– Не хочу. – Настя забралась на кровать и сразу же залезла на колени к Филиппу, обняла руками за шею и уткнулась лбом в его грудь.

Он погладил её по влажной спине.

– Ты чего такая горячая?

– Она заболела, – объяснила Арина и попыталась стащить Настю с кровати. – Пойдём, налью тебе воды, и посидишь ещё немного в спальне. Не хочешь спать, порисуй или поиграй с куклами.

Настя выдернула руку и ещё теснее прижалась к Филиппу.

– Не хочу рисовать. Можно я тут посижу? Я тихо.

Арина покачала головой, бросила вороватый взгляд на оставленный блокнот.

– Нельзя.

Филипп чуть отстранился от Насти, заправил за её уши растрёпанные волосы, легонько щёлкнул по носу.

– Она не помешает, правда, Настенька?

– Не помешаю. Правда, правда.

– Она всё расскажет. – Арина прижала блокнот к груди. – Про рисунок.

– Настя? Она точно умеет хранить секреты, знаешь, сколько моих хранит?

– Это твоих.

Арина снова села на стул, неуверенно открыла блокнот и продолжила рисовать. Филипп снова включил плеер, но поставил другую кассету, любимую Настину группу «Ася и Бася». Про воду все забыли, даже та, которая хотела пить. От Филиппа она не отходила, как и обещала, молча и тихо сидела рядом, слушая музыку и проговаривая знакомые слова. Теребила на его запястье массивные часы, щёлкая застёжкой, и водила пальцем по ладони, играя в «Чи-чи-сороку».

Спустя час Арина объявила, что закончила. Филипп привстал и протянул руку.

– Дай посмотреть.

– На, – без ломания сразу же согласилась Арина. Ей самой портрет очень понравился, один из лучших, что она рисовала. Дед Данил точно бы её похвалил.

Настя наклонилась над плечом Филиппа и, пока он молчал, тоже внимательно рассматривала рисунок. Через пару секунд повернулась к нему, пощупала нос, провела вдоль брови и тронула нижнюю губу.

– Ты.

Он сделал вид, что сейчас откусит ей палец.

– Ам!

Настя взвизгнула и отклонилась. Филипп принялся её щекотать одной свободной рукой. Арина молча наблюдала за их дурачествами без тени улыбки, ждала его слов как приговора. Наконец он протянул ей блокнот.

– Действительно я. Но причёска другая. И мне с ней реально лучше.

Арина улыбнулась и хотела уже поблагодарить за похвалу, но Филипп ещё не закончил.

– Ты самый настоящий художник. Сомневаюсь, что завтра будет хоть кто-нибудь равный тебе. Можно потом заберу портрет? Если ты не против, конечно.

Филипп и раньше при Арине раздавал комплименты другим девчонкам, учителям и даже продавцам в магазине, она видела, как его слова действуют на женщин, и была уверена, что уж она-то не какая-то размазня, чтобы растрогаться от похвалы, но сейчас не смогла сдержать расползающуюся улыбку. Ей хотелось сразу же начать рисовать ещё и ещё.

– Спасибо. И за то, что позировал, тоже.

– Честно говоря, это лестно, что ты меня выбрала. Так что тебе спасибо.

Арину вписали в список участников на первом уроке, а на последнем состоялся конкурс. Юных художников набралось двенадцать человек, большая часть из них посещали не только уроки изобразительного искусства, но и местную художественную школу. Арина оказалась самой младшей и самой нетитулованной. Её присутствию сначала удивились, но припомнили, что она неплохо справляется с «Молниями» и рука у неё набита как минимум на каллиграфию.

Конкурс художников, в отличие от спортивных состязаний, не пользовался популярностью, желающих поорать в поддержку и помахать самодельным плакатом не нашлось. В коридоре столпилась небольшая группа людей – друзья и знакомые, ожидающие окончания учебного дня. Само награждение планировали провести на последнем звонке вместе с вручением грамот за другие заслуги.

Поболеть за Арину пришли Филипп и Лёшка. Они забрали сопливую Настю из садика, но домой отвести не успели, привели её с собой. Чуть позже прибежали и Вероничка с Олей, последним пришёл Тихон, устроился на подоконнике и сразу же уткнулся в тетрис. В отличие от других, он не говорил напутственных реплик, не обнимал и не тряс за плечо, но присутствовал и молчаливо поддерживал.

Перед тем как уйти в класс, она вскинула вверх сжатый кулак:

– Я порву им задницы. Вот увидите.

– Арина! – возмутилась Вероничка.

– Вот это я понимаю, настрой! Так держать, сеструха! – Лёха хлопнул Филиппа по ладони и тоже поднял сжатый вверх кулак.

– Порви им задницы! – повторила Настя и засмеялась.

Вероничка в ужасе закрыла ладонью её рот, но, коснувшись влажного из-за насморка носа, тут же отдёрнула руку.

Участников рассадили в кабинете математики, по одному человеку за парту, вручили им чистые листы, карандаши каждый принёс свои. Сначала собрали заранее подготовленные работы. Ни одна из них не была подписана, чтобы баллы выставляли без привязки к именам и личным симпатиям. Арина отдала портрет Филиппа, перевернув его обратной стороной, и разложила на парте игольно-острые карандаши. Она волновалась, но внешне казалась спокойной, её нервное состояние проявлялось только в том, что с самого утра она грубила и огрызалась чуть больше, чем обычно. За завтраком Лёшку послала матом, на что он пригрозил рассказать деду Вите, тот ненавидел ругательства и мог достать ремень.

На первую парту поставили стул. А на него гипсовую часть колонны с завитушками, рядом положили яблоко – именно эту нелепую конструкцию требовалось нарисовать за сорок минут.

Арина быстро разметила лист, но на яблоке застопорилась. Пожалуй, никто не знал так много о яблоках, как их семья, но рисовать их она не любила. Её увлекали люди. На заднем плане у доски в ожидании замерла учительница. Сложив руки на груди, она оглядывала класс поверх очков и постукивала пальцами по предплечью. Арина растушевала пальцем бок яблока и набросала человеческий силуэт в клетчатой юбке. В итоге именно на учительницу сместился акцент рисунка. Когда оставалось несколько минут до звонка, Арина всё-таки дорисовала колонну и стул.

Ксюша справилась быстрее всех и, перевернув лист, положила на край парты. По звонку то же самое сделали и все остальные. Учительница прошлась по классу и собрала рисунки.

– Ожидайте. Через десять минут объявим результаты.

Арина вышла в коридор к родным. Они тут же набросились на неё с вопросами.

– Ну как?

– Трудно было?

– Успела?

– Ты победила? – простодушно поинтересовалась Настя.

– Сейчас узнаю. Они там баллы выставляют. А потом посмотрят, кому чего наставили, и сложат оценки за два задания.

– Это хорошо, что анонимно, – задумчиво протянул Лёшка. – А что ты дома нарисовала?

– Портрет.

– Чей?

– Человеческий, – размыто ответила Арина.

Филипп стоял немного в стороне рядом с Ксюшей, спрашивал у неё почти то же самое, но поглядывал на Арину. Когда их взгляды встретились, он подмигнул ей и улыбнулся.

Арина так и не узнала, какой рисунок принёс ей больше баллов: колонна или Филипп, но лучшей назвали именно её. Пожимая руку, учительница рисования удивлённо спросила:

– Как получилось, что с такими талантами ты у нас в редколлегии только на «Молниях» сидишь?

Арина не успела ответить, Лёшка и Тихон подхватили её на руки, Вероника кинулась обнимать. Настя и Оля бегали вокруг радостно визжащей людской кучи, создавая суету, и громко орали:

– Ура!

«Молнию» в этот раз рисовала Ксюша.

До самого вечера Арина чувствовала себя чуть ли не знаменитостью. Мама испекла яблочный пирог, Филипп подарил набор карандашей, во дворе Большого дома устроили танцы. А утром она вспомнила, что со вчерашнего дня не видела свой блокнот, в котором остался и портрет Филиппа, принёсший ей победу. Перерыла рюкзак, посмотрела в каждом учебнике, стянула покрывало с кровати и облазила в спальне каждый угол. Видимо, блокнот остался в школе, скорее всего, в классе математики, где проводился конкурс.

Утром она брела в школу в расстроенных чувствах и со смутным предощущением надвигающейся грозы. После первого же урока её вызвали к директору. Она была здесь один раз, из-за разбитого случайно окна, но, в принципе, не отличалась хулиганистостью и не напрашивалась на вразумительные беседы к Святоше. Такое прозвище дали директору старшеклассники.

Игнат Степанович был человеком старой закалки, консервативный до мозга костей остро верующий баптист, отец двух дочерей-подростков и сына-переростка по кличке Апостол Пётр. Тот выглядел на все сорок, нигде не работал, часто появлялся в школе и громко страдал от падения нравов. Когда мимо проходили старшеклассницы, он осуждающе качал головой и обзывался их блудницами.

Исчезающая школьная форма стала для Святоши личной болью. Он мог пройтись по коридору с линейкой и измерить длину юбки у девочек, за майки и джинсы прогонял домой переодеваться, а макияж заставлял смывать в школьном туалете обычным мылом. Больше всего его сердила повальная химическая завивка у старшеклассниц и привычка жевать жвачку. Он постоянно носил в карманах тетрадные листки, наполненные изъятыми комками резинки. Каждую перемену устраивал обход коридоров, заглядывал в классы. Если видел кого-то, двигающего челюстью, разворачивал листок и заставлял выплёвывать. На жвачках постоянно попадался Лёшка, благо учиться ему осталось всего один год и отчисления он не боялся. Арина же считалась благополучной и была на хорошем счету в редколлегии.

В кабинете уже сидели родители, а на столе перед ними лежал её раскрытый блокнот.

Благодаря колоде карт Филиппа, Арина наконец-то смогла заполнить «чёрную дыру». Теперь почти все портреты обнажённых людей имели явные половые признаки. В том числе Филипп. Его голого было особенно много, во всех ракурсах и планах. Но портрета-победителя не было.

Директор долго и пристально смотрел на Арину, транслируя всю степень своего разочарования и гнева, родители молчали, присмиревшие и пристыженные.

– Что это такое?

Она сглотнула.

– Рисунки.

– Как это понимать? – Директор взмахнул рукой, он не смог произнести вслух то, что вертелось у него на языке. – Ты их видела… без одежды?

Арина подошла к столу, опустила взгляд на блокнот, на одной странице был нарисован Филипп, сидящий на кровати Веронички, на другой – Афганец. Оба обнажённые.

– Нет. Просто нарисовала. Красиво же.

Мама вспыхнула:

– Арина!

– Что? Никого я не видела голым. Вообразила просто.

– Это непозволительно! – возмутился Игнат Степанович. – Это такая пошлость, такой стыд!

– Скажите это Рембрандту и Веласкесу.

Повисла тишина. Арина взяла блокнот и захлопнула его нарочито громко. Глядя на директора, повторила:

– Я никого не видела голым, а вы не имеете права брать мои вещи!

Она вышла из кабинета, не дожидаясь приговора об отчислении или диагноза, выставленного её художественным наклонностям. В класс не вернулась, сразу же направилась домой, точнее, в Живой сад. Разревелась наедине с яблоней деда Данила.

– Что они понимают! Это красота человеческого тела, а они – «пошлость»! Сами они пошлость! Пошлость и уродство. Фу, этого зародыша гориллы я бы точно не стала рисовать.

Яблоня качалась на ветру и шелестела бледно-зелёными листьями, цветы ещё не облетели и дарили аромат особенно остро. Пахло красками, мышами и перекипячённым борщом. Так всегда пахло в доме деда Данилы. Арина открыла блокнот, провела пальцем по обнажённой спине нарисованного Филиппа, погладила макушку улыбающейся графичной Настьки.

– Никому больше не покажу! И грамотой пусть своей подотрутся! Очень надо!

Шестой класс Арина закончила в старой школе, в седьмой пошла в новую. Она так и не узнала, как блокнот попал к директору и куда пропал портрет Филиппа. Афганца Святоша на всякий случай уволил. Но тот стал вести свою «драчивую» секцию на дому. Летом и в хорошую погоду прямо во дворе, а зимой – в гараже. Там учил всё так же падать, терпеть боль и не бояться бить в лицо.