– Ну, в общих чертах, да, не готова. Однако готовься. Она – твоя фюльгья. Она нужна тебе, если собираешься заниматься магией. Она – твоя темная сторона. Детям запрещают играть огнем, но огонь им необходим, верно? Хотя этот пример неудачен, горгулья – сущность не огненная. Ну, скажем так, детям запрещают купаться в глубокой реке, но без воды им никуда.

– Это понятно, а вот что значит – моя темная сторона? Она разве не сама по себе?

– У тебя братья-сестры есть?

– Нет.

– Но родители-то есть?

– Бабка. Левкоя.

– Она сама по себе? Твоя бабка?

– А… поняла. Кажется. Моя темная сторона сама по себе, и в то же время она моя темная сторона. Хм…

Амаргин покачал молоко в чашке, отхлебнул. Откинулся к стене, посмотрел на меня, подняв брови.

– У нас есть что-то несомненно общее, так? – подытожила я.

– Ты увидела ее как свое отражение. А она тебя – как свое. Из того возникла связь. Фюльгью обретают по-разному, но через тень или через отражение чаще всего. Ее и вызвать проще всего через тень или отражение.

– А что есть эта самая фюльгья? Найльское какое-то слово.

– Это найлерт, да. Мой народ так их называет. Я слышал другие названия других народов: фетч, фильга, филджа. В любом случае это двойник, спутник, хранитель.

– Хранитель? Как ангел-хранитель?

Я ощутила волнение. Что-то крутилось на языке, но никак не вспоминалось. Как будто я когда-то кому-то задавала подобный вопрос и получала ответ. И этот ответ был очень мне важен. Но забылся начисто.

– Нет, ангелов-хранителей южане выдумали. Андаланцы, что построили свои города на костях древних драконидов. И где в самом их главном городе Камафее сидит самый их главный священник и претендует на то, что знает, как устроен мир. А мы говорим о том, что есть на самом деле. Фюльгью иногда называют духом-хранителем. Но, как правило, это вполне материальное существо.

– То есть горгулья у себя в Полночи посмотрела в какую-нибудь лужу и увидела меня? Связь возникла потому, что мы одновременно смотрели в воду?

– Твоя бабка не перестает быть твоей бабкой, даже если ты не знаешь о ее существовании. Смотри сюда. – Он протер рукавом оловянный бок кувшина и пододвинул кувшин ко мне. – Видишь отражение?

На выпуклом тусклом олове маячила моя перекошенная физиономия.

– Вижу. – Я вытерла белые молочные усы.

– Как ты думаешь, кто там отражается, ты или кто-то другой?

– Я. Ну… сейчас я.

Он отодвинул кувшин поближе к себе.

– А скажи, пожалуйста, теперь ты себя видишь?

– Нет.

– А я вижу. – Он глядел на кувшин. – Вот, лобик хмуришь от тяжелых мыслительных усилий. Хмуришь лобик, отвечай?

– Ну, хмурю…

– Ага. Вывод – отражение никуда не девается, даже если ты на него не смотришь. – Он отодвинул кувшин еще дальше. – Вот и я его не вижу теперь. Что случилось с отражением?

– Пропало.

– Да ну? Ты в этом уверена?

Я почесала переносицу.

– Не знаю… Не уверена…

– А может, отражение, пока ты на него не смотришь, побежало по своим делам? И совершенно самостоятельно где-то гуляет? Может такое быть?

– Откуда я знаю?

– А может, в какой-то другой кувшин сейчас смотрит кто-то абсолютно посторонний и твое отражение отражает его физиономию?

– Значит, это уже не мое отражение!

– Да почему? У вас одно отражение на двоих, вот и все. Общая фюльгья. Так у двух совершенно чужих людей может быть общий сводный брат или сестра.

– А! О…

– Чтобы отражение оставалось отражением, нужна некая грань. Что-то, что отделяет тебя от него. Полированный металл. Поверхность зеркала. Водная гладь. В случае фюльгьи – иная реальность. Фюльгья – всегда из-за грани, хоть мы, живущие, сами эти грани создали.

– Погоди. Погоди. То есть мы с тем человеком, с которым у нас общее отражение – не фюльгьи друг другу?

– Фюльгья моей фюльгьи – не моя фюльгья. Представляешь себе зеркальный коридор? В первом стекле отражаешься ты, а в глубине его отражается уже твой двойник, а не ты.

– Но… отражение – оно отражение и есть. Повторяет мои действия.

– Или ты повторяешь его. А потом, что ему мешает заниматься своими делами в твое отсутствие? Оно, кстати, может вообще не прийти, даже если ты посмотришь в зеркало. От этого оно не перестанет быть твоим отражением.

– То есть моя фюльгья в своей Полночи не сидит сейчас за столом и не пьет молоко?

– Скорее, она жрет какого-нибудь несчастного, который медленно бегал и плохо прятался. – Амаргин хмыкнул. – А может, сама удирает от злого и голодного наймарэ. А может, дрыхнет вверх ногами в уютной пещерке. Ваша связь еще слишком слаба, чтобы внятно откликаться друг в друге. Но кое-что уже работает. Магия подобия, например.

– Боже мой, как сложно!

– А по-моему, проще не придумаешь. Ты слишком серьезно к себе относишься. Сурово и серьезно, словно ты какая-то незыблемая величина, на которой держится мир. А мир, знаешь ли, без тебя выстоит. И даже, страшно сказать, выстоит без меня. Пойдем кое-что покажу.

Он вылез из-за стола и поманил меня пальцем. Я пригрелась тут, наелась хлеба с молоком, и мне ужасно не хотелось никуда идти. Волшебник отворил дверь и оглянулся с порога:

– Пойдем, пойдем.

Пришлось последовать за ним. Мы вышли из уютной амаргиновой хижины, пристроенной к скале, и он повел меня к ручью.

Собирались сумерки, из низины тянулся туман. Ручей вился по моховому ложу между розовых гранитных глыб, заросших плющом и пасленом, укрытых перистыми волнами папоротников. Я карабкалась за Амаргином вверх, на каменистый холм, по почти незаметной тропке вдоль ручья. Потом мы свернули и полезли по серьезной крутизне, где пришлось цепляться руками за что попало.

Наконец мы выбрались на небольшую площадку, окаймленную бересклетом. Здесь звенела вода – поток, оказывается, срывался со скалы откуда-то сверху, падал в широкую чашу из резного камня, переливался через край и уходил в зеленую моховую щель, чтобы ниже выглянуть на поверхность уже знакомым ручьем. Кромку чаши украшали какие-то то ли рисунки, то ли письмена, выбитые на камне, но они частично стерлись, частично их затянул разноцветный лишайник, частично залепили палые листья и всякий лесной мусор. Летящая вода светлым полотнищем занавешивала скалу, и поверхность этой скалы была вылизана до стеклянного блеска. В водяной пыли над чашей дрожала сизая сумеречная радуга, а в радуге, словно ноты на нотном стане, трепетали бересклетовые сережки.

Амаргин взял меня за плечо и подтолкнул к чаше.

– Смотри в водопад. Вернее, на стену за водой.

Нежное дыхание влаги коснулось разгоряченного лица. Вода сияла от нескончаемого движения, радуга то появлялась, то исчезала, и тогда вместо нее по мерцающему занавесу расплывались тончайшие серебристые волны. Потом мне померещилось, что вода взлетает вверх, подобно прозрачному холодному пламени, а за пламенем этим в тусклом зеркале скалы маячит и дрожит темное маленькое пятнышко. Пятнышко разрослось до пятна, в нем проступили очертания странно сгорбленной фигуры.

Потом движение остановилось. В светлом провале на уровне моих глаз, словно в распахнутом проеме окна, сидела горгулья. Она сидела по-звериному, на корточках, пальцами рук упираясь в землю между раздвинутых колен, голая, пятнистая, уши острозубой короной венчали косматую голову, а за спиной ее тяжелыми складками громоздились крылья. Я видела длинный змеиный хвост, украшенный на конце тонким зубчатым жалом, кольцом обернувший когтистые стопы и тонкие детские запястья. Волосы цвета медной патины гривой свешивались ей на грудь, широкоскулая мордашка улыбалась, а глаза были как две прорези в маске.

У нас есть что-то общее? Что, господи помилуй?

– Симпатичная, правда? – шепнул мне в ухо Амаргин, и я вздрогнула. – Узнай ее имя.

– Как тебя зовут? – спросила я и увидела, как губы горгульи шевельнулись. А в голове как будто кто-то произнес: «Ската».

«Ската», – повторила я мысленно. Интересно, это настоящее ее имя или прозвище?

– А хочешь взглянуть на меня? – продолжал шептать Амаргин. – Вон мой двойник, смотри. Настоящий наймарэ, высший демон.

Серебряное пространство за спиной у Скаты сгустилось еще одним темным пятном. Пятно стремительно обрело форму – человекообразное чудовище, стоящий в полный рост мужчина с иссиня-смуглой кожей, в плаще черных крыльев, остроухий, с заметающей плечи белой как снег шевелюрой, с раскосыми глазами, полными мрака, с узкой щелью рта, рассекающей лицо практически пополам. Он пошевелился, встретился со мной взглядом и сделал движение вперед – Ската обернулась на него и зашипела снизу. Черное чудовище ответило гораздо более громким шипением, разинуло рыбью пасть, оскалило зубы, неприятно напоминающие изогнутые парусные иглы, и отодвинуло горгулью крылом. Ската упала на одно колено, запутавшись в собственном хвосте. Шипение ее оборвалось кошачьим оскорбленным мявом.

– А ну, цыть! – рявкнул Амаргин. – Подеритесь еще у меня!

Оба чудовища замерли, искоса поглядывая друг на друга; в груди у черного тихонько ворочалось рычание.

– Его зовут Асерли, Обманщик, – сказал Амаргин. – Он был моей тенью на грозовой ночной туче, когда я его впервые увидел. Один из вереницы таких же кошмарных тварей Дикого Гона.

– А… – только и смогла выдавить я. Ничего себе! Я даже оглянулась через плечо на Амаргина.

– По молодости чем только не занимался, – он изобразил смущение, а потом добавил с гордостью: – Ты только взгляни, до чего паскудная рожа! Просто жуть берет.

Жуть и в самом деле брала. Ската была все-таки посимпатичнее. Она была страшненькая, но потешная. А от Асерли веяло ледяным ветром безумия, черной неистовой высотой, налетающей грозой, близкой гибелью…

Ничего себе двойник! Уж лучше моя Ската.

– Разве можно призывать сюда полуночных? – неожиданно вспомнила я. – Гаэт говорил…

– Никто никого не призывает. Мы всего лишь смотрим на воду.

– Я тоже смотрела на воду, но Гаэт…

Амаргин погрозил мне пальцем:

– Гаэт не набежал бы просто так. Сдается мне, эта красоточка, прежде чем тебя заарканить, погуляла по округе и наследила там.

– Точно. Разрушенный замок из песка, кто-то построил, а она разрушила. Кто ее тогда вызвал, если не я?

– В щель пролезла, – Амаргин хмыкнул. – У Плакальщицы дверь всегда неплотно притворена.

– У Перлы? У нее тоже фюльгья полуночная? Она волшебница?

– Она – родня Неблагого Двора, а посему предсказывает смерть. Иногда.

– О… а она мне платье сделала, – я провела рукой по подолу. – Из лунного полотна.

– Хорошо, что из лунного. Ее полуночная сестра подарила бы кровавую рубашку, которую не отстирать никакими силами. Ну ладно, – он махнул рукой. – Полюбовались друг дружкой, и хватит. А теперь по домам.

Словно послушный его приказу, водяной занавес пришел в движение. Обе фигуры расплылись и размазались по сумеречному серебру, и только какое-то маленькое пятнышко подрагивало на краю зрения и мешало отвести глаза.

С некоторым усилием я подняла руки и потерла лицо. И только сейчас поняла, что роговица у меня высохла, а под веками саднит немилосердно.

Проморгалась. Пятнышко из поля зрения никуда не исчезло.

Перед самым моим носом плясал на тонкой нити оранжево-черный бересклетовый глазок под гофрированной розовой юбочкой.

* * *

280 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (сейчас)

На берегу под ивами, где я не так давно прикапывала свое барахло, меня ждал сюрприз в лице Кукушонка. Вернее, сюрприз спал в тенечке, завернувшись в чужой плащ.

Я растолкала его, теплого и сонного.

– Эй, а где твой подопечный?

– Какой еще подопечный? А! Этот… Сбег.

Кукушонок встряхнулся, сел и с силой потер ладонями лоб и щеки. Роскошный фингал его расплывался желтым ореолом, зато кровавые сопли из-под носа он смыл.

– Сбежал? Что ж ты не доглядел?