А вот Галина пошла. Вместе, чуть ли не касаясь плечами, они вошли в тёмный яблоневый сад. Запах прелой листвы усилился, звуки отдалились, утонули в ночном влажном тумане. Виктор с опаской приблизился к дереву и сорвал единственное яблоко. Приложив к щеке, застыл. Галина обняла его и уткнулась лбом в плечо. Весь день она ощущала себя бесплотным ветерком, но сейчас явственно чувствовала тепло и даже колючесть шерстяной рубашки брата.

Виктор судорожно вздохнул.

– Галочка, я скучаю.

– Я тоже скучаю. У тебя такая хорошая семья. Такие талантливые внуки, а Мишка так на тебя похож. Род Антоновых не просто продолжается, он цветёт.

Виктор вздохнул и улыбнулся, будто услышал её слова.

– Что же ты мне покажешь?

Галина поцеловала брата в щёку и обхватила руками за плечи. Пока зрело яблоко, она хотела показать, как ей плохо жилось с мужем, как она тосковала по Большому дому, но сейчас решила поделиться самым тёплым и добрым воспоминанием: их семья за столом, ещё живы родители и Данил. Они пьют травяной чай, смеются, мечтают и строят планы…

Большой дом полон голосов, и вся жизнь ещё впереди.

Глава 7. Я за тебя молюсь

Я за тебя молюсь, я за тебя боюсь.

И слышу я, мой бог, твой каждый вздох.

Я за тебя молюсь и слёз я не стыжусь.

Прощай, судьба хранит тебя.

Больше ничего, больше ничего.

Лайма Вайкуле «Я за тебя молюсь»

1996 год

Михаил проснулся среди ночи, оттого что спине стало зябко. Он пошарил ладонью по кровати в поисках покрывала, повернулся на другой бок и едва не придавил Настю. Она зависла на самом краю постели и, свернувшись калачиком, горько плакала. Закрыв рот ладонью, изо всех сил сдерживала рвущиеся наружу рыдания, но икота прорывалась гулкими спазмами и проходила дрожью по всему телу.

– Насть, ты чего опять?

Через Михаила перегнулась сонная Полина, перетянула дочку на свою сторону и, прижав к себе, обняла.

–Тишь, тишь… это сон.

– Его убили. – Настя икнула. – Когда деда курицу рубит, крови меньше, и когда Туза машина сбила, тоже меньше было.

Полина погладила Настю по спине, поймала уже не сонный взгляд Михаила и печально улыбнулась.

– Это сон. С Лёшкой всё хорошо.

Настя судорожно и протяжно вздохнула.

– Не Лёшку, Филиппа убили.

Михаил приподнялся, включив прикроватную лампу, нащупал на тумбочке стакан с водой и подал Насте.

– Жив-живёхонек твой Француз. Ты же только вчера письмо от него получила. Всё с ним в порядке.

Настя резко затихла, будто нажали на кнопку, отключающую плач.

– Да?

– Конечно. И он не в Чечне. Так что не разводи тут сырость. Спи.

Полина перевернула подушку, чтобы влажная наволочка оказалась с обратной стороны, уложила Настю и снова обняла. Михаил выключил лампу и тоже лёг. В рассеянном свете луны увидел блестящие неподвижные глаза жены, она умела плакать беззвучно. Нащупав её руку, он погладил пальцы. Скорее всего, её посетила та же невеселая мысль. Письмо пришло вчера, но отправлено было две недели назад. За это время и с Лёшкой, и с Филиппом могло случиться всё что угодно. При детях новости не включали, но в Большом доме радио не замолкало, и, естественно, все знали, что в августе в Грозном случилась настоящая мясорубка, до сих пор по улицам собирали погибших солдат, и ещё треть пропали без вести.

Лёшка и Филипп попали в весенний призыв. Принесли повестки в гробовом молчании. Полина тут же развила бурную деятельность, кинулась искать все больничные справки и выписки, доказывающие, что розовощекому Алексею с косой саженью в плечах нельзя служить. В детстве он страдал плоскостопием, болел гастритом и до сих пор не перенёс ветрянку. Лёшка остановил её и сказал, что всё равно пойдёт в армию. Светлана Леопольдовна тоже пыталась «отмазать» сына и сделала бы это – связи мужа позволяли, – но не позволил Филипп.

Они для себя всё решили. Как обычно вдвоём.

Поняв, что армии не избежать, Михаил пошёл домой к родителям Филиппа. На дорогой кухне с лакированной столешницей они обменялись рукопожатиями. Светлана Леопольдовна выглядела больной и бледной, как натуральная аристократка. В будний день вышла встречать в отглаженном платье и с причёской. Угощали Михаила чаем и шоколадными конфетами. На второй чашке чая решили, что провожать будут во дворе Большого дома. Курей и уток зарежут Антоновы, они же поставят на стол домашнюю наливку и вино. Всё остальное взяли на себя родители Филиппа.

Когда Михаил уходил, Светлана Леопольдовна коснулась его руки холодными тонкими пальцами:

– Может, мы без их ведома разберёмся с этой проблемой? У Станислава есть связи. Они даже не узнают, просто с «девятки» их вернут обратно.

– Лёшка уже всё решил. И Филипп тоже.

– Сейчас не время демонстрировать ослиную упёртость.

Михаил вздохнул, невольно сжал пальцы в кулак. Рядом с Черных он чувствовал себя неуютно и неуверенно, но своего мнения не изменил.

– Нельзя вмешиваться, если они узнают, мы их потеряем, и не на два года, а навсегда.

Больше эту тему не поднимали.

Официальных приглашений не рассылали и никого не звали, но провожающих пришло столько, что пришлось доставлять столы, а стулья брать у соседей. Танцевали, пили, целовались и клялись в вечной любви. Веселье выглядело излишне звонким и ярким – постановочным, словно играли актеры не из первого состава и не в лучших костюмах. То тут, то там в стороне от весёлого гвалта кто-то украдкой вытирал слёзы.

Настя весь вечер просидела рядом с Филиппом. То самое платье, купленное на рынке три года назад, наконец, в девять лет, стало ей впору. Но воротник обтрепался, и обвалились чахлые пластиковые цветы. На их место Полина пришила кружева и обновила поясок. Празднично наряженная Настя выглядела самой несчастной, а рядом с Филиппом ещё и неуместно юной.

Ни у Француза, ни у Лёшки не было официальной пары. Они оба чуть ли не в один день расстались с сёстрами Погиба. Прямо заявили, чтобы их не ждали и не писали, что не помешало Карине и Маше прийти на проводы и реветь громче всех сразу по двум причинам. Бессердечные будущие солдаты покидали их на два года, отняв право официально ждать.

Когда их увозили из части, у Насти случилась истерика. Она вырвалась из рук Полины и побежала за автобусом. Еле догнали, а потом несколько дней успокаивали. Хотя при детях старались не кошмарить, Настя знала, что армия – это то самое место, где умер Лёхач. Она научилась ловить яблоневые воспоминания и видела разные, в том числе добрые и счастливые, но первое страшное отпечаталось в памяти жгучим клеймом.

Больше трёх месяцев Настя писала письма. Обычно одно – общее для брата и Филиппа. Вкладывала рисунки, вырезки из журналов и сухоцветы. Послания получались пухлыми, на почте на них клеили в два раза больше марок, чем на письма остальных членов семьи. Полина вздыхала и покупала новую стопку конвертов.

С того дня, как Лёшка ушёл в армию, Настя ни ночи не спала в своей постели. Чаще всего пролезала в кровать к Оле или приходила к Вероничке, после самых жутких кошмаров прибегала в родительскую кровать. Её не прогоняли и не стыдили, ждали, когда она справится с кошмарами или повзрослеет настолько, что научится прятать страхи в мокрой от слёз подушке.

После бессонной ночи Михаил едва не опоздал на работу. Выключил будильник и на минутку прикрыл глаза. Как оказалось, прикрыл на полчаса. Благо Полина проснулась, чтобы приготовить завтрак Виталику, и перебудила весь дом.

Обычно Михаил уходил раньше всех. Вместе с родителями на вахте добирался до второго отделения. Возвращался не всегда с ними, чаще всего с другими шоферами. Работы было много, переоборудовали машинный парк, гусеничные тракторы заменяли колесными, в основном отечественными или белорусскими. Оказалось, старая техника не приспособлена для работы в интенсивных садах. Закупили новую зарубежную, но и её приходилось переделывать под местные условия, благо хватало своих кулибиных, так появились мини-контейнеровозы, гербицидники, косилки. Другой назревшей проблемой стала разрушенная после реконструкции садов оросительная система. Напрашивался не просто капитальный ремонт, а строительство центральной насосной станции. Для этого требовались немалые деньги, которых в хозяйстве просто не было. Еще не восстановились после заморозков 1993 года, безудержная инфляция сжирала прибыль, российские питомники, с которыми сотрудничал «Сад-Гигант», пришли в упадок.

В сентябре начался сбор урожая, и внезапно появилась ещё одна проблема. Раньше на этот период приглашали временных работников: студентов и даже школьников. Но их вряд ли можно было назвать ответственными сборщиками. Они кидались яблоками, надкусывали и оставляли испорченные плоды прямо на деревьях, уносили с собой целые рюкзаки яблок.

На работу начали нанимать гастарбайтеров из ближнего зарубежья. Поползли слухи, что приезжие отнимают работу у местных. Мнения разделились. Михаил считал, что это правильный подход. Рабочих рук на сборе урожая всегда не хватало. Молдаване и украинцы справлялись гораздо лучше незаинтересованных в работе студентов. Старшее поколение противилось. Даже в семье Антоновых на этом фоне случился разлад. Обитатели Большого дома выступали против гастарбайтеров, упирали не только на «украденную» у местных работу, но и на то, что с появлением приезжих стало совсем страшно и небезопасно на улицах.

И без того в стране творилось непонятное. Выживали больше, чем жили. Очень не хватало Лёшки. С ним можно было обсудить мужские вопросы, сыграть в шахматы и доверить самых младших в семье. Настю он буквально вырастил. Он и Филипп.

Михаил хотел ещё одного сына, и его мечта осуществилась извилистым путём – в их семье появился тихий странный Виталик. Полине он приходился племянником – единственным ребёнком её младшего брата Кости. Имя его жены всё время вылетало из головы, и обычно её называли Виталиковой мамой. Непутёвые молодые родители отправились на заработки в Москву, оставив трёхлетнего мальчишку на попечение Антоновым.

Костя нашёл работу быстро и удачно – уже полгода возил на белой «Волге» то ли депутата, то ли бандита. Виталикова мама устроилась горничной в гостиницу. Сначала они звонили и даже присылали деньги, обещали забрать сына, как только найдут нормальную съемную квартиру, но уже несколько месяцев не было ни денег, ни звонков. Полину устраивало, что они не забирают Виталика. Костя отличался легкомысленностью и жену нашёл себе под стать – безответственную кукушку. Ребёнку точно лучше переждать кочевой период в нормальном доме и регулярно питаться.

Виталика оформили в детский сад, одели в старые вещи Насти, содрав с них девчоночьи признаки в виде цветов или бантиков. На кухне появился стул со стопкой книжек, чтобы самый младший член семьи доставал до стола. Хотя в Виталике не было ни капли Антоновской крови, он легко вписался в большую семью и почти сразу назвал Полину мамой. И это было единственное слово, которое он произнёс.

Михаил не мог понять, что с ним не так. Не косой, не кривой – обычный ребёнок, но никогда не смотрел в глаза, не любил, когда к нему прикасались, и всё время молчал. Виталик мог часами играть с костяными счётами, подолгу наблюдал за муравьями и сосредоточенно раскладывал пуговицы по спичечным коробкам. А месяц назад он забрёл в комнату Тихона и нашёл свой личный рай. Теперь, возвращаясь из садика, сразу же шёл в спальню брата. Увлечённо и всё так же молча раскладывал на полках детали, батарейки и гайки. Ему нравилось разбирать предметы по размерам, цветам и даже фактурам. Он расфасовывал переписанные кассеты по коробкам и выравнивал их в идеально ровные стопки.