Положив трубку на место, защелкнув ее на аппарате, Евгений Макарович обернулся и пояснил:

– В детдом тебя везем. К нам не требуется.

– Вот и отлично.

Машина тронулась с места и мы, выехав на проезжую часть, покатили к детдому, он тут не так и далеко находился. Сидя между двумя бугаями, я размышлял. Все же хорошо, что я и пистолет и деньги в своей норке оставил. При себе едва три рубля было мелочью. Сегодня утром как раз закончил прятать все находки с трех кладов, лишь с десяток червонцев оставил как НЗ. Особо мудрствовать я не стал, поднял две доски в гараже, в стороне от входа в погреб, вырыл на метр глубиной ямку, и хорошенько упаковав драгоценности, золото и монеты в один сверток, закопал. Замаскировал землю, утрамбовал и закрыл досками. Вот и тайник. Конечно, если будет проводиться серьезный обыск, коп могут обнаружить по мелким деталям, но я об этом подумал. Прикопав свои сокровища, утрамбовал, а когда до краев ямы осталось сантиметров тридцать, я принес со стихийной свалки немного пованивающий скелет кошки и похоронил его над кладом. Маскировка туфтовая, но если найдут коп и будут копать, то обнаружат кошку и решат, что это могила, не станут рыть дальше. На это вся надежда. Оружие тоже хорошенько перепрятал, тайник сделал для налички, ну и, пообедав, направился в баню. А что, общественная баня мне нравилась, даже тазик свой имелся. Там помылся, надел чистую одежду и с тюком грязной направился к прачечной, где сдал белье в стирку. Правда, забрать нужно сегодня, квитанция в нагрудном кармане рубашки, но терпит, свалю, тогда и заберу.

Когда машина подъехала к детдому, я чуть вытянул голову, разглядывая, кто там на крыльце на лавочке дремлет. Баба Валя, это хорошо, добрая тетка. Меня вывели, и старший, лично сопровождая, в одиночку отвел меня к директрисе, где передал с рук на руки. После этого он нас покинул, возвращаясь к своим делам. В чем-то я его понимал, не для того их готовили, чтобы они ловили беглых детдомовских. Однако приказы не обсуждают, а выполняют, вот они и выполнили.

Директриса, честно говоря, меня удивила, извинилась за все, реально попросила прощения, признав, что во многом была не права. Как уже говорил, зла я на нее не держал, о чем честно и сказал, сообщив, что то же самое говорил и конторским. Я все же не ошибся, они были из этой структуры. В общем, мы прояснили эту проблему, и тут как удар топора – вопрос о новых песнях. М-да, совсем берегов не видит. Стараясь говорить как больному, ничего не понимающему человеку, который меня в принципе не хотел понимать, я пояснил, что сам себе дал слово до совершеннолетия – никаких песен. Слово, тем более данное себе, я всегда держал и держу. В общем, попросил не возвращаться к этому вопросу. Новых песен не будет, и это окончательный ответ.

А вот насчет побега я больше молчал, не собираясь отвечать на глупые вопросы. Да и о дальнейших планах тоже рта не открывал. Да, есть у меня такая небольшая черта, могу немного болтливым быть, хотя всегда помню, что молчание – золото, но сейчас я держался, крепился и молчал. Директриса сообщила, что договоренности об «Артеке» в силе и меня, возможно, отправят туда. В общем, поговорили, надавали друг другу туманных обещаний, и меня отпустили. Оказалось, снаружи меня уже ждала машина, последняя генеральная репетиция, я обязан быть. Просто можно посидеть в сторонке, но быть обязан.

Дядя Адик аж из машины выскочил и облапал меня, когда я со своим воспитателем вышел с территории детдома. Ворча про мою дурную голову, в которую пришла такая глупая мысль, как сбежать из детдома, тот усадил меня на переднее сиденье своей «Волги», холодно кивнул воспитательнице, она села сзади, и мы поехали к зданию оперетты. Почему-то именно там нам выделили зал для репетиций. Муслим Магометович встретил меня тепло, он приехал чуть раньше, отругал за глупость с побегом, и после дружеского чаепития отправил в зал. Шла последняя шлифовка песни, и я надеялся, что она зазвучит как надо. Честно говоря, «День Победы» певец все же исполнял не так идеально, как я слышал в исполнении Лещенко. Вот бы его сюда.

Когда отзвучали последние аккорды, и музыка стихла, я очнулся от размышлений от вопроса Магомаева со сцены:

– Максим, что-то не так?

– Муслим Магометович, я вижу, что вы выкладываетесь полностью, дошли до предела, песня слышна, идеально и красиво ложится на музыку, но все же не то, все не то. Не под ваш она голос. Нет, не под ваш.

– Эта песня утверждена на завтрашнем выступлении, – достаточно холодно сказал какой-то мужчина в костюме, который, как и я, сидел в зале, только у меня за спиной. – По моему мнению, звучит очень красиво. Мне песня понравилась, все ей подходит.

– Я возражать не буду, но все же Муслим Магометович не может раскрыть саму суть этой песни, в его голосе нет силы духа тех тысяч фронтовиков, что через все это прошли. Мы провели уже множество репетиций, но все не то.

– Честно говоря, мы все тут не понимаем, что вам не нравится, молодой человек, – с легкой усмешкой произнес местный худрук. – Песня вам удалась, певец отличный.

– Хм, тут можно сравнить только на примере, – покачал я головой, после чего спросил: – Когда мы проходили в фойе, я видел там Лещенко. Он здесь?

– Должен быть, он записан на репетицию после вас, только приехал раньше, со временем ошибся, – пожал плечами тот же работник оперетты.

– Отлично. Попросите его пройти к нам в зал.

– Это не требуется, я уже полчаса как в зале, – услышал я за спиной знакомый баритон и, обернувшись, обнаружил, что нужный мне певец сидел на заднем ряду, под балконами. – Очень неплохая песня, юноша, честно говорю, я впечатлен.

– Лев Валерьянович, извините за бестактность, и вы, Муслим Магометович, тоже извините, но я хочу для сравнения попросить, чтобы вы оба по очереди спели эту песню, вкладывая в нее душу. Вы не возражаете?

– Я нет, – покачал головой Магомаев.

Лещенко тоже был не против.

Сначала спел Муслим Магометович, и он действительно выкладывался, потом на сцену поднялся следующий исполнитель, и посматривая в выданный ему листок с текстом, все же песню певец слышал всего дважды в жизни, хотя многое запомнил, начал уже Лев Валерьянович. То, что поет он совершенно по-другому, было заметно, и контролеры от ЦК, а именно оттуда был мужчина в костюме, и местные работники аж подались вперед, впитывая то, как пел настоящий исполнитель этой песни. Мощный голос певца пробирал до дрожи, даже волосы дыбом вставали. Когда песня стихла, несколько секунд стояла тишина, затем послышались хлопки, аплодировал Муслим Магометович, стоя, и на его лице ясно было видно ошеломление. Вот дальше ударил уже шквал аплодисментов, хлопали все, и музыканты, и рабочие сцены, и немногие слушатели, я тоже отбивал себе ладони. Реально песня зазвучала.

Когда шум немного утих, Муслим Магометович обернулся ко мне и сказал:

– Максим, теперь я понимаю, что было не так. Эта песня действительно не под мой голос. Спасибо.

Я понял, о чем он, и просто кивнул. Мы еще немного пообщались, однако эта песня не единственная, которую исполнять завтра Магомаеву, а время еще не вышло, поэтому он снова вышел на сцену и продолжил репетицию, тут звучали не только мои песни. Единственное, что я запомнил – это стон представителя ЦК, он огорчался, что песня записана на Магомаева, переделать ее на Лещенко нет никакой возможности. Честно говоря, зная, как тяжело эта песня пошла в моем будущем, я очень сильно удивился, как легко удалось ее протолкнуть тут. Явно не обошлось без вмешательства заинтересованных лиц в высших эшелонах власти. Правда, я тут ни при чем. Мое вмешательство заключалось исключительно в том, что я сегодня попросил Лещенко исполнить эту песню, вот и все.

Когда наше время уже вышло, и мы стали собираться, вдруг случился небольшой переполох, и в зал прошла группа мужчин и женщин. Как я подслушал шепоток местных работников, это были представители минкульта, с замминистра. Именно он отвечал за концерты и песни завтрашним днем в Москве. Я уже понял, кто его вызвал, – тот, что от ЦК был приставлен. Шустро отреагировали. Но это и понятно, завтра все же Девятое мая, где тут резину потянешь. Тому, что было дальше, я тоже не удивился. Лев Валерьянович снова спел эту песню, причем гораздо лучше, уловил он смысл и стиль песни, так что сорвал искренние аплодисменты. Что было дальше, не знаю, я покинул концертный зал следом за дядей Адиком.

– Отберут эту песню у Муслима. Точно отберут, – вздыхал тот.

– Это плохо? – уточнил я.

У певца было не спросить, он остался в зале, с ним хотели побеседовать. А вот меня отправляли обратно в детдом.

– Да не сказать, что плохо, слышно же, что Валерьянович действительно поет ее лучше, раскрывает шире, вон, аж мурашки по коже были, но все равно отберут.

– А-а-а, собственник вы, – усмехнулся я. – Понимаю, сам такой.

Едва мы дошли до машины, переваривая все, что было сегодня, обсуждая некоторые моменты, как нас догнал один из работников оперетты и попросил вернуться. Точно не скажу, но вроде он был осветителем. Делать нечего, с нами хотели пообщаться, поэтому пошли обратно. Как выяснилось, пообщаться хотели с одним мной.

– Здравствуй, Максим, ты не расстроишься, что песня уйдет другому певцу? – спросил заместитель министра культуры РФССР.

– Пусть поет тот, кто делает это лучше, – вздохнув, сказал я. – Однако я обещал Муслиму Магометовичу пять песен, а на выходе получается четыре, пятую забирают. Значит, я должен буду ему еще одну, причем не хуже.

– На этот великий праздник нашей страны ты уже никак не успеешь, будем ждать к следующему празднику.

– Боюсь, три с половиной года придется ждать, – отрицательно покачал я головой. – Слово себе дал, что до восемнадцатилетия не напишу больше ни одной песни, а я слово держу.

– Почему же ты себе это пообещал? – нахмурился тот.

– Причин объяснять не буду, просто пообещал. Виновных искать не нужно.

– А может, просто уже не можешь? – немного хитро улыбнувшись, спросил замминистра.

– Обвинять меня в плагиате или краже песен и музыки не стоит. Я их написал, да и сейчас у меня в памяти крутятся сотни новых песен и мелодий. Только я уже сказал. Восемнадцать будет, тогда и займусь ими. На слабо тоже не берите, я сам в этом дока.

– Ясно. А Муслиму Магометовичу что хочешь подарить, ты сказал, что должен теперь ему одну песню? – все допытывался замминистра.

Сам певец был тут же, стоял чуть сбоку, мы были окружены людьми, которые ловили каждое слово. Лещенко тоже был в этой толпе.

– Действительно, Муслим Магометович, тут есть часть моей вины, что все же пятая песня от вас ушла, как я понял. Что вы бы хотели видеть в репертуаре в качестве пятой песни? Какая тема?

– Хотелось бы про войну.

– Про войну? – задумался я. – Если есть гитара, напою. Посмотрим, понравится или нет. Я ее в девять лет написал.

Мне достаточно быстро принесли гитару, я попробовал ее, немного поиграв несколько разных композиций, после чего, настроив под себя, ударил по струнам и запел:

Мы так давно, мы так давно не отдыхали.
Нам было просто не до отдыха с тобой.
Мы пол-Европы по-пластунски пропахали,
И завтра, завтра, наконец, последний бой.

Еще немного, еще чуть-чуть,
Последний бой – он трудный самый.
А я в Россию, домой, хочу,
Я так давно не видел маму.
А я в Россию, домой, хочу,
Я так давно не видел маму…

(Ножкин М.)

Допев песню до конца, я замер на секунду, положив пальцы на струны, и сморщился.

– Черт, до конца все же спел, а ведь хотел до средины… Увлекла.

– Не надо расстраиваться, – похлопав меня по спине, сказал замминистра, которого я так и не узнал, как зовут, нас друг другу не представляли. – А вот песню тебе все же записать нужно, забудешь, да и ноты тоже. А так я вижу, ты действительно полон талантов, и песни у тебя есть.