Бабушка откупорила тыкву и налила чистый, крепкий алкоголь в чашу, развязала деревянные дощечки, и ее губы начали произносить незнакомые мне слова, пока она их изучала. На дощечках были начертаны диковинные символы, меньшего размера и не такие сложные, как сиенские логограммы, которые я изучал с Коро Ха. Последние три дощечки оказались пустыми.

– Дай мне руку, – сказала бабушка. – Ту, которой ты пишешь.

Узор шрамов, шедших вдоль линий ее правой ладони, слегка светился, точно лунное сияние на тихой воде. Прежде я никогда этого не замечал. Я невольно прижал ладони к коленям.

– Успокойся, мальчик, – сказала она. – Я не стану делать с тобой ничего из того, что не делали в свое время со мной или с твоей мамой.

Страх перед ножом мне мешал, но она предлагала мне заглянуть за вуаль тайны, которую носила всю мою жизнь. Более того, она дала мне вкусить магии, тем самым разбудив жажду большего – жажду, которая со временем приведет меня к высотам репутации и безднам катастрофы.

Я протянул правую руку. Бабушка сделала один надрез, и я закричал, но она крепко держала мое запястье. Кровь капала с моей ладони в чашу с алкоголем. Наконец она меня отпустила, я отстранился от нее и посмотрел на рану. Она была неглубокой и шла вдоль центральной складки ладони. Шрам будет незаметен, если его не станет искать знающий человек.

– Посмотри сюда, мальчик, – сказала бабушка. – Я знаю, что тебе больно, но ты должен смотреть. Твоя мать не станет тебя учить. Однажды у тебя будут собственные дети. Я не могу заставить тебя дать им правильные имена, а к тому времени я, скорее всего, умру, но пусть Окара съест мою печень, если я не сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить наши обычаи. А теперь смотри. И запоминай.

Я отвел взгляд от раны. Бабушка серьезно кивнула и подождала, когда я кивну ей в ответ, прежде чем продолжать. Она разрезала свой большой палец кончиком ножа и смешала нашу кровь и алкоголь при помощи кисточки для письма. Затем она провела кисточкой по одной из чистых дощечек. Кровь и алкоголь впитались в дерево.

Она прижала рисовую бумагу к дощечке, сняла ее и расправила на алтаре. Я наклонился поближе, пытаясь понять, куда она смотрит.

– Вот. – Она указала пальцем на одно неровное пятно, потом на другое. – Твое имя.

Окровавленным кончиком ножа она вырезала на дощечке два символа, немного похожих на пятна на бумаге. Затем бабушка произнесла что-то на невнятном невыразительном языке и попросила меня повторить. Я не понимал произнесенных мной звуков, но они резонировали во мне, как могущество, которое я ощутил, когда она сотворила пламя.

– Таково твое истинное имя, мальчик. Глупый-Пес. Полагаю, у богов есть чувство юмора. – Она указала на другие дощечки.

– Вот мое имя, Сломанная-Ветка. Думаю, это пророчество. И твоей матери, хотя она потеряла на него право, когда вышла замуж за сиенца. – Символы на дощечке были стерты. – И твой дядя, Хитрый-Лис.

Мой взгляд задержался на третьем имени, которое разбудило воспоминание из самого раннего детства. Однажды, когда отец куда-то уехал по делам, странный, взъерошенный мужчина явился в наш дом. Моя мать отсылала нищих с добрыми словами, давала им несколько монеток и чашку риса, но когда она увидела того мужчину у ворот наших владений, ее охватил гнев и она застыла на месте.

– Ты осмелился прийти в мой дом? – потребовала она ответа, а я наблюдал за их разговором с порога гостиной. – Неужели ты устал ночевать в пещерах и кустах, где за тобой охотятся, как за лисом?

Мужчина улыбнулся, показав сломанный зуб.

– Я считал, что любовь к семье является одной из главных ценностей сиенцев. Ты больше не любишь брата?

– Здесь ничего для тебя нет, – ответила моя мать. – Уходи, пока я не отправила гонца в гарнизон.

Он поднял руки и вытащил из рукава листок бумаги.

– Передай это от меня маме.

– Я не собираюсь делать тебе одолжений, – поджав губы, заявила мама.

– Ну, тогда скажи, чтобы она соблюдала осторожность, – попросил он, – и что мы перебираемся на Север, в Грейфрост, если она пожелает к нам присоединиться.

– Я не стану этого делать, – твердо сказала мама.

– В таком случае ты подвергнешь себя опасности, – резко сказал он, и в его глазах загорелся гнев. – Себя и своего сына. Меня будут искать, и, хотя ты предпочла бы забыть о том, что я твой брат, сиенцы это будут помнить всегда.

Когда мужчина повернулся и ушел, мама меня обняла и принялась шепотом успокаивать, хотя страх испытывала она, а не я.

Через три дня в наши владения пришел патруль сиенцев и солдаты все обыскали. Ногти матери впились в мои плечи, когда солдаты открывали ее сундуки и разбрасывали по дому вещи.

– Ты имела какие-то контакты с повстанцем по имени Хитрый-Лис? – потребовал ответа капитан.

«Нет», – ответила моя мать. А известно ли ей что-то о местонахождении беглой ведьмы Сломанная-Ветка? «Нет», – ответила моя мать – и тут она была честна, потому что в тот день, когда нас посетил грязный мужчина, бабушка исчезла и не появлялась целую неделю после того, как солдаты ушли, строго приказав матери сразу сообщать о появлении членов ее семьи.

Я был тогда совсем маленьким и не понял, почему моих дядю и бабушку разыскивали солдаты или почему мама разрешала бабушке жить с нами, а брату отказалась помочь.

Я лишь знал, что после возвращения отца, когда он узнал от управляющего о том, что произошло в его отсутствие, он заявил, что вышвырнет бабушку из своего поместья.

– Она стареет, – умоляла мама, пока я прятался в углу, сдерживая слезы, понимая, что они только вызовут гнев отца. – Мой долг в том, чтобы о ней заботиться. Она ни для кого не будет угрозой. Ее преследуют за преступления, совершенные много лет назад!

Отец смягчился, но обещал, что, если солдаты еще раз обыщут поместье, колодец его сочувствия иссякнет навсегда. В следующие четыре года солдаты больше к нам не приходили, и временами казалось, будто отец забыл о том, что под нашей крышей жила беглянка, – во всяком случае, делал вид, что забыл.

Бабушка немного помолчала, изучая имена своего сына и дочери, потом сложила все дощечки и сказала:

– Нужно еще кое-что сделать.

Она положила испачканный кровью листок рисовой бумаги на поверхность алкоголя, подожгла его при помощи свечи с алтаря и подождала, когда пепел осядет на дно чаши. Затем она сделала несколько больших глотков смеси крови, пепла и алкоголя, после чего предложила выпить из чаши мне. После того как я выполнил ее просьбу, она заставила меня повторить молитву обретения имени. Слова для меня оставались бессмысленными, я произносил их на ее языке, который тогда еще даже не начинал учить.

Мне тогда и в голову не пришло, что наши скромные имена, вырезанные на дереве и запечатанные кровью, однажды прозвучат в принадлежащих империи огромных залах с колоннами.

Глава 2. Обучение

В течение следующих четырех лет бабушка рассказывала мне о культуре своего народа – теперь уже нашего, ведь я получил огненное имя. Она учила меня найэни – родному языку нашей страны, и просила всегда говорить с ней на нем, когда мы оставались вдвоем. Под покровом темноты мы занимались Железным танцем, используя штыри вместо мечей. Она учила меня названиям звезд и умению читать ручьи в лесу после дождя. По ночам я наслаждался ее тайными знаниями.

По контрасту мое сиенское образование стало тяжелым трудом. Коро Ха, мой наставник, был родом из Тоа-Алона, далекой бедной провинции империи, находившейся на южной окраине. На моего отца произвели впечатление его высокий рейтинг и рекомендательные письма, и он нанял его для того, чтобы Коро Ха подготовил меня к имперским экзаменам, которые мне предстояло сдавать в Найэне, когда мне исполнится семнадцать лет. Коро Ха взялся за эту работу с удовольствием и делал ее исключительно эффективно.

Через два года я научился читать 10 000 сиенских логограмм и писать половину из них по памяти. Через три года мог цитировать афоризмы мудреца Путника-на-Узком-Пути – достаточно было назвать страницу и строку. Через четыре составлял комментарии к классической поэзии – а потом переделывал их дюжины раз, пока они не удовлетворяли высоким требованиям Коро Ха.

– Он прилежный ребенок, – сказал Коро Ха отцу, когда мне исполнилось двенадцать, – только немного сонный.

Мы сидели в беседке, выходившей на скромные сады нашего поместья.

Отец вернулся домой на короткий срок между своими путешествиями купца и воспользовался этим, чтобы выяснить, каковы мои успехи. Он и Коро Ха сидели за низким столиком, а я стоял рядом на коленях.

Колени у меня болели, но я не мог жаловаться в присутствии отца.

Я страстно желал его одобрения, ведь, если он считал, что мои занятия продвигаются вполне успешно, он был добр ко мне – и моей матери доставалось меньше неприятных слов за время его недолгого пребывания дома.

Отец погладил тонкие косички бороды и внимательно посмотрел на меня.

Я постарался не смотреть на Коро Ха в поисках поддержки. Запах табака от отцовской трубки смешивался с тонким ароматом чая из хризантем. Коро Ха наполнил первую чашку для отца, потом свою из глиняного чайника и отставил его в сторону, чтобы слуга налил в него кипящую воду. На подносе стояла третья, пустая чашка.

– Каковы три столпа общества? – спросил отец.

– Отношения между отцом и сыном, мужем и женой и старшим братом с младшим, – сразу ответил я.

Это был один из главных законов, начало любого экзамена.

– Что есть император по отношению к своему народу? – продолжал отец.

– Он отец всем.

– Если народ голодает, каков долг императора?

– Накормить народ.

– Если императору что-то грозит, в чем состоит долг его народа?

– Защищать его.

– Если народ подвергает себя опасности, в чем долг императора?

– Указать верный путь.

Отец кивнул и наполнил мою чашу. Я сделал глоток и встретил его одобрительный взгляд.

– Ты хорошо усвоил принципы, – сказал отец.

– Если позволите, Мастер Вен, – сказал Коро Ха с легким поклоном.

Он повернулся ко мне и заговорил с отстраненным выражением, как и положено наставнику с учеником-сиенцем – отношение старшего брата сиенца к младшему.

– Если продолжить серию вопросов твоего отца, позволь предложить тебе дилемму, – сказал Коро Ха. – Каковы отношения императора с министрами?

– Император должен управлять министрами, как муж, а министры давать ему советы, как жена, – ответил я.

– Когда министра тревожит руководство императора, в чем состоит его долг?

– Жена может мягко укорять мужа и предложить ему новый курс, так и министр имеет право давать советы императору.

– А если император отвергнет совет? – спросил Коро Ха.

– Министр должен принять волю императора.

– А если император не прав?

Я едва не подавился чаем. И посмотрел на Коро Ха, забыв о правилах приличия. Во время наших уроков мы обходили стороной подобные вопросы. Он ставил эксперименты, и я принимал роль жены дурака, пьяницы или младшего брата, вынужденного сохранять верность старшему брату – тирану, или министра, которому император поручил нечто отвратительное. Эти эксперименты были самым интересным в обучении Коро Ха, но я сомневался, что мой отец их бы поддержал.

– Вэнь Ольха? – заговорил Коро Ха. – Если тебе требуется конкретный пример, давай предположим, что император ввел слишком тяжелый налог в одной из своих провинций. Что, если он нарушил свой долг отца народа и в результате провинция будет голодать? Что, если после того, как императору сообщат о его ошибке, он откажется уменьшить налог? Что следует сделать министру в таком случае?

Его вопрос изрядно меня удивил. Коро Ха, как и всякий разумный человек, знал, что голод и нищета царят на севере Найэна, где до сих пор продолжалось восстание моего дяди, о котором бабушка не раз говорила, когда порицала империю. Неужели он заметил какие-то следы моих ночных уроков? Мешки под глазами и синяки на руках?

Или он видел, как мы с бабушкой выскальзывали из сада в лунном свете? Возможно, он уловил какие-то подводные течения моих мыслей или нюансы в сочинениях и разговорах?