– Дорогой Отто! Позволь мне заступиться за милого Генриха. Он все же сегодня обеспечил нас прекрасным Eintopf^[31]. Я хоть и не ем убитых животных, но поверь мне, глотаю слюнки и аплодирую герру Лейбнеру. Здесь в этой русской глуши лучшего der Hühnersuppe^[32] и не придумать. А что касается напитков, то…

– Achtung!^[33] – Полковой доктор с видом заправского фокусника извлек из своего полевого несессера с потертым красным крестом на кожаном рыжем боку бутылку настоящего французского коньяка. Под аплодисменты и всеобщий гул одобрения водрузил ее в центр стола: – Op-la!^[34]

– О-ля-ля, герр доктор. Вы – не только потомок рыцарей, но и великолепный иллюзионист. Вилли, вскрывайте этого французишку! Отсеките ему его лягушачью голову! Ха-ха-ха!!!

Обершарфюрер Вильгельм Хайнзе ловким движением отсек круглую, запечатанную суругчом головку бутылки и расплескал янтарную жидкость по рюмкам. Все дружно поднялись и под крики «За победу немецкого оружия!» и «Хайль Гитлер!» выпили до дна старинный французский напиток и с размаху расколотили об пол все до единой хрустальной рюмочки из Акулининого набора, приберегаемого для праздников и больших важных событий.

За безудержным разгулом германцев помимо двух пар глаз часовых внимательно следили еще две пары: Лёньки и его матери. Их прогнали с кухни, где расположились разухабистые гуляки, и они схоронились на печке, отгородившись сатиновой шторкой в мелкий голубенький цветочек. Акулина, напуганная днем ворвавшимися мадьярами, прижимала своего маленького заступника и прикрывала ему рот морщинистой, жесткой от постоянной тяжелой работы ладонью. Она смертельно боялась, что мальчишка может ненароком помешать захватчикам пьянствовать и поплатится за это. Чего-то хорошего от непрошеных гостей ждать было бессмысленно. Они уже показали свою немецкую воспитанность и европейскую образованность, выгнав старую Фроську из дома, избив конюха Прохора, не отдававшего лошадь, и застрелив ни в чем не повинного петуха в их дворе, которого теперь с наслаждением пожирали, напиваясь все сильнее и сильнее. От них веяло опасностью, злобой и смертью.

Казалось, они уже наелись и очень прилично нагрузились спиртным, когда из-за стола вышел тот самый рыжий мотоциклист, что прикончил горлапана Петьку, и достал из кармана мундира, брошенного в середине обильной пирушки на лавку, небольшой кожаный футляр. Из него появился на свет некий блестящий предмет прямоугольной формы. Яркие искры серебряного блеска, рассыпавшиеся вокруг от каждого движения, необычная ровная и правильная форма этого инструмента пленили Лёньку, и он, потеряв бдительность, отстранил мамкину руку и тихонько выглянул из-под занавески.

– Мои любимые друзья, братья по оружию и крови, сегодня я исполню для вас несколько музыкальных произведений в честь моей дорогой матушки Гретхен Марты Лейбнер, заставившей меня любить музыку и ненавидеть моих учителей! – торжественно объявил рыжий музыкант и, дождавшись аплодисментов, самозабвенно загудел в свою губную гармошку.

Такого диковинного инструмента Лёнька прежде не видел и не знал о его существовании. От удивления он высунулся еще сильнее и, широко раскрыв рот и глаза, слушал веселую и очень приятную мелодию. Он не понимал, как этот злой человек, враг и захватчик, может исполнять такую красивую мелодию. Это совершенно не сочеталось в Лёнькином сознании. Выпускник Мюнхенской государственной академии музыки виртуозно владел своим инструментом, и все его гости притихли и следили за каждым движением музыканта.

Внезапно долговязый Отто бросил взгляд на торчащую из-под печной занавески вихрастую голову мальчишки. Офицер тут же вскочил словно ошпаренный из-за стола и заорал:

– Halt! Halt! Das ist eine Rache! Das ist ein Engel des Todes!^[35]

– Стреляйте! Убейте его! – запоздалым дуэтом отозвался обершарфюрер и выхватил свой массивный и мощный семизарядный Kongsberg^[36]. Все семь зарядов влепились в кирпич, разметав по всей кухне красные глиняные осколки. В диком хаосе стрельбы, воплей, криков и поднявшейся кирпично-штукатурной пыли раздался повелительный окрик доктора Германа фон Денгофа:

– Стоп! Прекратить стрельбу! Стоп! Отставить!

Вбежавшие на шум и выстрелы охранники пожирали глазами просторную горницу в поисках врага, готовые расстрелять любого, кто проявит неповиновение. В это время врач уже выволок из-за занавески перепуганного и слегка контуженного разорвавшимися возле его головы одиннадцатимиллиметровыми пулями Лёньку. Мальчишка ошалело взвыл и, вырвавшись от растерявшегося немца, нырнул под стол в дальний угол горницы.

– Это всего лишь мальчишка! Отто! Герман! Прекратите стрельбу! Что случилось? В чем дело? Посмотрите на меня! – Врач пытался докричаться до эсэсовца, пребывавшего в странном состоянии.

Тот как будто находился в сильнейшей стадии опьянения или наркотического дурмана. Расширенные до предела зрачки не реагировали на манипуляции врача, который уже бросил мальчика, понимая, что тот не опасен для шестерых вооруженных мужчин, и пытался привести в чувство впавшего в ступор здоровяка Отто. Он усадил его на лавку, предварительно отобрав пистолет у Германа, который выглядел ничуть не лучше. Но по причине не столь могучего телосложения и роста тот просто рухнул на пол и бился в конвульсиях. Доктор оставил Отто и разжимал стиснутые зубы шарфюрера.

– Что смотрите, болваны?! – заорал он на опешивших часовых, замерших на пороге и не понимавших, кого хватать и убивать. – Воды! Дайте воды.

Охранники наперегонки подхватили ведро, стоявшее в сенях, и подтащили к врачу. Он стал поливать лицо шарфюрера, черпая пригоршней холодную прозрачную колодезную жидкость.

В этот же момент остальные гости, включая прекратившего музицировать ефрейтора Генриха, повалились кто под стол, кто на стол, а сам музыкант осел, как сбитый острой косой стебелек василька, на пол подле печи. Полковой лекарь метался от одного к другому внезапно отключившемуся гостю, резко и кратко отдавая указания растерянным часовым. Наконец удалось уложить всех пятерых в ряд и убедиться, что языки не завалились, дыхание восстановилось и жизни на первый взгляд ничто не угрожает. Доктор оттер пот со лба, крупными каплями стекавшего по его напряженному лицу, и уже спокойно, но также жестко скомандовал:

– Часовой! Обыскать дом и всех арестовать.

– Прошу прощения, герр майор, всех? И господ офицеров тоже?

– Du bist ein Idiot!^[37] – устало выдохнул врач. – Всех, кого обнаружите в доме посторонних. Наших не трогать! Теперь ясно?

– Jawohl!^[38]– вытянулись солдаты и через минуту волокли сидевшую до этого на печке Акулину. Лёнька так и продолжал прятаться под столом.

– Aufstehen! Schmutziges russisches Schwein!^[39] – скомандовал врач и железной хваткой вцепился в горло женщины: – Was hast du meinen Freunden gegeben? Sprich sofort!^[40]

Акулина не понимала по-немецки и вообще слабо соображала, что же произошло сейчас на их с Лёнькой глазах. Она была напугана, контужена и дезориентирована.

На шум, стрельбу и крики уже собирались со всех сторон немцы. Первыми по тревоге примчались каратели комендантского взвода. С ними вместе пришел взъерошенный Георг Берг. Его привел адъютант шарфюрера, днем распоряжавшийся по поводу приготовления стола для господ офицеров и фактически, не желая того, спасший Акулину и Лёньку от расправы наглых мадьяр. Он тут же принял на себя функцию переводчика. Староста Яков Бубнов с вечера уехал в свое село, а кроме него больше никто и не мог объясниться с немцами и помочь с переводом.

– Что здесь произошло? – обратился Берг к Акулине.

Та лишь растерянно пожимала плечами и мотала головой. В ушах не проходил звон, а объяснить, что же случилось, она не могла, так как и не видела толком, почему эти германцы попадали как подкошенные. Ее саму трясло от всего, что произошло, и еще больше от того, что она боялась представить себе последствия такого чрезвычайного происшествия.

– Вы ей переведите, что она должна ответить за то, что отравила наших офицеров. За такие недружественные действия ей грозит полевой суд и расстрел. Завтра же ее дело рассмотрит господин комендант и она будет казнена. Прилюдно. Показательно.

Георгий Берг все обстоятельно перевел. Акулина закрыла лицо руками и молчала. У нее не было ответов на эти страшные и непонятные вопросы.

И тут из-под стола вынырнул Лёнька:

– Дяденька! Дяденька, скажите, что мамка не виновата! Это не она, не она…

– Не она? – эхом вопросил Берг и перевел речь мальчишки.

– Не она? – также повторил доктор фон Денгоф. – А кто же? Кто?!! Я тебя спрашиваю, русская скотина! – вдруг заорал спокойный до этого врач. Видимо, накопившаяся злость вырвалась наружу.

Лёнька задрожал, и по его щекам предательски потекли слезы. Он собрал все свои силы и выдавил:

– Вон того в очках круглых спросите. – Мальчик кивнул на адъютанта и закричал сквозь всхлип: – Он днем приходил и видел тех, которые в суп что-то подмешали. Спросите его, спросите!

Врач внимательно выслушал перевод и задумчиво ткнул длинным холеным пальцем в адъютанта:

– Ты! Рассказывай, что тут было днем?

Растерянный адъютант пересказал как мог и насколько помнил все, что происходило во время готовки супа из петуха, опустив на всякий случай инцидент с попыткой насилия над хозяйкой. Он подтвердил несколько раз в ответ на заданный неоднократно вопрос, что лично видел, как мадьярский капрал что-то всыпал в котел (он не знал, как правильно называется чугунок) с варевом и вроде бы потом высказывал свое явное недовольство от того, что им не дают забрать этот суп.

Доктор подошел к столу и внимательно исследовал содержимое мисок, оставшееся несъеденным. Выловил кусочек куриного мяса и, взяв двумя пальцами, принюхался. Затем поморщился и бросил кусок обратно, обдав брызгами стол.

Он почесывал переносицу и напряженно раздумывал, размышляя вслух:

– Отравились все, кто ел этот суп. Значит, именно в нем дело. Этот не шнапс, не коньяк. Я не ел суп, но пил и не почувствовал никакого недомогания. А мои друзья чуть не погибли. Вопрос: кто и что сюда подмешал?

Врач присел на лавку и задумчиво потер виски. Все молчали и ждали его решения. Сейчас он был старшим по званию и фактически главным криминалистом в сложившейся ситуации. Из задумчивого состояния его вывел очнувшийся Генрих Лейбнер:

– Доктор, что произошло?

– Генрих! Как я рад, что ты жив, мой мальчик! Все в порядке. Присядь. Надо сделать промывание желудка и лечь спать.

Он кивнул солдатам:

– Помогите господину ефрейтору.

Те тут же подбежали и подхватив его с двух сторон, вывели на крыльцо. Оттуда донеслись вполне понятные каждому звуки, которые раздаются, когда человека выворачивает наизнанку рвущаяся наружу из желудка и пищевода недавно потребленная пища, не согласная с предназначенным ей естественным путем пищеварения и восстающая против этого порядка.

Врач решительно встал и скомандовал:

– Итак, всех пострадавших офицеров аккуратно проводить или перенести по домам согласно распределению. Эту бабу и ее сынка под арест в сарай. Пусть два часовых посменно их охраняют. Утром решим, что с ними делать. Немедленно отправьте двух бойцов комендантского взвода на поиски тех самых мадьяр, что ошивались здесь днем. Доставить живыми и невредимыми к коменданту для допроса.