, если даже по утрам неловко встречаться с собственным отражением?

А теперь… вот это. Вторжение с программой, с расписанием, с кнопкой «тест». Она была не просто потрясена – она чувствовала, как трещит фундамент её личности. Всё, что она в себе удерживала годами, оказалось вдруг не просто ненадёжным, а снесённым одним движением. Даже не движением – импульсом. Произведённым кем—то, кто назвал её «партнёром по биоформе».

Внутри вспыхнул протест. Слабый, но настоящий. Желание вернуть контроль. Перепрошить память. Написать жалобу. Но в ту же секунду рядом с этим протестом выросло чувство, которое страшнее всего – любопытство.

А если?.. А вдруг?..

Она свернулась в клубок под одеялом, прижав колени к груди. В комнате было темно. Тишина. Даже холодильник притих, будто в знак солидарности.

– Ну вот и дождалась перемен, – пробормотала она в подушку. – Прилетели оттуда, откуда не ждали.

И, к собственному ужасу, улыбнулась. Неуверенно. Нервно. Как человек, который уже чувствует – завтра он проснётся другим. Даже если и будет делать вид, что всё по—прежнему.

Глава 2

Проснулась она не от звука, не от света и не от собственного желания. Проснулась от внутреннего толчка – настойчивого, почти физического, как будто кто—то пнул изнутри. Резко села в кровати и тут же пожалела. Простыня сбилась, левая рука онемела, ноги запутались в одеяле, на лице застыло выражение лёгкой смерти. Комната, как назло, не изменилась: всё тот же серый ковер, шершавые обои цвета сырой пыльцы, сухая трещина на потолке, как диагональный шрам. Всё было слишком настоящим, чтобы быть сном.

Она закрыла глаза обратно. Притворилась. Мол, «я ещё сплю, уйди». Может, если замереть, стать невидимой, раствориться в матрасе – исчезнет. Голоса же не выдерживают скуки, а с ней скука – это базовая комплектация. Даже мысли в голове звучали не внятно, а как через марлю: «Сон… просто сон… галлюцинация… поджелудочная шалит…»

Но голос внутри не ушёл.

– Доброе утро, тело номер восемь! – бодро пропело в черепной коробке. – Или уже девятое? Сколько вас было, я уже сбилась. Хотя, честно говоря, ты самая… м—м—м… деревянная. Но зато в тебе удобно. Много свободного места, и с мозгами не перегружено.

Она резко выдохнула через нос. Один раз. Глухо. Будто выдула из себя весь кислород, чтобы стало нечем говорить. Руки нашли одеяло, дёрнули вниз – откинули его с тем же настроем, с каким генерал сбрасывает ненужные бумаги с военного стола.

Села. Встала. Шаркнула по полу, словно заключённая на пересменке. Босые пятки, чуть влажные ото сна, прилипли к линолеуму, но она не обратила на это внимания. В голове бился только один нервный девиз: «Не разговаривать. Не вступать. Не подтверждать». Если этот голос – плод переутомления, гормонального сбоя, задержки зарплаты или недоедания, то любое внимание только его укрепит.