Кё прошел мимо нескольких закрытых ставнями магазинов. Навстречу ему то и дело попадались люди весьма преклонных лет, которые, согбенные, медленно ковыляли по улице. Спина у них была согнута чуть не под прямым углом к ногам – многие передвигались опираясь на ходунки, опустив голову. И тем не менее, когда Кё оказывался рядом, эти старики неведомо как его замечали и с мелодичной приветливостью произносили:

– Konnichiwa^[47].

Кё, хочешь не хочешь, приходилось отвечать на эти приветствия.

Здесь, в этом городе, что, все друг с другом постоянно разговаривают?!

Пройдясь еще немного, Кё внезапно обнаружил, что, отойдя от главной торговой улицы, скоро окажется в жилом, «спальном» районе. Что, уже? И это всё? Получалось, он шел каких-то несколько минут – и пересек город из одного конца в другой? Неужто этот городок и впрямь настолько маленький?

Задержавшись у торгового автомата, Кё купил себе баночку кофе, вскрыл ее и присел на корточки, чтобы проверить телефон. Мать в своих сообщениях по «Линии» строго указывала ему идти прямиком к бабушкиному кафе, а не домой к ней. С первыми же глотками кофе ужасное предчувствие скрутило ему живот. Его ждала серьезная взбучка.

В этом он ничуть не сомневался.

Желая как-то оттянуть время, Кё открыл в телефоне одну за другой пару соцсетей и пролистал фотографии, что выкладывали его недавние одноклассники. То в новых университетских общагах, то на церемонии посвящения в студенты, то с видами городов, где они теперь жили, то на фоне впечатляющих университетских корпусов, где теперь учились, то со своими новыми друзьями-однокурсниками… На фотографии своей бывшей девушки, Юрико, в официальном кимоно, надетом для церемонии поступления на медицинский факультет престижного Токийского университета, Кё ненадолго задержался. Ну как же иначе! Юрико не могла не покрасоваться в этом кимоно перед одноклассницами! Занеся палец над экраном, юноша почувствовал укол зависти.

Кё вздохнул.

«Кликнув» пальцем на три точки над снимком, Кё выбрал во всплывающем меню «отключить звук».

Батарея была уже на последнем издыхании, так что ему следовало поспешить.

Допив кофе, Кё взглянул на часы: четыре часа дня. Сильно позднее, чем он обещал прибыть. А потому он двинулся обратно, к крытой сётэнгаи – к бабушкиному кафе.

Как ни шел он неохотно, нога за ногу, а все равно вскоре оказался перед входом в заведение.

На вывеске большими латинскими буквами значилось:

CAFÉ

EVERREST

И была изображена гора.

Вздохнув еще раз, Кё осторожно толкнул дверь. Над головой негромко звякнул колокольчик.

* * *

– Irasshaimase! – не оглядываясь, машинально выкрикнула Аяко свое обычное приветствие.

Несмотря на то что она без конца поглядывала на дверь с той минуты, как Оно позвонил со станции, в тот момент, когда звякнул колокольчик над входом, она даже не подняла глаз.

– Бабушка? Здравствуй, – послышался робкий голос от дверей.

Аяко вскинула взгляд – и увидела его.

От неожиданности она выронила чашку, и та разбилась об пол.

Женщина потрясенно вскинула руки к лицу.

Перед ней стоял он.

Юноша девятнадцати лет с теми же глазами, тем же подбородком, такими же губами.

Только волосы были пострижены по новой моде – но это, несомненно, был он.

– Бабушка, позволь, я помогу тебе убрать?

И стоило ему заговорить, Аяко пришла в себя, словно стряхнула наваждение. Этот юноша, который идеально изъяснялся на стандартном японском языке с легким токийским налетом, был не ее Кендзи. Кендзи говорил на хиросимском диалекте.

Кендзи уже давно не было в живых.

Это был его сын.

Ее внук.

На которого она должна быть очень сердита.

– Оставь, – резко сказала она юноше, попытавшемуся собрать осколки. – Лучше просто сядь и посиди тихонько. Ты и так доставил массу беспокойств.

Кё осторожно передал уже собранные куски бабушке и сел за столик, на который та ему указала. Последние посетители покинули кафе еще до его прихода, и теперь Аяко угрюмо занялась обычной перед закрытием уборкой. К тому моменту, как она подмела оставшиеся осколки, гнев ее уже медленно бурлил, точно кипящее в кастрюле карри. Она оплошала, выпустив свои эмоции наружу, – показала, насколько волновалась за него, насколько ей это небезразлично. Так переживала, что даже разбила одну из своих любимых чашек, которой теперь придется искать замену. Её заставили вспомнить про любовь к близким и привязанность, и от этого Аяко злилась еще пуще.

Что ж, теперь она будет молчать, пока не закончит свои хлопоты.

Кё между тем безгласно наблюдал, как бабушка делает уборку.

Он заметил, как засветились радостью ее глаза, когда она его увидела. Что это было? Облегчение? Любовь? Что-то на миг отразилось в ее чертах, исчезнув так же быстро, как и появилось. И теперь он видел лишь каменное выражение лица, пока бабушка сновала по кафе, убирая чашки, блюдца, тарелки и миски, время от времени и его самого сдвигая в сторону, чтобы как следует все подмести. И в душе Кё испытывал все более растущее чувство вины и стыда от того, что заставил ее так переволноваться.

Не сказав ни слова, Аяко вышла из кафе, опустила рольставни, и Кё последовал за ней. В молчании они двинулись по улицам городка, но всякий раз, когда мимо них кто-либо проходил, этот человек здоровался с Аяко, и она вежливо ему отвечала, не обращая внимания на заинтригованные взгляды земляка, вопросительно устремленные на Кё. У Аяко явно не было желания посвящать кого-либо в подробности – она просто шла на пару шагов впереди, ведя юношу за собой. И лишь когда они стали подниматься на гору к ее дому, она наконец нарушила молчание.

– Ты абсолютно безответственный, – резко сказала она. – Никому не позвонил. Не поставил в известность.

Кё угрюмо шел рядом.

– Когда даешь слово, ты должен его держать, – продолжила она, остановившись погладить черного одноглазого кота, что пристроился посидеть на мопеде Honda Super Cub. Лаская кота, она, впрочем, не прекратила распекать Кё: – Просто неслыханная глупость! Так заставить переживать свою мать! Ладно я – мне наплевать, что с тобою сделается! Но ты хоть раз подумал о том, что почувствует твоя бедная мать?! Нет! Потому что ты эгоист. Эгоистичный, безответственный мальчишка.

Кё хранил молчание, давая ей выплеснуть гнев. Рано или поздно она должна была утихнуть!

Между тем они приблизились к старинной каменной ограде с калиткой посередине. Продолжая метать громы и молнии, Аяко с силой нажала на огромную ржавую железную ручку, всем телом навалилась на створку, и та под завывание петель наконец распахнулась. Вдвоем они прошли в закрытый со всех сторон сад, что окружал, вплотную подступая к стенам, небольшой и очень красивый деревянный домик в традиционном японском стиле с новенькой, блестящей черепичной кровлей.

Наконец они ступили на гэнкан, оказавшись в приятной прохладе дома. Аяко посмотрела юноше в глаза и строго вопросила:

– Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Помолчав, Кё склонился в низком поклоне:

– Я глубоко извиняюсь, бабушка. Такого больше не повторится.

– Еще бы это повторилось! – мигом парировала Аяко, ткнув его пальцем в грудь. – Go ni haitte wa go ni shitagae^[48]. – Похоже, его бабушка любила ввернуть пословицу. – Пока ты живешь здесь со мной, чтобы этих глупостей больше не было. Понял?

– Да, бабушка.

– Хорошо. А теперь позвони матери.

– Да, бабушка, я только заряжу телефон.

– Зарядишь телефон? Не валяй дурака – воспользуйся домашним.

– Мне нужно проверить, нет ли там сообщений. Мама могла послать мне что-то по «Линии».

– Вот непутевый! – покачала головой Аяко. – Делай как знаешь, но, ежели не хочешь неприятностей, советую связаться с ней в ближайшие пять минут.

Кё зашел в небольшую застеленную татами комнатку, которую временно должен был считать своей. Опустил на пол рюкзак. На стене в углу краем глаза заметил висящий свиток.

И когда он стал шарить в рюкзаке в поисках зарядки к телефону, то обнаружил, что конверт с деньгами исчез.

Глава 4
四

Всю оставшуюся весну они друг с другом, считай, не разговаривали.

Аяко продолжала заниматься своими обычными каждодневными делами, большей частью не обращая на юношу внимания. С тех пор, как он начал посещать подготовительные курсы, ей особо и не нужно было его наставлять. После такой задержки в пути, а также после оплошности с конвертом, который Кё потерял вместе со всеми деньгами, Аяко приняла решение угостить мальчишку старой доброй молчанкой. Разумеется, она слышала, как он тихонько всхлипывал у себя в комнате в самую первую ночь, и это ее расстроило: Аяко вовсе не была бессердечной. Но она считала, что не стоит к нему заходить и проявлять какое-то сочувствие. «Нет, пусть лучше пока помучается», – решила женщина. А она тем временем что-нибудь предпримет и исправит ситуацию.

На следующий день Аяко вышла из дома пораньше и завернула на вокзал, чтобы поблагодарить Оно за звонок и заодно обмолвиться о потерявшемся конверте. В тот же день начальник станции зашел к ней в кафе с новостями. Как и следовало ожидать, конверт был найден одним из пассажиров и передан сотрудникам вокзала в Хиросиме. Коллега Оно переслал ему конверт через кондуктора. Аяко в знак благодарности угостила Оно чашкой кофе и порцией карри в счет заведения.

Этот юный оболдуй положил деньги в боковой кармашек рюкзака, и в какой-то момент пути конверт, естественно, выпал! Хорошо еще, у Сэцуко хватило сообразительности подписать на нем имя этой бестолочи и адрес Аяко в Ономити. Учитывая такую предусмотрительность, Аяко предположила, что мать Кё уже не раз сталкивалась с подобным.

И хотя Аяко жалко было мальчишку, она вовсе не собиралась сменять гнев на милость. Он должен был как следует прочувствовать, что накосячил. Жизнь порой жестоко наказывает за ошибки, и как раз этот урок Аяко и хотела преподать внуку: если нарушил слово, не явился вовремя или потерял конверт с деньгами, не стоит ждать, что тебя за это погладят по головке.

К тому же, лишенный общения, он с еще бо2льшим усердием занимался на подготовительных курсах, что, в сущности, тоже было неплохо.

* * *

Кё, со своей стороны, чувствовал себя безмерно несчастным.

Он тосковал по Токио. По друзьям. По настоящей жизни. Улицы Ономити казались ему пустыми и мертвыми. Да и среди жителей он почти не замечал людей своего возраста – были или слишком пожилые, или совсем еще дети. И никого, чтобы как-то посередине. Конечно, он почтительно здоровался со стариками на улицах, но их, словно стена, разделяла огромная разница лет. Точно так же, когда он встречал тут и там школьников в разного вида форме: у Кё больше не было с ними точек соприкосновения. И пусть он лишь недавно закончил старшую школу, разрыв с прежним окружением теперь казался ему размером с пропасть. Он больше не мог назвать себя старшеклассником – это уже не являлось частью его сущности. И в то же время он не смел назвать себя и полноправным членом общества – shakaijin – или же студентом. Кё слышал, что в Ономити тоже имелся университет, но то ли он был слишком уж маленьким, то ли располагался в другой части городка, далеко от того места, где он жил, потому что юноша ни разу еще не видел ни одного местного студента. Ближайшим крупным и значительным университетом был Хиросимский, главный кампус которого находился в городке Сайдзё, на севере префектуры. Но Кё по-любому никоим образом не относился к этому социальному слою. Он был в неопределенном статусе. «Самурай без хозяина», «ронин-сэй».

Каждый день он ходил на подготовительные курсы с другим таким же «ронином», и его жизнь превращалась в блеклую однообразную рутину, к которой каждое утро пробуждала бабушка.

Завтрак уже ждал его на столе.