Так ей пришлось во всем признаться. Полиция отнеслась к произошедшему с сочувствием, но интерес быстро схлынул: случаи домашнего насилия непросто расследовать. Офицер полиции, молодая женщина в штатской одежде такой вопиющей невзрачности, что жетон ей следовало бы повесить на шею, заглянула в палату Мэгги и присела у ее койки. По тому, как она сложила губы, и по взгляду, который медленно перемещался между лежащей Мэгги и прислонившимся к подоконнику мной, можно было сделать вывод, что она много лет подряд занимается этим дважды в неделю и наизусть знает все возможные расклады. Голосом, полным выученной доброты, она сообщила нам, что полиция принимается за тщательнейшее расследование дела и постарается максимально усложнить жизнь этому негодяю. Они заявятся к нему на работу, сообщат во всеуслышание, что будут осматривать его письменный стол и машину, конфискуют одежду, чтобы изучить ее на предмет следов крови, волос или частичек эпителия. Они даже подбросят пару намеков его коллегам, особенно женского пола, чтобы ему не пришлось больше сомневаться: все в курсе его подвигов. Однако, добавила женщина, опустив взгляд, не стоит ожидать слишком хороших результатов, потому что вероятность найти что-то существенное стремится к нулю. Несмотря на имеющееся в реальности весьма недвусмысленное медицинское заключение, однозначно утверждающее, что нанесенные Мэгги травмы на сто процентов являются последствием продолжительного особо жестокого обращения, доказательства того, что травмы нанес именно обвиняемый, в лучшем случае можно было назвать косвенными, и основывались эти доказательства на показаниях с чужих слов. Он вел себя осторожно, что подразумевает, что поступал так и прежде и это сходило ему с рук, а значит, шансы добиться обвинительного приговора ничтожно малы. В реальности дело даже вряд ли дойдет до суда. Тем не менее офицер сдержала свое слово и трижды приходила к Питу на работу без предупреждения, а однажды даже запланировала визит так, что он выпал на обеденный перерыв, когда Пит отсутствовал на рабочем месте. Наконец, когда все линии расследования зашли в тупик, его привели на допрос и для того, чтобы причинить как можно больше неудобств, продержали максимальное разрешенное количество времени в маленькой холодной камере без окна. Разумеется, по совету адвоката и собственного здравого смысла, а возможно, и опыта, позволяющего понять правила этой игры, Пит все отрицал, а затем появилась молодая особа, которая готова была поклясться, что ту ночь, о которой шла речь, он провел с ней. Всю ночь до самого утра. Ее ложь была видна невооруженным взглядом, но у полиции не осталось никаких вариантов, только отпустить подозреваемого на свободу и скрепя сердце снять все обвинения.

Три недели спустя Мэгги выписалась из больницы прямо в мои заботливые руки. В то время я снимал трехкомнатную квартиру в Кенсингтоне, комфортное и просторное жилье на втором этаже дома в районе Коннахт-Вилладж, и поселил Мэгги в свободной комнате, залитой уютным весенним светом и выходящей южными окнами на Гайд-парк. Первые дни и недели восстановления она проводила на диване, укутанная в толстые свитера или старый фланелевый халат. Смотрела сезон за сезоном программы про поиск выгодных покупок, ремонт или кулинарию, избегая мыслей о мире за пределами моей квартиры и стараясь забыть человека, которым была совсем недавно. Иногда, если я достаточно упорствовал, а также благодаря тому, что мои навыки готовки не дотягивали даже до сносных, мне удавалось уговорить ее одеться, и мы выходили поужинать в один из местных ресторанов. Эти вечера, пожалуй, можно было назвать приятными, но я понимал, скольких усилий требовал от нее каждый выход в люди, так что чаще всего мы довольствовались беззастенчиво вредной, но все же куда более удобной опцией и ужинали китайскими или индийскими блюдами, которые заказывали на дом по телефону и съедали в удобной позе прямо на диване.

И вот однажды за просмотром спортивной рубрики вечерних новостей она потянулась ко мне и поцеловала в уголок рта.

– Я почти готова уехать, – сказала она, – если ты не против. Я просто хотела тебя поблагодарить.

Она выглядела лучше, пусть и не на все сто процентов, и я не мог думать ни о чем, кроме тепла ее губ. Что это значило? К чему это могло привести? Я кивнул с напускным спокойствием, которого не ощущал.

– Каков твой план?

– Поеду в Ирландию.

Она сказала, что уже однажды была там много лет назад, совсем ребенком, и я понял по ее улыбке, что в своих фантазиях она снова там.

* * *

Она провела вторую половину марта и первую половину апреля в Западном Корке. В полном одиночестве она объехала полуостров Беара на арендованном автомобиле, останавливаясь переночевать в первом попавшемся гостевом доме, возле которого ее заставала темнота. Она проводила как можно больше времени на улице, познавала суровую природу этой местности, впитывала пейзажи и впечатления. Худшие из шрамов на ее теле зажили, волосы немного отросли, после чего Мэгги решилась на симпатичную, пусть и немного мальчишескую стрижку, которую можно было принять за дань моде, если не знать доподлинно, насколько мало в ее мире значили мода и стиль. Но даже несмотря на то что до полного выздоровления ей было еще далеко, не ехать в это путешествие было невозможно. Она говорила, что до боли мечтает об уединении в окружении гор и моря. И я ее понимаю. Отчасти это было бегство, потому что всем нам время от времени нужен побег от действительности, даже если единственной целью является убедить себя в том, что в нас еще сохранилась хотя бы малая частица необходимой отваги. С другой стороны, она искала то, что утратила и отвергла, то, что помогало ей быть собой. Думаю, после всего пережитого Мэгги просто необходимо было вновь почувствовать себя целой.

– Здесь есть все, что мне надо, – сказала она по телефону. – Даже воздух как-то по-особому дик. Я чувствую, что каждый день набираюсь цвета.

Так она говорила на третий или четвертый вечер. Она покинула Бэнтри и остановилась неподалеку от Гленгарриффа в гостинице под названием «Эклс», притягательно старомодном местечке с разумными ценами, приличной едой и сногсшибательными видами на залив. Она уже успела сходить на прогулку по городку и спустилась к причалу, откуда паром делал короткие вылазки на остров Гарниш. Тюлени цеплялись за камни, как неповоротливые черные моллюски. На пирсе в нескольких шагах друг от друга стояли двое пожилых рыболовов, туристов из Германии или Нидерландов, братьев или по крайней мере родственников, если поразительное сходство между ними и правда существовало и не являлось следствием только того, что оба были одеты в одинаковые шорты по колено и зеленые синтетические ветровки. Не отрывая взгляда от воды, они разговаривали обрывочными фразами в промежутках затишья, когда обе удочки были закинуты. Она сказала, что с радостью осталась бы там на несколько недель и даже больше, потому что там было что посмотреть и столько всего чувствовалось, но Мэгги успокаивала себя тем, что, поскольку она на самом деле путешествует кругами, дорога рано или поздно снова приведет ее в это место, и она, возможно, решится остаться в другой раз, если желание не ослабнет. Однако в ее планы входило исследовать полуостров медленно и против часовой стрелки, придерживаясь ленивой нормы в пятнадцать или двадцать миль в день, совсем ненамного быстрее, чем пешком, чтобы иметь возможность более полно впитать детали пейзажа. Конечно, погода вносила в ее планы свои неприятные коррективы: небо цвета грязи и камня, западный ветер, который распахивал душу настежь и изучал самые потаенные ее уголки. Но дождь – естественное состояние этого мира, мягкий и неумолимый мех, который скрадывал расстояния и повисал на склонах холмов как дым сказочных костров. Познакомиться с этим краем при более благоприятных погодных условиях означало бы увидеть только притворство и фальшь.

Прошла приблизительно неделя с тех пор, как я вновь услышал ее голос, но ее длительное молчание нисколько меня не насторожило. Мэгги всегда была на своей волне, часто уходила в себя и имела сложности с пониманием времени и возможных последствий этого непонимания. Да и сам я был так занят в своем тесном мире искусства, что мне некогда было беспокоиться.

Я тогда вернулся домой с открытия одной галереи в Челси, где из любезности к одному из моих рабочих контактов преодолел свой обычный барьер терпимости и выбрал три или четыре приемлемых картины из непомерного количества шлака, а потом заставил себя осилить полбокала дрянного красного вина и потратил еще примерно полчаса на ни к чему не обязывающие разговоры. Когда зазвонил телефон, я стоял босиком на кухонном полу и намазывал маслом тост.

– Я не вернусь, – объявила она, не удостоив меня и словом приветствия. – Никогда. Я нашла одно место, и оно идеально мне подходит. Это все, о чем я мечтала.

Я присел с чашкой чая и стал слушать. Знал, что лучше не перебивать. В порыве радостного возбуждения она описывала небольшой коттедж в Аллихисе, безумно красивую, отрезанную от остального мира развалину, построенную до Великого голода, в конце восемнадцатого, самое большее в начале девятнадцатого века, а фундамент, скорее всего, был заложен и того раньше. Коттедж располагался на отдельном холме, на пяти-шести акрах земли, имел спуск к океану и доступ к неровной береговой полосе, и красота там царила такая, какую иные пейзажисты ищут всю жизнь и не могут найти. И продается за бесценок, практически даром.

– Ты сказала «развалина».

– Ну да, признаюсь, состояние далеко от безупречного, но чего еще ожидать от постройки девятнадцатого века? В Лондоне за такие деньги и садового сарайчика не купишь.

Правда, разумеется, скрывалась между строк. В коттедже, к которому не были подведены электричество и водопровод, в последний раз кто-то жил в период между войнами, и с тех пор он стоял пустой и был отдан на волю стихий. «Состояние далеко от безупречного» – это аукционный эвфемизм, вуалирующий тот факт, что объект потребует существенного ремонта и снаружи, и внутри. То, что осталось от кровли, давно прогнило, крысы довершили дело, и дымовая труба провалилась внутрь. Признаки разрушения несущей конструкции имелись и в торцовой стене, возможно, пострадал и фундамент. Единственным источником питьевой воды был колодец в пятидесяти ярдах от дома, теперь частично обвалившийся внутрь.

Но все эти проблемы можно было решить при помощи денег, а для Мэгги настоящая ценность этого места превышала ценность стен и крыши. Она увидела коттедж с дороги, просто проезжая мимо, когда бледный полуденный свет на мгновение просочился сквозь голубоватые костяшки туч и океан уходил вдаль как подвижная пластина, покрытая рябью и скрывающая под собой целую подводную галактику. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы полностью перевернуть ее мир.

– Не могу описать словами, что я тут ощутила, Майк. Это такое уединение, которого я никогда в жизни не знала. Здесь и правда кажется, что ты отрезан от всего живого. В самом лучшем смысле отрезан. Потому что на самом деле изоляцию вовсе нельзя назвать полной. Аллихис всего в нескольких минутах на машине или где-то в пятнадцати или двадцати пешком. Это небольшая деревенька, но в ней есть приличного размера магазин, почта, пара-тройка пабов на выбор. Этого более чем достаточно. Если же понадобится что-то еще, всегда есть Каслтаунбер – ближайший отсюда городок более внушительных размеров в каком-то получасе езды вдоль южного побережья полуострова. Не знаю, как объяснить, такое ощущение, что здесь две разных реальности. Вот действительность, но за ней есть что-то еще. Через минуту после того, как ты видишь этот дом, появляется чувство, что, когда дует ветер и собирается буря, стены смыкают вокруг тебя плотное кольцо. На дворе двадцать первый век, но здесь все словно как прежде, все находится во власти мифа.

Дорога из Реентриска до коттеджа была узкой и извилистой, рассказывала она, такую дорожку, наверное, прокладывали для лошадей и повозок, и она не предназначалась для более тяжелого транспорта. Когда дом впервые появился в поле зрения, внизу и справа, Мэгги пришлось остановить машину на краю и последние пару сотен ярдов вниз по склону преодолеть пешком, придерживаясь едва заметной тропинки, заросшей диким вереском.

Ни один художник ни о чем большем и мечтать не мог: живописные виды холмов и океана, громадные небеса, а лучше всего – свет, странный призрачный свет, необычайно тяжелый и находящийся в постоянном движении. Даже одного того, что ты дышишь этим воздухом, было достаточно, чтобы захотеть плакать и смеяться одновременно. Весь мир здесь сводился к камню, океану, небу, ветру и дождю, ведь все остальное воспринималось как мимолетное, и тебя накрывало с головой ощущением незыблемости всего окружающего, пониманием того, что все, что попадает в поле зрения в эту минуту, существовало всегда – и всегда будет существовать. Праведники строили в таких местах монастыри в попытке поймать хотя бы шлейф этой магической силы, которая заставляла время остановиться. Ничем не ограниченные просторы дикой природы навевали особую меланхолию. Они делали человека карликом, заставляли его чувствовать себя крошечным, подчиненным явлениям большего масштаба, но в то же время неожиданно вселяли чувство полноты жизни. Мэгги сказала, что внутри такой стихии ее восприятие менялось, а чувства неизбежно обострялись.

Как и следовало ожидать, внутри коттедж сохранился очень плохо. Осыпающаяся штукатурка, выбитые стекла, дурной запах гнили и разложения, чайки, грызуны, а в одной из двух спален, той, которая смотрела окнами на запад, на океан, побелевшие остатки какого-то более крупного существа, собаки или лисицы, но теперь от них остался только горючий материал из костей, расположенных в естественном порядке, потому что разложению этого живого организма ничего не препятствовало. Возвращение дома в пригодное для жизни состояние, разумеется, потребует огромных, даже пугающих усилий, но Мэгги знала, что любые усилия будут оправданы.