Уже перед самым рассветом он вышел из кафе и побрел по пустынным улицам – мимо нескольких забулдыг, пристроившихся спать прямо на дороге, мимо лужиц рвоты, оставшихся после минувшей ночи. Путь он держал к району Дотонбори – туда, где над одноименным каналом перекинулся мост Эбису. Сбоку на здании светился знаменитый неоновый бегун^[42], только в этот ранний час возле него не было делающих селфи туристов и улицы были безлюдны. Кё множество раз осмотрел это место в интернете и даже проиграл в уме то, как все произойдет.

И вот, когда солнце только начало медленно всходить на небосвод, Кё согнулся над парапетом низко висящего над водой моста. Печальное отражение юноши поглядело на него с поверхности воды.

Много лет назад из этой самой воды полицейские вытащили вздувшееся тело его отца. Из этой холодной, спокойной и темной воды. И в том, как она величавым потоком текла прочь, местами перекатываясь легкой рябью, было что-то манящее, влекущее к себе. Он наконец пришел к тому месту, где отец свел счеты с жизнью. Кё миллион раз представлял в воображении этот момент. И теперь действительно здесь оказался.

Он вытащил из рюкзака маленькую деревянную лягушку и поставил на край парапета.

Прислушался.

Но различил лишь тихий звук неспешно бегущей внизу воды.

Глава 3
三

Аяко уже второй день толком не могла ни на чем сосредоточиться. Даже у себя в кофейне она с трудом улавливала, что говорят ей посетители. Домашний телефон, который обычно жил у нее на книжной полке под салфеткой, теперь расположился на низком столике в центре гостиной – со вчерашнего вечера, когда Аяко позвонила матери Кё сообщить, что мальчик в Ономити не приехал.

На вокзале она прождала целых два часа, пока не убедилась окончательно, что среди прибывающих его нет. Мимо то в одну, то в другую сторону проезжали, грохоча по рельсам, поезда. Всякий раз перед прибытием очередного состава с переезда доносилось «дзинь-дилинь», и Аяко, встрепенувшись, думала, не это ли поезд Кё.

Она сидела на одной из скамей в зале ожидания небольшого вокзала, вглядываясь в лица проходящих мимо пассажиров в надежде увидеть Кё, но тщетно. В здании имелось два входа-выхода: главный – со стороны моря и другой – ближе к горе, который был намного меньше и использовался в основном местными, которым требовалось в северную часть городка. Большинство людей – в особенности не знавшие города приезжие – шли через главный, южный выход. И Аяко прекрасно это понимала, но все равно то и дело беспокойно вытягивала шею, проверяя, не идет ли кто к дальнему, северному выходу, на другую сторону путей.

В этот день у турникета дежурил сам начальник станции Оно. Это был приятный, общительный мужчина, хорошо знавший Аяко. Заметив, как взволнованно она крутит головой, будто кого-то высматривая, Оно подошел к ней в промежутке между прибытиями поездов.

– Кого-то дожидаешься, Аяко-сан? – остановился он прямо перед скамейкой, где она сидела. – Смотрю, давно уже тут сидишь, а? – Он упирался ладонями в бока, нисколько не стесняясь большого пивного брюха, солидно выпирающего над ухоженными форменными брюками. Очки его медленно, но верно сползали к кончику носа.

– Здравствуй, Оно-сан! – низко склонила голову Аяко. – Жду вот внука, который должен приехать из Токио. Его поезд уже давно должен прибыть…

– Надо же! Странно, – заморгал Оно, указательным пальцем возвращая очки в исходное положение.

– А отмен никаких не было? Или, может быть, аварий?

– Сегодня абсолютно никаких. Работаем как часы.

Аяко беспокойно поерзала на скамье.

– Но послушай, – сказал ей начальник станции, – тебе ведь вовсе нет нужды сидеть тут и ждать. Скажи мне только, сколько ему лет и как он выглядит. Я буду отслеживать все билеты из Токио, и если его замечу, сразу позвоню тебе: или домой, или в кафе. Как тебе такое, а?

– Благодарю, Оно-сан! – снова опустила голову Аяко, слегка смутившись. – Просить об этом уже будет чересчур.

– Да брось, ничего подобного! – небрежно отмахнулся Оно.

В тот день Аяко не стала совершать свой ежедневный подъем на гору и отправилась сразу домой. Придя, она немедленно взялась за телефон, нашла в записной книжке номер матери Кё и позвонила.

– Моси-моси?^[43] – послышался сквозь легкое потрескивание голос невестки.

– Сэцу-тян?

– Матушка?

Аяко по-прежнему обращалась к матери Кё как к Сэцу-тян, а та все так же называла Аяко матушкой. Теперь они не так уж часто общались, но когда это все-таки случалось, обеим казалось правильнее использовать именно эти давнишние обращения.

– Сэцу-тян, я очень извиняюсь, если оторвала тебя от дел! Возможно, ничего и не случилось… Просто Кё-куна не оказалось в том поезде, на котором он должен был прибыть.

– Странно… – Сэцуко помолчала. – Это очень странно, матушка! Потому что утром я оставила его на токийском вокзале у самого турникета к «Синкансэну», и у него было достаточно времени, чтобы купить билет и сесть в поезд. Он должен был приехать еще несколько часов назад.

– Вот именно! – покивала Аяко, несмотря на то, что по телефону собеседница ее не видела. – Я тоже так думала. Я сразу записала расписание прибытия ближайших поездов, которое ты мне продиктовала, и даже если бы какой-то отменили, или мальчик опоздал бы на посадку, или где-то задержался, чтобы перекусить, он все равно давно бы уже приехал.

– Верно, матушка, – сквозь зубы произнесла Сэцуко. – Мне ужасно жаль. Я постараюсь связаться с Кё по «Линии», и когда от него будут какие-то вести, я вам перезвоню. Прошу простить, но я сейчас крайне занята.

– А что за линия?

– Это приложение к смартфону так называется, матушка. LINE по-английски, – терпеливо объяснила Сэцуко. – Оно позволяет отправлять текстовые сообщения.

– Понятно, – ответила Аяко. Она совершенно не представляла, о чем толкует ее невестка, но, слишком переживая за Кё, просто поверила ей на слово. – А ты не могла бы дать мне номер мобильного телефона Кё? Просто на всякий случай. Я ведь могу позвонить ему с городского.

– Ну конечно же! Как глупо, что я раньше не сообразила вам его дать!

Сэцуко продиктовала номер телефона Кё, и Аяко занесла его в свою записную книжку.

– Только знаете, матушка, мне кажется, будет лучше, если я сперва свяжусь с ним по «Линии», а затем вам перезвоню, – торопливо сказала Сэцуко. – Потому что если он будет в поезде, то не сможет принять от вас звонок.

– Совершенно верно, – снова кивнула Аяко, довольная тем, что ее внук достаточно воспитан, чтобы не отвечать на звонки в поезде.

Наконец обе, попрощавшись, повесили трубку, и Аяко оставила телефон на столе. Вечером она время от времени набирала номер Кё, но ее сразу переключало на голосовую почту. И всякий раз, как Аяко слышала записанный для автоответчика голос Кё, ее бросало в дрожь: он был так похож на голос ее сына Кендзи! Словно тот говорил сейчас с ней из могилы.

Сэцуко перезвонила Аяко уже в девять вечера, сказав, что от Кё пока нет вестей. Но попросила Аяко не тревожиться и уверила, что с ним все будет в порядке. Дескать, она в этом не сомневается.

Эту ночь Аяко вновь спала беспокойно, урывками. Не в силах уснуть, она то и дело садилась на футоне и пристально глядела на телефон, стоящий на столе. Когда же на нее накатывал наконец сон, ей виделись тревожные кошмары: будто одноглазый кот Колтрейн мяукает, воет и скребется к ней в дверь, потому что накануне она пренебрегла им и не пришла покормить.

Аяко едва дождалась, когда же рассветет.

Утром, когда она завтракала, зазвонил телефон, и женщина молниеносно схватила трубку.

– Слушаю? – прошамкала она с рыбой во рту, стараясь поскорее проглотить пищу.

– Матушка, пожалуйста, не волнуйтесь, – послышался в трубке спокойный голос Сэцуко. – Есть вести от Кё. Утром он прислал мне сообщение. По какой-то причине этот балбес решил поехать поездом со всеми остановками. Ночь он провел в Осаке и сейчас собирается на местной электричке ехать в Ономити. Сказал, что будет у вас сегодня во второй половине дня. Мол, очень сожалеет, что заставил вас переживать. Но все же, пожалуйста, матушка, отругайте его как следует, когда приедет. И скажите, чтобы позвонил мне: я тоже ему устрою на-гоняй.

– Спасибо, что дала мне знать! – с некоторым облегчением выдохнула Аяко.

Они еще немного поговорили. Сэцуко всячески извинялась: и что ее чадо доставило бабушке столько волнений, и что она не может больше говорить, потому что интервал между пациентами закончился. От извинений Аяко отмахнулась, велев Сэцуко самой ни о чем не переживать и сообщив, что багаж Кё утром уже прибыл службой доставки Black cat и ждет юношу у него в комнате.

Наконец Аяко повесила трубку, но все равно была не в силах унять тревогу.

Осака…

Почему он задержался на ночь не где-нибудь, а именно в Осаке?

Аяко стала готовиться к новому дню. По обыкновению, она остановилась перед двумя черно-белыми фотографиями в своем незатейливом буцудане. И в этот день молилась дольше обычного.

Одну молитву – к мужу. Одну – к сыну.

И обе – за внука.

* * *

Поезд, в котором сидел Кё, проехал черный тоннель и вынырнул на белый свет, очутившись в ярких красках весеннего дня. Юноша испытал большое облегчение, увидев, что в этом поезде из Осаки не оказалось Аюми.

В руках у Кё был его неизменный скетчбук. На твердой обложке аккуратными иероглифами кандзи значилось его имя – черными чернилами на белом стикере, который он сам приклеил на переднюю сторонку:

Обычно ему приходилось подробно расписывать или устно объяснять его тому, кто интересовался, как пишется его имя. Кё говорил, что здесь используется иероглиф кандзи со значением «эхо» (как на этикетке японского виски), которое произносится как «Хибики», а не «Кё». Этот иероглиф с юных лет вызывал в нем восхищение. Верхняя его часть – 郷 – означала «селение», нижняя – 音 – «звук». Когда Кё был маленьким и еще только учился писать свое имя, он нарисовал в воображении картину совершенно пустого селения с единственным колоколом, звонящим над домами, эхо которого отражается от стен и гуляет по безлюдным улицам. И потом этот образ, эта картинка возникала в его сознании всякий раз, помогая вспомнить, как пишется иероглиф его имени.

Когда поезд въехал в префектуру Хиросима и уже приближался к своей конечной остановке в Ономити с тянущимися справа горами, слева внезапно открылось Внутреннее море Сэто с бесчисленными островами, словно проплывающими вдалеке.

Голубое море… И белое пространство на альбомном листе… Невозможно передать синеву океана в черно-белых тонах! Однако благодаря искусным карандашным штрихам в рисунке проступила безмятежность этих холодных вод… Есть! Сделано.

И не морской ли кайдзю^[44] высовывается там из величественной глади?..

В вагоне было пусто. Кё сидел один в четырехместном отсеке, закинув ноги на сиденье напротив. Разумеется, он снял сандалии, прежде чем поднимать ступни на скамью, и все же кондуктор всякий раз, проходя мимо юноши, бросал на его ноги беспокойный взгляд. Кё повнимательнее вгляделся в лицо кондуктора: глаза – как две черные бусины, мятая рубашка, перекошенный галстук и крючковатый нос. Он тоже превратился в мультяшную карикатуру в скетчбуке, представ там огромным черным вороном с преувеличенно крупной головой и в кондукторской форме, который пытливо вглядывается в подошвы Лягуха Меньшого, вытянувшего свои лапки на сиденье напротив, пошире растопырившего свои выпуклые пальцы.

Все это Кё проделывал, пытаясь отвлечь себя от мыслей о том, что будет, когда он доберется наконец до Ономити. Он не мог не признать, что ему не давала покоя эта сумасшедшая лавина сообщений в LINE, равно как и пугающее количество пропущенных звонков с неизвестного номера.

Он без остатка, всеми мыслями погрузился в зарисовки, в мангу и музыку, чтобы только не анализировать все то, что происходило сейчас в его жизни. Не думать о том, что он уехал из Токио. О том, что испытал в то раннее утро в Осаке, глядя с парапета моста Эбису в холодный мрак медленно текущей воды.