На нас с прищуром смотрит профессор Стоун.

– Не вздумайте здесь этим заниматься. Если так хочется, идите в общежитие.

Его тон такой же мрачный, как и прежде, когда он сообщал мне о просроченной оплате поездки группой в Нью-Йорк. По крайней мере, похоже, он ведет себя как мудак не только со мной.

Я мельком поглядываю на лицо качка, и видеть, как его застилает маска дружелюбия, – едва ли не завораживающее зрелище. За долю секунды его угрожающий вид сменяется добродушным.

– Простите, что побеспокоили, профессор. Все не так, как кажется. Я просто помогал… – Он смотрит мне в лицо с глуповатой милой улыбочкой, и я понимаю, что он ждет профессора, который и дает ему желаемое.

– Мэйбел?

Парень подмигивает мне.

– Мэйбел… она упала. Я помогал ей подняться.

Профессор переводит взгляд с него на меня и обратно, а затем уходит, не сказав больше ни слова.

Какого черта?! Злость выплескивается наружу, и я с силой толкаю парня в грудь, но он не сходит с места. Ни на сантиметр. Все равно что пытаться сдвинуть бетонную плиту.

– Значит, Мэйбел? Пожалуй, предпочту тихоню. Больше тебе подходит.

Он растопыривает пальцы, чтобы прикасаться ко мне как можно больше. Когда опускает руку ниже, чтобы обхватить за ягодицы, я снова толкаю его, желая вырваться.

– Как ты смеешь?

Маска спадает, и я снова вижу его настоящее лицо. Передо мной предстают скука, высокомерие и одержимость. Он смотрит на меня так, будто я принадлежу ему, но слишком глупа, чтобы это понять.

– О, это только начало, цветочек. Ты даже не представляешь, что я мог бы с тобой сделать. Мог бы причинить легкую боль. Мог бы сломить тебя. Сорвать лепестки с этого маленького пышного тела, которое ты так отчаянно пытаешься спрятать. – Он наклоняется ко мне, и я ощущаю свежий и резкий запах мяты в его дыхании. – Но ты облажалась, просчиталась, потому что попала в поле моего зрения и, черт возьми, обречена. Теперь тебе никуда от меня не деться.

Эти слова должны повергнуть меня в ужас – конечно, так и происходит, – но крошечная, странная, дикая часть моего мозга отметает всякую осторожность. Во мне прячется страшная тайна, которую я не открывала ни одной живой душе, фантазия, которую я никогда не исследовала, желание, чтобы меня взяли против воли, желание оказаться совершенно беспомощной в чужой власти. А этот парень, каким бы устрашающим ни был, напоминает об этом, пробуждая во мне новую жизнь. Он смотрит на меня, будто видит не насквозь, а заглядывает внутрь, где ему открываются все мои изъяны… Хочет меня не просто в роли помощницы с домашним заданием. Он хочет меня саму.

Хватит с меня этой хрени. Я с трудом сглатываю, разворачиваюсь и ухожу. Как ни странно, он отпускает меня, и я спешу к стеллажам, думая, что смогу обойти их и как можно скорее вернуться в главный зал. Вот только я не рассчитала, что этот придурок пойдет за мной по пятам. Он не отстает, будто заранее ожидал погони, и с легкостью преодолевает расстояние длинными ногами.

Беги, цветочек. Беги со всех ног. Я почти слышу его голос в своей голове. Что со мной такое?

Я изо всех сил бегу быстрее вглубь стеллажей, надеясь обмануть его, но он совсем близко. Его дыхание овевает мой затылок, щекочет, растрепав выбившиеся пряди волос и посылая мурашки по спине.

Я не утруждаюсь обернуться.

– Иди прочь, псих.

– «Иди прочь, псих», – передразнивает он. – Пожалуй, хочу, чтобы эти слова были высечены на моем надгробии.

Я ускоряю шаг.

– Продолжишь меня преследовать, и я лично прослежу, чтобы этим все и закончилось.

– Чем именно? Тем, что ты неизбежно окажешься в моей постели и будешь стонать мое имя? Или ты про надгробие? – Моего слуха касается тихий смешок. Этот звук выводит из равновесия еще больше, чем его прикосновения.

Когда я добираюсь до другой стороны, по венам разливается облегчение. Как только нас разделяет полметра, я резко сворачиваю направо, в главный зал, и иду прямиком к своей потрепанной сумке. Подсознательно испытываю искушение обернуться и посмотреть, продолжает ли он меня преследовать, но не решаюсь вступать в его ненормальную игру. Вместо этого я иду дальше, к дверям библиотеки, которые ведут на улицу к моему спасению.

Как только прохладный воздух касается щек, я делаю судорожный вдох, чтобы прийти в чувство. Что же там сейчас произошло, черт возьми? Кто этот парень? Как только адреналин понижается, усиливается паранойя.

Он так упорно пытался выяснить мое имя, но так и не назвал своего…

Я оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, продолжает ли он меня преследовать, но никого нет. Клянусь, пока иду дальше, я все еще слышу его смех за спиной. Черт. Типичное для меня невезение, что, едва я встречаю привлекательного парня – чокнутого, но привлекательного, – он оказывается полным психом. Я была так сосредоточена на учебе, заботе о матери и помощи в том, чтобы мы сводили концы с концами, что отношения окончательно отошли на задний план. А теперь, когда кто-то проявляет ко мне интерес, так это какой-то парень, который гоняется за мной по библиотеке и требует, чтобы назвала ему свое имя. Нет, спасибо.

Я поправляю лямку сумки и спешу к своей машине. Страх толкает нас на безумства, а поскольку мои мысли занимает этот качок и его сумасшедшие выходки, я не замечаю человека, который идет мне навстречу, и врезаюсь в него плечом. Мне не сразу удается восстановить равновесие, и я едва не вздыхаю от облегчения, когда узнаю знакомое лицо.

– Джеки, что за черт?

Она тихо смеется, потирая руку в том месте, где я в нее врезалась.

– Ты влетела в меня жестче, чем парень с моего последнего свидания. От чего ты убегаешь?

Джеки перекидывает белокурые волосы через плечо и наклоняет голову в знак вопроса. Солнце бросает отблеск на ее высокие скулы, отражается в бездонных голубых глазах, отчего они сияют, как сапфиры.

Я не решаюсь рассказать ей о случившемся в библиотеке. Джеки из тех, кто скажет мне вернуться и взять у него номер телефона. Но я все равно рада ее видеть. Мы подруги и соседки по комнате с первого дня учебы, и она помогает мне сохранять спокойствие, когда это необходимо.

Я отваживаюсь оглянуться и качаю головой.

– Да не от чего, просто засиделась в библиотеке. Ты же знаешь, как я порой с головой ухожу в учебу.

Она кивает с улыбкой.

– Давай пообедаем, и я поделюсь с тобой хорошими новостями. Даю слово, ты точно захочешь их услышать.

Я снова оглядываюсь, хоть и не стоило этого делать. В затылке возникает ощущение, будто за мной кто-то наблюдает. Когда я озираюсь, вижу только обычных студентов. Никакие огромные мерзавцы не прячутся в тени. Тогда почему я до сих пор чувствую на себе его взгляд? Вздрогнув, поворачиваюсь к машине.

– Ох господи, сомневаюсь в этом, – шучу я. – Давай я отнесу сумку в машину, а потом пойду с тобой.

Джеки окидывает взглядом мою огромную сумку.

– У тебя от нее еще плечо не отваливается? В ней же книг килограммов на восемь, а то и девять. – Она ошибается – на одиннадцать, но я не поправляю ее. Не хочу выставлять себя еще большей занудой.

– Проще так, чем постоянно бегать в общежитие или к машине, – говорю я через плечо, подходя к автомобилю. Разблокирую его и бросаю ужасно тяжелую сумку в салон. Она падает с громким глухим стуком и рвется еще больше. Я издаю вздох. – О, кстати, после обеда мне нужно к маме.

Джеки хмурится и хотя знает, что у меня нет выбора, я не могу винить ее за то, что она грустит. Теперь мы почти не проводим время вместе, а если это и случается, то только на несколько минут. Знаю, что я ужасная подруга, но ничего не могу с этим поделать. Жизнь взяла меня в тиски, из которых мне, похоже, никак не вырваться.

Хмурое выражение лица становится озорным, и Джеки радостно потирает ладони, когда я нагоняю ее. Мы возвращаемся в сторону столовой.

– Ну и отлично, значит, смогу привести с собой в общежитие любого парня, и мы сможем бегать по комнате голышом и заниматься сексом на столах, а может, даже в твоей кровати.

Я хмурюсь.

– Фу, нет уж, это негигиенично. Не хочу, чтобы твоя голая задница или какие-то телесные жидкости оказались на моей постели.

– Ой, брось, Бел! Все равно в твоей кровати ничего интересного не происходит. – Я знаю, что она шутит, просто дразнит меня, но ее слова все равно ранят. Джеки осознает свою ошибку и морщится от раскаяния. – Ладно, это было грубо. Прости. Я не это имела в виду.

– Не извиняйся. Это ведь правда. – Я пожимаю плечами, и, к счастью, мы подходим к дверям столовой. Ненавижу обсуждать свою личную жизнь или ее отсутствие.

– Да, но еще я знаю, что ты заботишься о матери, и сейчас для тебя это самое важное. Потом будет еще полно времени для мужчин. – Она улыбается, и я киваю, желая закончить на этом разговор.

Хватает и того, что моя мать почти каждый день напоминает мне, что я должна заниматься другими, более продуктивными студенческими делами, а не заботиться о ней. Я хочу поддержать ее, но она настаивает, чтобы я сосредоточилась на своей жизни. Вот только это дает обратный эффект: оттого я волнуюсь все больше, пока мой разум не превращается в паутину навязчивых мыслей о том, что я делаю для нее слишком мало. Что могу потерять ее. Я судорожно сглатываю.

Двойные двери столовой распахиваются, и нас окутывает теплый воздух, едва мы с Джеки заходим внутрь.

Обеденный ажиотаж в самом разгаре. От болтовни однокурсников и звона посуды трещат барабанные перепонки. Внутри зарождается тревога. Ненавижу толпы и громкие звуки. Обычно я прихожу сюда до обеда или сразу после него, чтобы избежать столпотворения. Мистер Псих отвлек меня, и я потеряла счет времени. Джеки пробирается сквозь толпу, и я иду следом, пока мы не доходим до другого конца зала, где лежат подносы.

– Господи боже, почему здесь так много народа? Сегодня даже не вторник тако.

Я пожимаю плечами.

– Может, еду раздают бесплатно.

– Вряд ли, – фыркает Джеки. – Это заведение слишком шикарное для бесплатной раздачи.

Мы встаем в общую очередь и ждем, когда сможем выбрать еду. В столовой подают и горячие блюда, и полуфабрикаты. Я беру стаканчик йогурта, сэндвич с яичным салатом и воду, а Джеки выбирает сэндвич-субмарину^[1] и кусочек пиццы.

– Не вздумай меня осуждать. – Она улыбается, когда я вскидываю бровь.

– А как же: «Я отказываюсь от углеводов до Нового года»? – Я повторяю слова, которые она сказала мне на прошлой неделе после того, как взвесилась и поняла, что набрала больше двух килограммов. Она умоляла, чтобы я напоминала ей о диете каждый раз, когда попытается ее нарушить.

Не сказала бы, что не понимаю этого. Углеводы – мой криптонит. Если бы я могла позволить себе каждую неделю брать здесь пиццу и пасту, я бы так и делала. И мой вес ни черта не значит. Люди должны любить тебя за то, какой ты, а не за цифры на весах.

– Слушай, у меня сейчас критические дни и ужасно хочется вкусненького. Отстань, – цедит она, и мне остается только с улыбкой покачать головой. Мы с Джеки во многом полные противоположности, но она моя самая близкая подруга.

Мы платим за еду, и теперь остается только найти свободное место. Будь моя воля, я бы отнесла ее в комнату, но Джеки считает, что мне нужно больше общаться. Я позволяю ей выбрать место, что оказывается ужасной затеей, потому как оно в самом центре зала. Едва усевшись, я тут же берусь за еду. Ох, несколько часов ничего не ела. Я опускаю ложку в йогурт и размешиваю его, а Джеки тем временем наклоняется ко мне.

– Помнишь, я говорила, что хочу рассказать тебе кое-что интересное?

– Нет. Не помню, чтобы ты говорила что-то об интересных новостях. – Я отправляю в рот полную ложку.

Джеки недовольно фыркает и закатывает глаза.

– Тебе повезло иметь такую замечательную подругу, которая всюду достает для тебя приглашения.