– А вы смелый человек. – Эрика рассмеялась, и в ее голос вплелся перезвон колокольчика и грохот падающих книг. – Папа тоже был смелым, пока не понял, что его ждет.

– Мне несвойственно впадать в панику. – Атрес ответил, словно не было вокруг ни беснующегося потока Миража, ни полупрозрачных рук, что извивались рядом с его лицом.

– Даже если того требуют обстоятельства? – Кривая улыбка расколола лицо Эрики пополам, превратила в уродливую маску – страшную и пронзительно настоящую.

– Не бывает таких обстоятельств, – сказал Атрес с той безусловной уверенностью, которая так подкупала в нем Кейн.

Для него не существовало оттенков и полутонов, он не сомневался и не переживал. Он действовал, если мог действовать, или искал способ действовать, если не мог. Для них с Эрикой он был как скальпель – острый и совершенный в своей простоте инструмент, равнодушный и к их проблемам, и к миражам.

– Наверное, вам очень легко жить, я вам почти завидую, – призналась Эрика. – Значит, хотите, чтобы я дала вам координаты?

– Да.

– А если не дам, мастресса Кейн все равно их достанет. Вот только успеет ли вовремя.

Она говорила, а образы вокруг нее затухали, растворялись в воздухе, и наконец осталась только изуродованная девушка с двумя детскими хвостиками. Кружевные перчатки, маленькая шляпка, ожог на щеке.

Кейн иногда думала, что стало с Эрикой после того неудачного испытания, и теперь чувствовала только грусть, что все сложилось именно так.

– Этот человек, наверное, дорог вам, мастресса Анна. Настолько, что вы пришли ко мне. – Настоящий голос Эрики звучал тихо и невыразительно. – Я помню, как сама приходила к вам. Папа был мне очень дорог. А вам очень нужны эти координаты.

«Мне жаль, что так получилось с твоим отцом», – хотела бы сказать Кейн, но от этого никому не стало бы легче.

– Да, мне очень нужны координаты.

– Тогда умоляйте. – Эрика предложила это походя, будничным тоном, как будто просто называла цену. – Валяйтесь у меня в ногах, вытирайте волосами пол и умоляйте. Так делают люди, когда им отчаянно что-то нужно. Я так делала, помните?

Да, Кейн помнила.

Она встала с кресла, опустилась на колени, склонила голову, чтобы скрыть лицо. Оказалось неожиданно несложно, да и почему должно быть иначе? Для нее все не так, как для Эрики. Не было за этим ни искренности, ни мольбы.

Имитация. Эрика умоляла, потому что действительно любила своего отца. Кейн делала это, чтобы получить желаемое.

Когда она была маленькой, гувернантка в наказание иногда ставила ее на коленях в угол. Рассыпала там крупные бусины, чтобы стоять было больно, – обычное наказание для девочек из высшего круга, – и оставляла так на полчаса. Кейн не спорила, не пыталась избежать наказания, но никогда не отступалась от того, что задумала.

С тех пор ничего не изменилось.

– Я умоляю, дайте нам координаты точки расщепления. От этого зависит жизнь дорогого мне человека. – Наверное, отчаявшиеся люди умоляли иначе – собственные слова казались ненастоящими, цитатой из книги.

– Не верю, – фыркнула Эрика. – Смотрю на вас, мастресса Анна, и не верю. Я бы вытерла о вас ноги, но мне даже этого не хочется. Я…

– Хватит. – Голос Атреса прозвучал неожиданно четко, будто выстрел. – Поднимитесь, Кейн. Этот фарс пора заканчивать.

Кейн осталась на месте.

– От этого может зависеть ваша жизнь, Алан. И мне… – Не трудно.

Ей действительно было не трудно.

– В конечном счете, это бессмысленно. – Он положил руку ей на плечо, пальцы сжались до боли, будто стальные. Атрес не спрашивал, хочет ли Кейн подняться, собирается ли это делать. При необходимости он сам заставил бы ее встать. – Вы, – обратился он к Эрике, – или согласитесь дать координаты, или нет. В любом случае ваш отец не оживет.

Эрика молчала и казалась застывшей.

– А вы не боитесь делать другим больно, – сказала она наконец. – Я не дам координаты. Я просто не смогу жить с собой, если соглашусь так просто. Даже если вы схематик. Даже если вы обречены, как папа. А если соглашусь, буду ненавидеть вас за то, что вас спасли, а его нет.

Кейн поднялась. Вставать оказалось тяжелее, чем опускаться.

– Думаешь, Вольфган Хаузер хотел бы для тебя этого?

– Разумеется нет. Но он мертв, кого это теперь волнует? Я не дам вам координаты, – повторила она, словно для себя, и Мираж снова укрыл ее будто волной – клубящимися образами, совершенной картинкой красивой Эрики. – Но я могу отправиться с вами. – Тени под ногами извивались, свивались кольцами, как змеи, и распускались цветами, словно в Эрике боролись красота и уродство. – Мне плевать на вас, мастресса Анна. И на вашего дорогого человека тоже, – добавила Эрика, и ее совершенное лицо странно скривилось, будто она вот-вот расплачется. – Мне нужно самой увидеть, что точка расщепления сработает. Что есть способ спасти схематика, что он всегда был. Ради этого… Да, ради этого я отведу вас к узлу Земли.

3
Глава

Церковь Солнца располагалась почти у самого обрыва в западной части Цитадели, в неблагополучных окраинных районах. Крохотные хлипкие домики громоздились один над другим, неуловимо напоминая строительные леса, стремились занять каждый сантиметр пространства. Бедные и живучие, как крысы, их обитатели были им под стать – грязные оборванцы с запавшими голодными глазами и обязательным ножом за пазухой. Те, что побогаче, могли позволить себе прорубить жилище в скалах, по которым Цитадель расползалась как зараза; остальные ютились где придется.

Стерлинг ненавидел трущобы. Ненавидел готовые вот-вот развалиться домишки, белье на веревках, чумазую детвору и собак, копошащихся в мусоре. Он неизменно наблюдал их сверху, из своего воздушного экипажа – неприглядный человеческий муравейник, готовый пожирать сам себя, чтобы выжить. На такой высоте запахи до него не долетали, но Стерлинг представлял, как все оно должно было вонять. Это вызывало естественную брезгливость человека, который привык окружать себя красивыми вещами. Трущобы оскорбляли в нем эстета и вызывали острое чувство непонимания: зачем эти люди продолжают существовать? Без надежды и смысла, как плесень, расползающаяся на хлебе.

Тем не менее Джеймс Стерлинг был в первую очередь деловым человеком. Ради собственной выгоды он умел закрывать глаза на множество неприглядных деталей.

Церковь находилась на верхнем ярусе трущоб, рядом с заброшенным небесным причалом. Когда-то, еще до Первой катастрофы, там располагался центральный аэровокзал Цитадели, но после пожара его закрыли.

Воздушный экипаж Стерлинга – черная с золотом небесная ладья – мягко опустился на небольшую площадку неподалеку от церкви. Плиты были потрескавшимися, кое-где все еще черными от копоти – за последующие годы дожди так и не смыли гарь до конца.

Вход в церковь был вырублен в скале – массивный и неуместно помпезный на фоне обгорелых останков старого вокзала.

Стерлинг прилетел на закате, незадолго до вечерней службы. В главном зале свет падал сквозь небольшие круглые окна под потолком, косыми лучами ложился на серые плиты пола. У дальней стены, возле алтаря с символом солнца, священник в красном зажигал свечи.

Стерлинг прошел по залу, с любопытством оглядываясь. Поравнявшись с чашей для пожертвований, положил в нее золотой юнит. Монета звонко ударилась о медные стенки.

Священник обернулся, глянул на Стерлинга и продолжил свое дело.

– Добрый вечер, святой отец. Трудитесь в поте лица?

– Нужно все подготовить к вечерней службе, сын мой.

– Никогда не понимал этой манеры обращения, – добродушно хмыкнул Стерлинг. – Вы слишком молоды, чтобы и вправду быть моим отцом. Я грешен?

У сорокалетнего на вид священника были светлые, по-военному коротко стриженые волосы и цепкий взгляд человека, который умеет убивать и готов это делать за достойное вознаграждение. В подобном Стерлинг разбирался, пусть этого конкретного человека видел впервые.

– Определенно, сын мой, – спокойно ответил священник. – Вы грешны, не раскаиваетесь и попадете в ад на вечные муки.

Он сказал это так уверенно, что Стерлинг рассмеялся.

– А вы не щадите чужое самолюбие. К своей пастве так же обращаетесь?

– С ними я говорю о спасении, но вас оно вряд ли интересует.

– Верно, – согласился Стерлинг. – Меня больше интересует… Механик. Бог может мне помочь?

– Бог – нет, но исповедь может. Идемте.

В боковой стене рядом с алтарем обнаружился небольшой проход в смежный каменный зал. Окон в нем было меньше, и света свечей не хватало, чтобы рассмотреть все в деталях.

У дальней стены располагались исповедальни.

– Удобно, – с улыбкой похвалил Стерлинг, оглядывая три закрытые темные кабинки. – Если бы мне нужно было с кем-то встретиться без свидетелей, лучше места не нашел бы.

Здесь он был впервые. Обычно он предпочитал обращаться к другим, проверенным людям, но из-за показаний Кейн и пристального внимания жандармов это было неблагоразумно.

– Бог всегда смотрит за вами, сын мой. Не обольщайтесь.

– Это мало меня волнует, пока Бог не может дать показания в суде.

Священник отвел Стерлинга в тесную боковую кабинку, отчетливо пахнувшую пылью, и сам закрыл дверцу.

– Придется немного подождать, сын мой.

– Терпение – это добродетель, если не ошибаюсь?

– Верно.

– Тогда давайте не тратить ее напрасно.

Ждать пришлось довольно долго, но Стерлинг не был против. У него было время подумать. Ситуация с «Трелью» становилась чем дальше, тем уродливее, начиная с аварии в центральном узле и заканчивая неприятным, хоть и не смертельным, вмешательством Анны Кейн.

Стерлингу она не нравилась. Ему вообще не нравились идеалисты, а красавица Анна, увы, свой идеализм успешно совмещала с практичным талантом находить сильных союзников. Вмешательство Атреса стало неприятной неожиданностью. Стерлинг опасался этого, но не рассматривал такую вероятность всерьез. У компании «Скайлинг» определенно были возможности, чтобы спасти Линнел Райт и ее платформу, но не было повода.

У Атреса не было причин вмешиваться, и все же он вмешался. Хотел бы Стерлинг знать, что пообещала ему Анна. Она была красивой женщиной, но в любовь с первого взгляда ему не верилось.

Тем не менее контракт между управляющим Линнел Райт и «Скайлинг» существовал, и его условия настораживали. Что-то Атресу нужно было именно от Анны – от мастрессы, чего он не мог получить официально и для чего требовалось путешествие в Грандвейв, без сомнения, довольно опасное.

Кусочки, кусочки… они никак не складывались в цельную картину и не давали возможности действовать иначе как грубой силой. Это Стерлингу по-своему даже нравилось. Можно сколько угодно строить сложные схемы и планировать действия, но все это совершенно бесполезно и бессмысленно перед безыскусным ударом в лицо. Или в спину. Красавице Анне не следовало об этом забывать.

Стерлинг не желал ей зла, но не любил, когда ущемляли его интересы. Анна Кейн сколько угодно могла считать себя благородной спасительницей. Стерлинг давно вышел из возраста, когда прилично играть в добро и зло. В конечном итоге все упиралось в цели и средства, и каждый использовал те способы получить желаемое, что были ему доступны.

Красавица Анна могла соврать следователю и подставить Стерлинга, и она это сделала, хотя прекрасно понимала, что он не имел никакого отношения к аварии на «Трели». Из-за этой маленькой, но совсем не безобидной лжи многое стало сложнее.

Например, найти тех, кто не чурался грязной и опасной работы. Вопреки тому, что о нем думали, Стерлинг редко использовал незаконные методы. Это всегда было слишком хлопотно и, говоря откровенно, не обязательно. Очень мало какие проблемы не могли решить деньги и ложь – два кита, на которых стоял мир.