Я сдержал крик, когда она трижды рассекла мою ладонь вдоль шедших по ней линий. Одновременно я почувствовал гудение могущества, словно в узоре мира прошло единое биение сердца. А когда оно смолкло, все мои чувства притупились. Я зажмурился и потянулся к потоку энергии, который ощутил в момент перед изменением. Осталось лишь ощущение тепла и силы под ранами, оставленными бабушкой на моей руке. Отсутствие узора подействовало на меня как отсечение конечности, и я посмотрел на бабушку, чувствуя боль предательства, пытаясь замаскировать панику и одновременно стремясь удержать хотя бы толику силы, которой владел.

– Эти отметки ведьмы – знак нашего договора с богами, – сказала она. – Без них ты никогда не сможешь овладеть магией. Ты попытался вырезать фигурку из нефрита, использовав топор дровосека. Если бы ты решил зажечь пламя, то, скорее всего, сжег бы весь лес.

Хотя ее слова должны были меня успокоить, они произвели прямо противоположный эффект. Я не понял, что она сделала, но уже познал безграничную свободу, когда потянулся к магии, – а потом ее внезапно ограничили пактом, о котором она говорила. Возможно, как утверждала бабушка, эти ограничения меня защитят. Но, даже если и так, она выбрала защиту, как и все остальное в моей жизни, – другие постоянно делали за меня выбор. Мне хотелось закричать, схватить нож и срезать метки, которые она мне оставила, в надежде, что так я сумею вернуть себе свободу.

Но, если я собирался изучать магию – любую магию, – именно бабушка должна была меня учить. Кто еще на это способен? В результате, как потом не раз случалось в моей дальнейшей жизни, я проглотил гнев и разочарование, и мысли о том, что меня предали. Я стану подбирать крупицы полезной правды от бабушки и использовать их, чтобы отыскать путь к глубинной мощи, которую мне уже довелось испытать, – ту, что она у меня отняла несколькими быстрыми ударами ножа.

Она налила чистый алкоголь на рану и завязала мне руку, которая стала похожа на дубинку из пропитанной кровью ткани. Закончив, она вошла в храм, чтобы вернуть обсидиановый нож в стоявший возле алтаря шкафчик с книгами и свитками – остатками ее культуры. Когда она вернулась, я увидел ее надежды и страхи, связанные воедино в морщинах лица.

– Когда ты родился, – сказала она, нарушив тишину, – я сражалась с желанием ненавидеть тебя так же, как до сих пор пытаюсь побороть ненависть к твоей матери. Она была слишком юной, когда появились сиенцы. Она забыла, что они сделали с твоим дедом. Или никогда в это не верила. Хитрый-Лис, твой дядя… он помнит. Когда они пришли, нам обещали богатство и культуру. Шелка, оперу, иностранные деликатесы. Удивительное оружие – волнистую сталь, которая рассекала наши мечи, превращала частоколы в дрова.

Они дешево продавали эти вещи, а в качестве платы забирали не серебро – а наши души.

Я баюкал руку, но очень скоро забыл о боли, настолько меня поразили ее слова.

Даже обида и боль от предательства стали утихать, когда я слушал ее рассказ. Она никогда столько не говорила о себе и совсем не вспоминала про моего деда.

Ее пальцы – покрытые мозолями, как у крестьянина или солдата, – теребили края рукавов.

– Именно твой дед являлся ведьмаком деревенского храма, а не я, – продолжала бабушка. – Я была всего лишь хозяйкой таверны. Люди шли к нему, чтобы он помолился, а ко мне – за выпивкой, песнями и старыми легендами. Я была еще и рассказчицей.

Она покачала головой и замолчала на некоторое время, а потом ее взгляд вернулся к настоящему и ко мне.

– Вот что важно: пришли сиенцы. Их было немного, странствующие торговцы – вроде твоего отца; сначала они появились в городах, потом в поселках и деревнях. Их интересовали вещи, которые казались нам безобидными. Наши легенды. И наша история.

Карты дорог. Твой дед много времени проводил в таверне, отвечал на бесчисленные вопросы о наших богах, но держал в тайне нашу магию, он был мудрым человеком. В те дни Найэн воевал сам с собой. Три лорда соперничали в борьбе за трон Солнечного короля. Если не считать угрозы набора в армию и обременительные налоги, нас, простых людей, мало занимало, кто из них одержит победу. Однако сиенцев это заинтересовало.

Вскоре в наш городок прибыли новые купцы, а вместе с ними солдаты, чтобы защищать наши караваны. И до нас стали доходить слухи, что сиенцы перестали посещать север и запад страны, территории, принадлежавшие конкурентам нашего лорда. Они предложили солдат и свое удивительное оружие, чтобы быстро закончить войну, и наш лорд – пусть он вечно горит в огне – ответил им согласием. Но, конечно, когда конкуренты были устранены, легионы сиенцев продолжили завоевание нашей страны.

Она тяжело вздохнула.

– Стали появляться слухи об исчезнувших ведьмах, ограбленных и сожженных храмах. Мы приготовились к отъезду, но опоздали. Они пришли за твоим дедом, когда мы надевали заплечные мешки. Мы смотрели, Хитрый-Лис и я, как их волшебники связывали его цепями света. – Она сглотнула, заморгала и снова вздохнула. – Вместо того чтобы позволить им пленить себя, а вместе с ним и его магию, дед поступил так, как все ведьмаки Найэна, когда их окружали со всех сторон: призвал пламя, которое наполнило храм. И он сгорел, вместе с дедом, дотла.

– Лучше умереть, чем позволить империи завладеть нашими тайнами. – Ее голос дрогнул, и она снова сглотнула. – Через три месяца я родила твою мать, в таверне, в чужой деревне, далеко от дома, где нанесла себе метки ведьмы и попыталась вырастить моих детей так, как того хотел их отец, – хотя он был не только мудрым, но и глупым человеком.

Она потерла лицо тыльной стороной ладони и продолжала:

– Они лжецы, Глупый-Пес. И чтобы выжить, нам тоже пришлось стать лжецами. Я зарабатывала на жизнь, занимаясь починкой сетей, а Хитрый-Лис на некоторое время стал рыбаком – до восстания. Никогда я не испытывала такой гордости и страха, как когда он присоединился к повстанцам. – Она указала ножом на мою перевязанную руку. – Наверное, до того дня, когда ты попытался применить магию без отметок. Если сможешь, воздержись от этого. Ты уже ощутил могущество, и оно столь же привлекательно, как крепкая выпивка. Хуже того, ты полон любопытства и обладаешь достаточными способностями, чтобы учиться самостоятельно. Будь осторожен.

Шрамы не позволят тебе снова превратиться в чудовище, но существуют и другие опасности, столь же серьезные и тягостные. Не ищи их. И любой ценой старайся держать свои способности в тайне. Если станет известно, что ты ведьмак, сиенцы пытками узнают у тебя все тайны – и только потом позволят тебе умереть. – Она посмотрела на небо, где начали тускнеть звезды и заходила луна.

Скоро наступит рассвет, и закончится наш последний урок.

– Теперь я почти жалею, что начала тебя учить, – прошептала бабушка и встала.

Я последовал ее примеру. Она коснулась моего плеча и посмотрела на окровавленную повязку.

– Придумай историю. Скажи, будто ты что-то строгал и у тебя соскочил нож.

Мы шли в мрачном молчании и расстались в саду нашего поместья. Бабушка меня обняла. Моя перевязанная рука оказалась между нами, создавая неловкость. Я прикусил язык, чтобы не закричать и не отстраниться.

Внезапно мной овладел страх перед ее уходом. Она была настоящей опорой в моей жизни, окном в другую половину наследия, наставником, жизненно важным для постижения мира. И моим единственным способом изучения магии, пусть и в усеченном виде, ограниченном ее беспокойством за меня.

– Ты не должна уходить, – напряженно сказал я.

Она улыбнулась мне и с редкой нежностью поцеловала в голову.

– Не дай умереть нашим обычаям, – прошептала она, потом отпустила меня и быстро пошла в сторону женского крыла дома.

Я задержался в саду до тех пор, пока ее силуэт не исчез за бумажными стенами.

Вместо того чтобы последовать совету бабушки – я никогда в жизни не резал себе руки, – я разбил фарфоровую тарелку на подносе с завтраком и испачкал кровью большого пальца осколки. Управительница принялась причитать, а Коро Ха отругал меня за неосторожность, но больше всего его встревожил вред, который я причинил своей пишущей руке.

– Ты разбил тарелку и теперь, возможно, никогда не сможешь снова писать! – Его бровь дрогнула от огорчения. – Какой смысл во всех моих усилиях, если ты не будешь сдавать имперские экзамены?

Для Коро Ха мои достижения имели огромное значение. Если я хорошо сдам экзамены, он сможет рассчитывать на должность в семье с высоким статусом – возможно, даже в доме Руки или Голоса. Многие такие семьи выделяли содержание и постоянные покои для наставника, который приводил их сыновей к успеху. Если я больше не смогу писать, он утратит надежду на повышение и пенсию.

– Ну, ладно, посмотрим, как у тебя все заживет, – наконец сказал он. – А пока займемся ораторским искусством и цитированием.

Я успел процитировать половину «Классики потоков и долин», когда над садом пролетел орел с темно-рыжими перьями. Я споткнулся, и слова поэмы вылетели у меня из головы, когда я смотрел, как птица исчезает за кронами деревьев, и размышлял о том, была ли это моя бабушка, и если так, то увижу ли я ее еще когда-нибудь. Коро Ха заставил меня начать снова, но мои мысли продолжали путаться, и он закончил урок задолго до наступления ужина.

Моя бабушка ушла, а вместе с ней и тропа, по которой могла пойти моя жизнь. И хотя она поддержала мое стремление учиться самостоятельно, я знал, что без ее уравновешивающего участия Коро Ха и мой отец поведут меня к своему пониманию моего будущего.

И любой альтернативный путь со временем потускнеет.

В ту ночь я сидел на постели и изучал ладонь. Как и говорила бабушка, раны затянулись. Кровь, испачкавшая бинты, стала сухой и темной, а шрамы под ними – бледными и тонкими. Они чесались и горели, когда я сгибал руку, но у меня не было корки, которая могла потрескаться. Коро Ха никогда бы не поверил, что я поранил руку утром.

Я запаниковал. Мать и наставник будут искать зазубренный шрам, оставшийся от осколков тарелки, а не ритуальные отметки! Я не мог разбить еще одну – это вызвало бы слишком много вопросов, – а ножа у меня в комнате не было. Конечно, они имелись на кухне, но наследник дома не должен бродить по крылу слуг посреди ночи, чтобы не давать повода для ненужных сплетен.

Существовал только один нож, который я мог использовать, не привлекая внимания. Я прокрался в сад и зашагал по знакомой тропинке. Когда я в прошлый раз шел по ней один, это привело к катастрофе. А сейчас в доме не было той, что могла меня спасти.

Волчьи боги смотрели, как я поднимался по ступенькам в храм.

Каменные глаза наблюдали за мной без одобрения или упрека. Если они помнили, как я приходил сюда один, виду они не подали.

Я провел рукой по верхней части алтаря. Огонь, разожженный бабушкой в очаге, все еще горел. Нож лежал там, где она его оставила, среди книг и свитков из бамбуковых дощечек, в маленьком сундуке возле алтаря. Я дважды видел, как бабушка творила магию с помощью обсидианового ножа, но сейчас он был для меня самым обычным инструментом.

Старая черная кожа на рукояти вытерлась от долгого использования человеком, чьи костяшки пальцев были расположены дальше друг от друга, чем у меня. Я неловко взял нож в левую руку и принялся изучать правую, пытаясь решить, где именно сделать разрез. Верхняя часть ладони – под большим пальцем и выше шрама наречения именем – оставалась чистой и показалась мне самым подходящим местом для раны, полученной при попытке поймать осколок разбившейся тарелки.

Стиснув зубы, я ударил ножом по ладони, достаточно глубоко, но так, чтобы серьезно не повредить руку. Рана получилась длинной и неровной, шедшей от начала большого пальца под средним, и я подумал, что мне посочувствует даже самый закаленный в боях воин. Кроме того, рана отвлекала даже мой знающий взгляд от тонких шрамов, нанесенных бабушкой. После того как я перевязал рану той же тканью, я положил нож на место и вышел из храма.

И в этот момент почувствовал, как волосы у меня на затылке встали дыбом, но когда повернулся, то увидел только каменные глаза волчьих богов, которые спокойно на меня смотрели. На следующее утро Коро Ха запаниковал, увидев свежую кровь. Он снял повязку с моей руки и приложил припарку из лекарственных растений и минеральное масло. Закончив, он вложил кисточку для письма в мою левую руку.