Разумеется, тех, кому тут было, на взгляд Джека, самое место, тоже хватало с избытком. Они-то и составляли подавляющее большинство. Что Джека не очень радовало, как будто ему мало уязвлённого самолюбия и стыдливого жжения в заднице! В большущей зале, обставленной весьма скромно по меркам среднезажиточного обитателя столицы, но прямо-таки по-баронски с точки зрения Джека, находилось добрых три дюжины человек обоих полов. Насколько скумекал воришка, тут были те, у кого реально существовал шанс на излечение. Которых могли без всяких опасений выпустить погулять. Правда, непрекращающегося надсмотра никто, конечно, не отменял. Джек не был светилом в области психиатрии, но догадывался, что видит только так называемые цветочки. Настоящих буйных и чокнутых идиотов тут не было. Как не было и никаких признаков Элен Харт или Генриетты Барлоу. Что совсем мальчишку не устраивало. Время неумолимо тикало, а он ничего ещё не добился.

Большие окна, позволяющие свету проникать с улицы, снаружи были забраны прочными решётками. С высокого потолка свешивались старинные кованые люстры. Но от Джека не ускользнуло, что в люстрах горели электрические лампочки. А к зданию больницы не шла ни одна проводная линия. Получается, что у них собственное обеспечение энергией. Очень удобно, признал Джек. Особенно если нужно поджарить кому-нибудь мозги. В игровой зале не было ни одного острого или колюще-режущего предмета. Неброская, но надёжная мебель, мягкие игрушки, книги, мячики, головоломки. Среди гомонящих и самозабвенно проводящих время больных с завидным постоянством прохаживались медсёстры. Как только Джек ловил на себе пристальный взгляд одной из женщин в белом халате, он немедля покрывался мурашками. Да нет уж, дудки, больше он не позволит издеваться над собой! Он не из этих, тех, которые не совсем такие…

В ожидании ужина, выслушивая бурчание в пузе и посматривая на часы, Джек изучал своих временных собратьев по несчастью. При этом не забывал пускать слюни и не прекращал попыток неловко сложить из деревянных кубиков с закруглёнными краями стену. В зале периодически раздавались пронзительные вопли и возникали споры. Сумасшедшие с истинно детскими обидами принимались выяснять отношения и тогда в ссоры спешили вмешаться медсёстры. Ссоры возникали на пустом месте, из-за совершеннейшей ерунды. Кто-то у кого-то взял без спроса любимую игрушку, сломал любовно возводимый в течение трёх часов из конструктора домик, дорисовал на создаваемом шедевре что-то своё, плюнул кому-то на голову, пихнул в спину, обозвал плохим словом на букву Ж. Да мало ли что! Среди всех этих взрослых, но тронутых головой людей Джек ощутил себя в детском аду. Работный дом отдыхает, вынужден был признать он. И это он ещё сидит в отделении для спокойных пациентов, которых не надо утихомиривать в количестве трёх дюжих санитаров на одного. Хорошо, что я не стал переигрывать, пришла запоздалая мысль. Джек на миг представил себя среди конкретных дебилов и ему стало тошно. Да ну на хрен.

Джек сидел за столом, раз за разом пытаясь сложить из непослушных кубиков стену. А на душе становилось всё муторней. М-да уж, торча в этом зале, на виду у всех, он вряд ли сможет что сделать. Разве только дождаться ужина и развода по комнатам. С возможными ночными приставаниями от медицинского персонала. Спунер как-то слыхивал, что в подобных учреждениях над сумасшедшими людьми порой учиняют втихаря всяческие безобразия. Особенно если они достаточно молоды и привлекательны. Изначально Джека поразил тот факт, что его, по сути совсем ребёнка, четырнадцатилетнего мальчишку, без обиняков записали в пациенты и поместили в общий зал. Теперь же он видел, что не одинок. В игровой комнате находилось наравне со взрослыми ещё несколько детей примерно его возраста или постарше.

Один из подростков, долговязый веснушчатый паренёк с коротко остриженными волосами сидел неподалёку от Джека. Он склонился над листом бумаги, с силой зажав в пальцах карандаш. Джек чуть приподнял голову, пытаясь рассмотреть, что он там рисует. Паренёк со скрипом водил карандашом по столу, продавливая бумагу и только чудом не ломая графитовый стержень. А ведь при случае и карандашом можно убить, пришла в голову Джека мыслишка. Значит, ещё раз убедился он, я нахожусь в компании привилегированного класса, местной элиты. Не совсем чокнутых людей. Но я так же могу тут сидеть хоть до посинения, неделями, и так и не увидеть девчонок! Джек насупился. Чёрт-чёрт-чёрт! Он теряет время. Протирает штаны на заднице. Джек тут же скривился ещё свежим воспоминаниям. Но как быть? Не может же он просто взять и уйти из этой комнаты! Что он скажет, что хочет в туалет и для этого ему нужно обойти всё здание? Которое, к слову, было преогромным. И Джек не исключал наличия подвального этажа. В котором, с наибольшей вероятностью, и скрывалось всё самое интересное и таинственное, не предназначенное для общего взора.

Ну попросится он в туалет, ну отведут его за ручку. Какой-нибудь добрый санитар с физиономией уставшего мясника даже поможет ему расстегнуть штаны. Дальше то что? Сбежать? Прикидываясь идиотом, с воплями помчаться по больничным коридорам, попутно заглядывая во все открытые двери? И надеяться, что за одной из них окажется Элен или Генри? Точняк, их план, как опасался Крейг, полное дерьмо. Что было хорошо на словах, совсем не подходило в условиях суровой реальности. Жопа, эта была полная жопа.

– Жопаааа!!! Жопааа!!! – совсем рядом с Джеком раздался истошный вопль. Спунер чуть не подпрыгнул от неожиданности вместе со столом. Какого дьявола?!

Как выяснилось, поднял хай один из больных. Толстый низенький человечек лет сорока с отполированной как биллиардный шар лысой головой и косыми, смотрящими в разные стороны глазами. Он истошно вопил, изливая весь гнев на своего соседа по столику – согнутого старика неопределённого возраста, разительно отличающегося от толстяка. Общего у них было одно – больничные серые робы, напоминающие Джеку самые дешёвые пижамные пары. Толстяк, брызгая слюной, надрывался белугой, тыча в старика похожим на сардельку пальцем, и посекундно оглашал залу словом «жопа». Из чего Джек сделал вывод, что словарный запас лысого недоумка весьма ограничен.

Причина возмущения толстяка состояла в том, что старик отобрал у него головоломку, над которой толстяк бился несколько часов, пытаясь состыковать два картонных элемента. Старик же, которому явно всё надоело, увлечённо, не обращая внимания на воющего лысого, уже складывал в общую картинку последние кусочки. Джек усмехнулся. Он бы, наверно, тоже не выдержал. К месту криков спешила медсестра. Половина психов не обращала на происходящее ни малейшего внимания, продолжая заниматься своими делами, другая половина с детским любопытством, вытягивая шеи, ожидала, чем всё закончится. Джек был в числе последних. Хоть какое, но развлечение. И вообще тут надо держать нос по ветру и тщательно анализировать всё подряд. Вдруг пригодится?

Джек исподлобья смотрел, как медсестра что-то настойчиво говорит разъярившемуся толстяку. Медсестрой, поспешившей на разбор полётов, оказалась Норма. Джек не слышал, какие именно доводы привела Норма, но вопли толстяка тут же стихли. Он ещё несколько секунд возмущённо посопел, дико вращая косыми глазами, потом надулся и сел за стол. Норма обратилась к старику. Тот же, закончив складывать головоломку, с невозмутимым видом подтолкнул мозаику своему громогласному товарищу. Увидев картинку целиком, толстяк немедля заулыбался и, тоненько захихикав, принялся осторожно водить пальцами по поверхности мозаики.

Норма погрозила старику пальцем и, не добившись от того никакой видимой реакции, со вздохом отвернулась. Старик же сложил руки на груди и принялся насвистывать незатейливую мелодию. С него было как с гуся вода. Джек невольно усмехнулся. Не исключено, что этот забавный дед, так же, как и он, только косит под психа. А может и впрямь сейчас витает где-то в заоблачных далях в неведомых странах…

Мимо увлёкшегося рассматриванием необычного старика Джека лёгким бесшумным шагом матёрой хищницы прошла Норма. Мальчишка в последний момент успел нацепить на лицо маску недалёкого тупицы и усердно заулыбаться. Сердце тревожно подпрыгнуло в груди. Чёрт, чуть не спалился!

– А как себя чувствует наш новенький? – приторным сахарным голоском заворковала над Джеком Норма. – Освоился, малыш? Никто не обижает?

– Ааа… Нее… – усердно замычал Джек. Кубики выпали из его пальцев. Светловолосая улыбчивая медсестра с твёрдыми пальцами, безучастными глазами и судя по всему маниакальной страстью к маленьким мальчикам здорово пугала Спунера. Он был готов залезть под стол и изобразить буйный припадок, лишь бы избавиться от её навязчивого внимания.

– Понятно. Ты, наверно, уже проголодался! Потерпи ещё немножко. Через полчаса будет ужин. Тебя проводят в столовую. Сомневаюсь, чтобы ты в последнее время хорошо питался…

Норма наклонилась к Джеку. Её губы зашевелились рядом с его левым ухом. Тёплое дыхание молодой женщины, казалось, опаляло кожу. У Спунера по всему телу встали дыбом волосы. Он едва сдерживался, чтобы не завопить во всю глотку. Норма словно не замечала всех происходящих с ним изменений и продолжала заговорщицки шептать:

– Я же видела, насколько ты исхудал… Одна кожа да кости! Признаюсь, твой дядюшка показался мне ещё тем мерзавцем. Настоящий скупердяй. Наверняка он морил тебя голодом. Сомневаюсь, что он вообще любит детей. А я люблю.

Медсестра игриво укисла его за мочку уха и, выпрямившись, наконец-то отошла. К немыслимому облегчению Спунера, покрывшегося целым табуном крупных мурашек. Что происходит? О чём эта грымза ему толковала? Джек почувствовал, что его всё глубже и глубже засасывают зыбучие пески хитроумно расставленной ловушки. Проклятье, а ну вдруг Норма удумает ночью прийти к нему в палату и… И что? Что она посмеет с ним сделать? Да всё что угодно! У обескураженного Джека второй раз за несколько минут выпали из онемевших пальцев кубики. Дело дрянь. Долго ему не продержаться. А если его раскусят? Тогда вообще кранты. Почему-то Джек ни капли не сомневался, что руководству поликлиники очень не понравится, что в их дела влезлидва посторонних и очень любопытных носа.

Джек чуть приподнял голову, обводя нарочито остекленевшим взглядом зал, заполненный одинаково одетыми людьми, у которых на сорок душ вряд ли наберётся больше мозгов, чем сможет уместить голова ребёнка. На миг ему сделалось не по себе. Джеку показалось, что за внешним больничным лоском, за бросающейся в глаза стерильностью кроется нечто странное. Неправильное. Загадочное, безумное, опасное. Словно за брошенной в лицо ловкой рукой фокусника мишурой из доброжелательных улыбок медсестёр и надёжных спин санитаров пряталось что-то зловещее. Атмосфера тревоги и безнадёги незримо окутывала убранство Мерсифэйт. Безумие… Джек чуть не расхохотался. О чём это он, чёрт возьми?! Он же торчит в сумасшедшем доме! Как тут ещё должно быть?

Двоякость. Двуличие. Он видит изнанку. Одну сторону медали. Он видит лечебницу взором, доступным многим. А из-за невидимой стороны просачивается, словно гнилостные болотные испарения, аура подавляющего страха, животной паники, бесконечной боли и рвущей душу тоски… Джек судорожно втянул в себя воздух. Эге-гей, да он уже сам начинает рассуждать как заправский псих!

Глава 3

…Ужин. За свою жизнь Джеку доводилось едать всякой гадости. Он был неприхотлив в плане еды и практически лишён брезгливости. Мог сожрать что угодно, если это что-то будет хоть отдалённо напоминать пищу. Однако же, уныло ковыряясь в тарелке с жидкой овсянкой, он не мог не признать, что на харчах в психушке нещадно экономят. Овсянка была недосолённой, количество масла в ней равнялось одному кусочку на десятивёдерный чан, хлеб был чёрствым, а налитый в стакан компот цветом напоминал анализы. На вкус, кстати, тоже. Что там говорила Норма о его худобе? Она что, намекала, что на такой дерьмовой жрачке он вскорости превратится в кабана?