Кё спешно принялся зарисовывать силуэт горы, пока она не скрылась из виду. Затем проработал кое-какие детали по памяти, подрисовал снежную шапку и окружающие облака. Далее принялся изображать небольшую лягушку – это был персонаж, выдуманный им самим, – медленно взбирающуюся на эту гору. В его альбоме было уже полно рисунков с этой самой лягушкой, и знакомые нередко спрашивали Кё, почему у него везде пририсован этот персонаж, на что юноша лишь небрежно отмахивался: потому, мол, что нравится.

Однако это была не вся правда. Дело в том, что вместе со стареньким Walkman от отца ему достались еще несколько вещиц. Среди них была вырезанная из дерева игрушечная лягушка. И в данный момент этот Лягух ехал в рюкзаке у Кё. Мать сообщила мальчику только одно: что отец сам вырезал эту игрушку из куска японского клена. Но для Кё эта поделка представляла собой гораздо большее: связь с отцом, которого он никогда не знал. Кё всегда клал деревянную лягушку перед сном в изголовье. И делал так сколько себя помнил. С самого раннего детства у Кё была только мать, которая растила его и воспитывала, стойко вынося все трудности матери-одиночки и старательно держась за свое место врача.

Когда Кё был помладше и ему приходилось одному развлекать себя дома, он сажал лягушку на стол в своей комнате и играл с ней – ставил ее в различные ситуации, воображая, будто бы это его отец, который способен общаться с ним из загробной жизни. Иногда его Лягух выступал в роли сыщика, который, надев шляпу с плащом, расследует убийства. Бывало, Лягух становился пожарным и заливал горящие здания водой из старого пруда. Бывал он и ронином – оставшимся без господина самураем – и скитался по долам и весям, помогая слабым и обездоленным. А еще порой просто играл роль отца, дающего какой-либо совет или говорившего слова утешения, когда мальчик слышал, как мать плачет ночью в соседней комнате. Лягух мог быть кем угодно – тем, кем хотел бы видеть своего отца Кё. Он мог меняться, становиться совершенно не как все. Совсем не то, что отцы его друзей, которые всегда были одинаковыми. Его Лягух был героем, сражающимся со всем, что бросит против него коварный мир.

Когда Кё пошел в начальную школу, мать не разрешила ему взять Лягуха с собой, несмотря на настойчивые просьбы мальчика. И правильно сделала, иначе над ним бы стали издеваться одноклассники. Кё хорошо помнил, как перед поступлением в школу мать прочитала ему целую лекцию о том, что важно влиться в коллектив, что он не должен выделяться среди ребят или казаться странным. Что ему придется научиться ладить с людьми. Что школа существует еще и для того, чтобы он мог обрести друзей и научиться быть полноценным членом общества. В конце каждого учебного дня Кё, как и многие другие ученики, отправлялся в репетиторскую школу дзюку, чтобы как следует выучить все то, что требуется в дальнейшем для экзаменов. А собственно школа, скорее, была нацелена на обучение различным социальным навыкам.

И Кё прислушался к советам матери – как, в общем, делал всегда. Она была исключительно умной женщиной. Он научился вписываться в общество, изо всех сил стараясь быть похожим на своих одноклассников.

Вот только от отсутствия Лягуха в эти школьные часы он ощущал тоскливую пустоту.

И чтобы пустоту заполнить, на задней сторонке школьных тетрадей Кё начал делать маленькие зарисовки с его участием. Изображал его по памяти, а потом пририсовывал «облачка» со словами, наделяя его таким образом речью, наряжал в разные костюмы. А еще он начал рисовать Лягуха в юном возрасте – и в этой мальчишеской версии Кё увидел самого себя. Иногда он рисовал их вдвоем: в похожем облачении, на пару совершающих разные отважные деяния. Нового, более юного персонажа Кё назвал Лягух Меньшой.

Когда одноклассники увидели его рисунки, то не сочли это странным или дурацким. Как раз наоборот! Мальчики решили, что его самурай Лягух невероятно крут – kakkoii, – и попросили Кё нарисовать им на тетрадях такого же. Девочкам его персонаж тоже приглянулся. Сыщика Лягуха они назвали миленьким – kawaii, – потребовав, чтобы Кё и им изобразил такого же на обложках дневников. Так и пошло. И в начальной, и в средней, и даже в старшей школе Кё имел репутацию великого рисовальщика и карикатуриста, и одноклассники часто просили его изобразить на доске разных персонажей и всевозможные сценки с их участием.

И вот, сидя в поезде, Кё добавил последние штрихи к своему рисунку «Лягух, восходящий на гору Фудзи», добавив ему тросточку и широкополую шляпу и тем самым придав некоторое сходство с каким-нибудь старинным странствующим поэтом вроде Мацуо Басё. Под рисунком Кё приписал: «Непреклонность».

Наконец он оторвался от скетчбука и поднял глаза.

Девица улыбалась. Причем глядя на него в упор.

Почувствовав, как щеки полыхнули жаром, Кё вновь уставился в рисунок. С непринужденным видом, игнорируя внимание девицы, он раздраженно пролистал страницы альбома, пока не наткнулся на большой, в целый разворот, рисунок, где Лягух Меньшой в форме старшеклассника среди других учеников, толпящихся перед листками на доске объявлений, изучает свои результаты экзаменов. Вид у Лягуха был подавленный, прямо убитый горем, а под рисунком резкими рублеными буквами было написано: «Провал».

Кё закрыл альбом и уставился в окно.

* * *

Кё по натуре был созерцателем. И вот, сидя в поезде, он наблюдал за окружающим миром и сосредоточенно рисовал в лежащем на коленях альбоме, набрасывая карандашом наиболее яркие фрагменты своего долгого одинокого пути.

Что же он там изображал?

Вот Лягух Меньшой в шортах и футболке поло сидит один в целом вагоне, а его поезд тем временем неторопливо катится, слегка покачиваясь, по рельсам путей местного сообщения.

Вдруг в вагоне оказывается совсем пусто.

Охваченный жаждой приключений, Лягух Меньшой перепрыгивает из одного поезда в другой.

И вот он уже глядит, выпучив глаза, из окна экспресса на бесчисленно проносящиеся мимо мелкие станции, названия которых на скорости не прочитать. И на дрейфующие мимо облака… Они расстилаются, мягкие и безмятежные, по небесной лазури. Они отражаются в воде затопляемых рисовых полей. А Лягух-отец, лениво возлежа на одном из облаков, летит на нем, как на ковре-самолете, над голубыми черепичными кровлями традиционных японских домиков с их фарфоровыми рыбами, словно взмывающими в небо с обоих концов конька^[35].

Эти подробности пейзажа медленно проплывали в окне вагона, и Кё выполнял их разными типами карандашной штриховки по белому фону.

У Кё в голове рождалось множество замыслов, целые сотни, но он никогда не претворял их в жизнь. Одним из самых любимых его занятий было глядеть в окно, где бы он ни находился, анализируя свои наблюдения. Перед его мысленным взором возникали определенные объекты, которых не было на самом деле. То, что появлялось перед Кё, скорее, походило на дополненную реальность. Когда он видел за окном настоящие горы, из-за них выскакивал гигантский Годзилла, обрушиваясь на лес, разрывая когтистыми лапами стволы, пыхая огнем на оставшиеся деревья. Повергая весь мир в хаос и кошмар.

Или карандаш, которым Кё рисовал, внезапно обретал рот и глаза и заговаривал с ним. «Привет, Кё, как поживаешь?» – словно спрашивал он и с забавной мордахой махал юноше ладошкой.

Окружавшие его реальные объекты начинали жить своею жизнью, и являвшиеся ему в голову абсурдные идеи быстро развеивали тоску действительности. Кё подолгу глядел на эти объекты, размышляя: «А что, если?.. Что, если?..»

Вот и сейчас Кё сидел в поезде, с интересом наблюдая за всем, что попадалось ему на глаза, только дополненным теми несуществующими деталями, которые способен был подбросить разум. Время от времени он запечатлевал это в альбоме, и сам процесс рисования приносил Кё наивысшее успокоение.

Самой же заветной в его жизни мечтой было стать художником манги.

Но при этом у Кё имелась одна серьезная проблема. Как бы прекрасно у него ни получалось воспроизводить в своем мультяшном мире реальные объекты, как бы он ни наслаждался самим процессом рисования, как бы великолепно ни придумывал своих персонажей, ему невероятно трудно было довести историю до конца.

Обычно он сидел и мысленно говорил себе: «Точно! Сейчас набросаю коротенькую мангу. У нее будут начало, середина и конец».

Засучив рукава, Кё брал карандаш и бумагу, садился – и глядел на пустой белый лист.

А белый лист как будто так же в упор таращился на него. И Кё переводил взгляд в окно.

«Но сперва…» – говорил он себе.

И предавался новым реально-умозрительным видениям.

Одним из главных недостатков выбранного Кё путешествия на перекладных – поездами местного сообщения – помимо долгого сидения на неудобных жестких скамьях были постоянные паузы в пути. Каждый состав рано или поздно прибывал на свою конечную станцию, и Кё вместе с другими пассажирами вынужден был выходить на платформу и ждать другой электрички, что повезет их дальше по долгому маршруту. Иногда юноше везло: поезд уже стоял в ожидании, и требовалось лишь перебежать на другой край платформы. В этом случае пассажиры устремлялись к вагонам суетливой толпой, надеясь поскорее урвать себе удобное местечко на следующий отрезок пути.

Хотя чем дальше углублялся Кё в провинцию, тем более предупредительно люди относились к тому, что их попутчикам тоже требуется хорошее место. Пока он даже не мог понять, то ли это доброта такая, то ли глупость.

Всякий раз, перебираясь в другой поезд, Кё видел, как все та же девушка садится с ним в один вагон. Кё изо всех сил старался не глазеть на нее, но было в этой девице что-то такое, что снова и снова притягивало его взгляд. Глаза у нее были большие и очень умные. В поезде она все читала какой-то роман. На одном из участков пути Кё удалось разглядеть имя автора на обложке: Нацумэ Сосэки^[36]. Но вот название прочитать не получилось. Юноше отчаянно захотелось узнать, что именно читает незнакомка, но всякий раз, как он бросал взгляд на книгу, название скрывалось под ее тонкими изящными пальцами.

В какой-то момент девушка резко подняла глаза, поглядев на Кё в упор, и улыбнулась.

Он мгновенно опустил взгляд к своему альбому, продолжив оттенять штриховкой напавшего на Лягуха велоцираптора с таким видом, будто и не думал отвлекаться от своего занятия.

– А что ты рисуешь?

Дернувшись от неожиданности, Кё едва не выронил карандаш. Он поднял взгляд на девушку. На этот раз она сидела прямо перед ним в четырехместном отсеке, который, как поначалу казалось Кё, он занимал один. В вагоне было уже пусто, и, с головой уйдя в рисование, юноша не заметил, как незнакомка пересела на сиденье напротив.

С максимально беззаботным видом Кё поскорее закрыл альбом.

– Ничего, – обронил он. – А ты что читаешь?

– Ничего, – передразнила она, склонив голову набок. Ее глаза весело заблестели.

– Я заметил, что это Сосэки, – сказал Кё. – Но не разглядел название. Хорошая вещь?

– Трудно сказать. Я пока что прочла всего пару глав. – Откинувшись к спинке сиденья, она изучающе поглядела на Кё. – Она о молодом человеке, что только поступил в Токийский университет. А одна женщина в поезде пытается его соблазнить.

У Кё вспыхнули щеки.

– Я тебя в электричках вижу с самой Йокогамы. Что, тоже двинул в дальнюю дорогу? Куда направляешься?

– В Хиросиму, – не раздумывая ответил Кё.

Ответ был размытым: и не ложь, но и не до конца правда. Она могла бы интерпретировать это и как город Хиросима, и как префектура Хиросима – на свое усмотрение.

– А ты? – вскинул бровь Кё, переводя вопрос на попутчицу.

– В Ономити, – с теплой улыбкой ответила она, и Кё едва не поморщился. – А чем ты занимаешься в Хиросиме? Учишься в универе?

У Кё вновь загорелось лицо, и он замялся с ответом. Врать язык не повернулся.

– Ну, скажем… не совсем.

– Что, еще в школу ходишь? – неожиданно спросила она.

– Нет, – мотнул головой Кё. – Как раз только закончил.

– Ясно. И для чего тогда ты едешь в Хиросиму? – не унималась она. – Нашел работу? Или у тебя там родственники?