Из сарая извлекали здоровенный, почерневший от времени стол, с веранды приносили два столика поменьше, составляли их и застилали тремя белыми простынями. Собирали со всех комнат стулья, правда, их всегда не хватало, поэтому на табуретки клали доски, накрытые покрывалами, и получались кустарные лавочки без спинок. Накануне пекли торт, для Лёши всегда «Наполеон» со сметанным кремом.

С раннего утра вытягивали из окна кухни шнур удлинителя и ставили на верхнюю ступеньку бобинный магнитофон. Воздух наполнялся вкусными запахами и песнями «Ласкового мая». Дядя Лёхач признавал только живую музыку и выносил из чулана щербатый потрёпанный баян. Сыграть мог что угодно, легко подбирал на слух тот же «Ласковый май», правда, пел, нарочно кривляясь, картавя и заменяя слова. Седую ночь превращал в седую дочь, а белые розы в белые козы.

Вспомнив утренние подарки, Лёша расстроился. С конца мая он намекал родителям, что ждёт от них «Электронику Им-18» или хотя бы «Электронику Им-13» Это вам не позапрошлогодний «Ну, погоди», а «Разведчики космоса». А ему подарили дипломат, пластиковый с алюминиевыми вставками, скучный и немодный атрибут натурального ботаника. Предыдущий Лёша прикончил нынешней зимой, катаясь с ледяной горки, и очень наделся, что тот не воскреснет. Он и не воскрес. Хуже! Реинкарнировался, как индусская букаха, прожившая достойную жизнь. Лёша бы предпочёл самый простой рюкзак или пакет, но только не пафосный чемодан на застёжках. Дипломат оттягивал руку, гулко и внезапно падал на пол в середине урока, годился только для драки и хранения желудей. Теперь снова придётся искать наклейки, чтобы не путать своего уродца с портфелями одноклассников и придать ему нескучный вид. Вон Филу давно рюкзак купили, не заставляют позориться, а ему снова придётся таскать этот гроб с ручкой.

Одноклассник Лёши как-то жаловался, что родился под Новый год. Нашёл из-за чего страдать! Гораздо хуже родиться в конце августа, все подарки будут полезные и важные – к школе. Туфли, сменка или чёртов дипломат! Об «Электронике» точно можно забыть. Теперь Тихон первоклашка, и всех нужно собрать к первому сентября. Аринке плевать, что на ней надето, она даже за ним брюки донашивает, а вот Вероничка точно выпросит обновки.

При детях родители не обсуждали денежные проблемы, Лёша выхватывал только хвосты фраз, но догадался, что не всё гладко. Мама снова не работала, заметно округлилась, папа приходил с работы недовольный и ссорился с дядей Лёхачем, тот хоть и был старше отца, не женился, жил в Большом доме и зарплату тратил как-то стихийно, то на новые бобины, то на белые брюки. Он тоже работал в совхозе «Сад-Гигант», в цехе, где изготавливали плодово-креплёное вино, проще говоря, бормотуху. Но сегодня на праздничном столе её не было, будто никто не знал, что дядя Лёхач таскает её тайными тропами мимо проходной и продаёт друзьям-знакомым.

Стол накрывали тем, что в избытке водилось на огороде, и курятиной во всех возможных видах и формах. Два дня назад отец привёз целую коробку замороженных окорочков. Утром их зажарили в духовке; за день в огромной кастрюле, добавив свиные ноги, сварили холодец; куриным фаршем набили перцы и накатали тефтель.

Вероничка и Арина скручивали салфетки, Лёша и Тихон украшали фаршированные яйца ягодами чёрной смородины и раскладывали шпроты на жареный хлеб. Бабушка натушила фасоли и капусты, дед Витя отвечал за щучьи котлеты и тарань к пиву, поэтому спозаранку загрузил коляску «Урала» удочками и ускакал на рыбалку.

К вечеру всё это великолепие чуть заветрилось и остыло, но выглядело всё так же аппетитно. Когда проснулись комары и сверчки, гости ещё сидели за столом, но уже не ели, в основном закусывали и выясняли, кто кого сильнее уважает, а дети ждали торт. Самые резвые пустились в пляс.

Дядя Лёхач растянул меха, выкрикнул:

– Специально для Веронички!

И запел:

Ещё немного – и слова закружит ветер,

И синим небом завладеют облака…

И все, что было между нами в этот вечер,

Слегка нелепым станет вдруг издалека.

Все как по команде повернулись к Веронике. Она застенчиво пробормотала:

– Ничего не специально. Между прочим, он и маме нравится, и тёте Люде.

Бабушка Василиса осуждающе покачала головой и пригрозила дяде Лёхачу пальцем. Все знали про любовь Вероники к Жене Белоусову, её постоянно дразнили, но беззлобно, при этом сами же включали его песни и, если вдруг его показывали по телевизору, звали её хоть с улицы, хоть со двора. Один раз Лёша бегал за ней к Протоке, правда, им удалось застать только конец выступления. Но он видел, как горели глаза сестры, как она затаилась, ловя улыбку любимого артиста, будто тот действительно пел только для неё.

Лёша не понимал обожания знаменитости из телевизора. Бред какой-то. В качестве мужа Белоусов был явно староват для одиннадцатилетней Вероники. Как-то он спросил её об этом. Она нехотя и непонятно объяснила:

– Я представляю, будто он мой папа. Заботится обо мне, дарит подарки и встречает из школы. И все завидуют.

– А наш папа тогда для чего?

– Он всё время на работе.

Лёша недоумённо застыл.

– Тогда, получается, Белоусов типа женат на нашей маме?

Вероничка дёрнула плечом, разговор ей явно не нравился, но всё же она ответила:

– Маму я тоже другую представляю. Ирину Понаровскую.

Лёша много ещё чего хотел спросить, но промолчал. Долго обдумывал откровения сестры. Как вообще можно представлять себе других родителей? Да, мама постоянно беременная, а папа вечно занят, но какие бы ни были, они родные и привычные. Артисты – это просто артисты, может, и красивые в стразах и перьях, но перед сном не целуют в лоб и не отпаивают киселём, когда прихватывает живот.

Пока дядя Лёхач пел, Вероника сидела красная и насупленная, но не ушла, дослушала песню до конца и сразу же включила магнитофон. Заиграла ламбада. Те, кто ещё сидел, повскакивали со стульев и лавок, встали друг за дружкой в длинный паровоз. Многоногая гусеница побрела по двору, вихляя бёдрами, выбрасывая в стороны ноги. Воздух наполнился смеющимися голосами. Пели вразнобой, как слышали, так и произносили непонятные слова:

– Шо, аф ту си фой, эй ун дей а шоми ту се ра-а-а…

Тихон наблюдал за бобинами, готовый в любой момент смазать головку проигрывателя папиным тройным одеколоном. Попытки разобрать магнитофон он временно оставил, делал вид, что следит за его рабочим состоянием, но на самом деле ждал, когда можно будет вскрыть пластиковый корпус и хорошенько поковыряться отвёрткой во внутренностях бобинника. Радио он разобрал ещё год назад, но Лёша его прикрыл, сказал, что толкнул случайно, и оно треснуло. Новое не купили и постепенно отвыкли от бормотания. А в Большом доме радио вообще никогда не замолкало: рассказывало сказки, пело песни, разыгрывало спектакли.

Танцевали и парами, но на припеве снова сливались в вихляющую колонну. Филипп не встал в общий хоровод, его партнёрша ещё не доросла. Изображая па из вальса и танго, он кружил Настю на руках. Её короткие ноги болтались по воздуху, белые по случаю праздника колготки пузырились на коленках и собрались гармошками на худых щиколотках. Настя громко смеялась. Светло-русые волосы растрепались, платье задралось до самого пояса. Филипп пришёл на праздник к другу, как положено, в рубашке с искрой и модных варёных джинсах, но после танцев разлохматился не меньше Настёны.

– Француз, оставь Настьку, у неё уже в глазах рябит, – то и дело просила бабушка Вася.

Филипп опускал Настю на траву, но она не уходила, становилась на мыски его ботинок и танцевала, повторяя его шаги. Правда, терпения смотреть на всех снизу вверх хватало ненадолго. Она дёргала Филиппа за рукав, цеплялась за ремень и, как маленькая обезьянка, забиралась к нему на руки. Разноуровневый танец продолжался до следующего оклика бабушки.

Лёша наблюдал за плясками со стороны, танцевать он любил и с удовольствием возглавил бы ламбадную змейку, но пока переживал подаренный дипломат, хотел подуться, чтобы родители увидели: с подарком не угадали.

– Иди ногами подрыгай. – Дядя Лёхач подошёл сзади, передвинул сигарету в угол рта и чуть подтолкнул его в спину.

– Сейчас, – Лёша отмахнулся от едкого дыма, – дай затянуться?

Дядя Лёхач тут же отвесил ему щелбан.

– Ты чё? Это ж «Космос», я её у Матани за шесть рэ купил.

– Ого. Что-то она завернула.

Матаней звали цыганку, торгующую около рынка носками и золотом. Продавала она мало, в основном останавливала прохожих, предлагая погадать. Почти всегда водила с собой мелкого полуголого цыганёнка, он клянчил «копеечку на хлебушек» и заглядывал в душу глазами-вишнями. За всё время, что Лёша знал Матаню, поменялось пять или шесть цыганят. Малышам подавали охотнее, чем голенастым подросткам.

Местные редко велись на услуги хиромантши, ходила легенда, что её муж предсказывает будущее гораздо лучше, но к нему нужно было приходить вдвоём. Он работал сапожником в небольшой каморке, не развешивал цветастую лапшу и не говорил мудрёными фразами, оглядывал пару чугунным взглядом и ставил диагноз: «разойдутся» или «будут вместе до гроба».

Матаня зарабатывала на приезжих. Частенько разводила их на всю наличность, по неосторожности привезённую в город. Забалтывала, обездвиживала и очищала карманы цыганскими чарами. У неё всегда можно было раздобыть дефицитный товар, в этом году в этот список попали и сигареты. Пару раз дядя Лёхач брал с собой и Лёшу, учил его забалтывать мастеров торговли и противостоять цыганскому колдовству.

Дядя Лёхач коротко затянулся, выпустил облачко горького дыма.

– Вот и ого. Бате не говори. Он бы десять дипломатов купил.

Лёша ухмыльнулся и тут же расстроился.

– Одного достаточно.

– Ты чё нос повесил, пионер? Иди лучше загляни в коляску «Урала», там тебя подарок ждёт. – И разу же добавил: – Не «Электроника». Лучше.

И всё-таки дал затянуться. Лёша давно хотел начать курить по-взрослому, как дядя. Одно время на подоконнике в коридоре лежали блоки «Полёта» и «Явы», он таскал из пачки по одной, по две, но в этом году даже отец перешёл на вонючую «Приму» и трясся над каждой сигаретой. Не украсть. Так что пришлось отложить вредную, но модную привычку до лучших времён.

В коляске Лёша нашёл коробку с надписью «Узор-1» и несколько гладких дощечек. Ещё не открыл коробку, но уже понял, что это выжигатель. Такой же был у Филиппа, и они жарили деревяшки по очереди, украсили все разделочные доски в доме Антоновых, испортили лакированный подлокотник кресла, но весной сломали последнее «жало» и переключились на другие развлечения.

Выжигателю Лёша действительно обрадовался, представил, как дядя копил на него, а потом искал по магазинам, желая угодить, и обрадовался ещё больше. Вернувшись во двор, он обнял дядю со спины.

– Спасибо.

– Нравится?

– Ага.

– То-то же. А то замучил со своей «Электроникой».

После ламбады Вероника снова поставила бобину с «Ласковым маем», а потом будто случайно переключилась на Белоусова.

Лёша уже отпустил обиду на родителей и танцевал на поляне среди гостей. Не смущаясь, вытаскивал в круг то одноклассниц, то тёть, то сестрёнку Олю. Она ещё не ходила в школу, но уже записалась на танцы и обожала быть в центре внимания. Стоило ей оказаться в кругу, как все тут же замечали и её «красивые глазищи», и «длинные косы», и «потрясающее чувство ритма». Пока Оля не подросла, первое звание красавицы в роду Антоновых носила Вероника – высокая и статная натуральная блондинка, Оля же напоминала куклу. Именно так её и называли. Настёна по природной раскраске была похожа на Олю. Те же русые волосы и серо-зелёные глаза, светлая кожа, но у Оли краски были ярче, глаза – выразительнее, губы пухлее, ресницы длиннее, в Насте же всё было среднее. Приятное, симпатичное, но среднее. Ребёнком она была милым, впрочем, как и все дети, но на фоне ярких сестёр сильно проигрывала.