Во втором классе они и подружились. Началось всё с взрослого рукопожатия. А позже оказалось, что они оба ненавидят какао и влюблены в губастую рыбу из мультфильма «В синем море в белой пене». Фил как-то незаметно влился в семью Антоновых, большую часть времени проводил с Лёшей. Они сидели за одной партой, занимались в секции рукопашного боя и вместе делали домашние задания. Их родители вежливо общались, передавали друг другу приветы, но не дружили. Обитали на разных орбитах и держали условно-сословную дистанцию.

Конферансье объявил гимнастку, которой предстояло выступать на обруче в паре с другим гимнастом, Лёша даже подпрыгнул.

– Прикинь. Точно Ксюха. Она гимнастикой занималась с спортшколе, потом уехала с родителями, вроде в Краснодар. Я ещё, дурак, ревел, это ж моя первая сопливая любовь была. Бегал к её бабушке, она живёт за аркой. У неё перед домом белая шелковица растёт, крупная такая, сладкая. Мы обносили там деревья.

Филипп не ответил. Он обнимал Настю, отмахиваясь от её пышного банта, но смотрел только на юную акробатку.

– Филя? Эу!

И снова молчание. Лёша хмыкнул и даже присвистнул. Он впервые видел друга таким очарованным. Влюбился, что ли? Настя закапризничала и вывела Филиппа из ступора. Он вздрогнул и нахмурился.

– Красивая.

– Подросла с тех пор. Я и не знал, что она в цирке выступает. – Лёша толкнул друга плечом, заставляя пошевелиться. – О-о-о. Ты сейчас как Вероничка-спичка, когда та на своего Белоусова молится.

– Да ну тебя. Просто реально красиво. – И тут же перевёл тему: – Ты там не передумал в аул идти?

– Нет. Завтра пойдём. Настька с мамой будет, папа на работе. Нужно всё втихаря провернуть. Маме нельзя волноваться.

– Может, тогда не надо драться?

– Драться надо. Волноваться нельзя.

Лёша боялся, что его будут ругать из-за предстоящей драки, хотя он взял с Веронички обещание молчать, Настя всё знала и болтала без умолку, но понимал её только Филипп и то, скорее, по интонациям. Но сдала не Настя, и ругали за другое. Папа нашёл «Электронику» и неожиданно рассердился.

– Где ты это взял?

– Подарок.

– Не ври мне, Алексей. Где взял?

Лёша нахмурился, поймал растерянный взгляд мамы.

– Филя подарил.

Родители переглянулись.

– Это дорогой подарок. Верни его.

– Пап! Ну ты что?!

– Верни. – Он всучил в руки Лёши не распакованную игру. – Верни.

– И что я скажу?

– Так и скажи, что я не разрешил.

Лёша обычно не спорил, но тут взорвался:

– Пап! Я мечтал о ней! И для Черны́х недорого, могут себе позволить.

– Ах вот как ты заговорил! Мы не можем. Верни!

Лёша схватил «Электронику» и выбежал на улицу. Пересёк улицу и вбежал в яблоневый сад, окружающий Большой дом. Он знал, что никто не будет его искать и не станет наказывать ремнём, он уже вырос из того возраста, когда кнут действеннее пряника. А ещё он понимал, что подарок придётся вернуть. Это и сердило больше всего.

Лёша сначала шёл быстро, но потом замедлился. Злость отступала, освобождая место поиску способов обойти родительский запрет: будет хранить игру у Фила или у дяди Лёхача в комнате. Тот не сдаст, сам же будет играть. Вообще, дядя обожал делать всё наоборот и не оправдывать ожидания. Пойти наперекор, пусть и тайно, он будет рад.

Антоновка и орлинка уже плодоносили, в воздухе стоял густой, землисто-сладкий аромат. Лёша сорвал ближайшее яблоко и хрустко откусил почти половину. Сумерки спутали деревья, поползли по траве фиолетовым сырым туманом.

Там, где начинался Живой сад, пахло всё так же сладко, но на ветках не было яблок. Каждую весну деревья покрывались нежными белыми цветками, усыпали мягким снегом траву и синие васильки, но плодоносили очень редко. Яблони отличались друг от друга даже в темноте, имели не только характер, но и души. Лёша никому об этом не говорил, но иногда ему казалось, что в складках коры угадываются лица умерших родственников.

Он замер перед маленькой яблонькой. Деревцу было почти пятьдесят лет, но оно выглядело как подросший саженец и никогда не плодоносило. Яблонька принадлежала сестре бабушки Васи, умершей ещё в младенчестве. Её звали Олей, именно в честь неё назвали Ольку-куклу.

Чуть в стороне росли две яблони, переплетённые стволами, словно лианы: тёмный ствол вокруг светлого, а ветви спутались так плотно, что превратились в одну общую крону – деревья посадили спустя полгода после гибели бабушки Жени и дедушки Андрея. Родителей мамы Лёшка помнил смутно. Они погибли в пожаре, когда ему было всего шесть лет. Участок с обгоревшим остовом дома продали. Там давно уже жили другие люди.

Ближе к забору росло скрюченное невысокое деревце, посаженное всего пять лет назад, но уже на вид старое. Его посадили после смерти старшей сестры бабушки Васи – бабы Шуры. Её Лёша хорошо помнил, как и её похороны. Как ни странно, никто не плакал, в их семье появление новой яблони не считалось поводом для слёз.

В августе невозможно было поймать воспоминание, но Лёша всё равно по привычке приостановился и прислушался. В девять лет он сам научился вдыхать прошлое, без посторонней помощи. Хотя до этого приставал к дедушке Вите с просьбой объяснить, чем отличается яблоневое воспоминание от обычного, и как его вообще поймать.

Это случилось в конце апреля, яблони только начинали цвести. Лёша усиленно вдыхал через нос и, широко открывая рот, заглатывал свежесть утра. Вместе со скрипящим ледяным ароматом он вдохнул воспоминание бабы Шуры, но о том, кому оно принадлежит, узнал позже. А тогда просто затаился, впервые соприкоснувшись с чудом и одновременно легендой, в которую почти не верил и сам же называл её наследственной антоновской шизофренией.

В сверкающей дымке он увидел дедушку Витю молодым и задорным. Тот играл на губной гармошке, притоптывая в такт ногой, рядом танцевали немодно одетые парочки, слышался смех и весёлые голоса.

Самым удивительным было ощущение чужих эмоций. Лёшу охватило разудалое счастье, ликование и пузырящаяся влюблённость. Воспоминание побледнело и выветрилось, словно хмель, длилось несколько секунд, походя на кадры из старой доброй сказке, конец которой утонул во сне, и воображение достроило свой финал.

После первого пойманного видения Лёша часто бродил в цветущем саду и ловил обрывки воспоминаний: яркие лоскутки чужих жизней, переливчатые стекляшки в калейдоскопе. Теперь он совершенно точно отличал свои детские воспоминания от яблоневых, порой слишком взрослых и сложных. Каждую весну Живой сад наполнялся ароматом прошлого и сладкой тоской. Лёше казалось, что взрослел он не в даты именин, а в те дни, когда примерял на себя чужие судьбы. С каждым воспоминанием он не только лучше понимал родственников, некоторых из них он не знал при жизни, но и открывал новые стороны самого себя.

Лёша выбросил огрызок в темноту, нащупал в кармане «Электронику» и уже собирался идти сдаваться отцу, как услышал голоса и остановился. Подслушивать не планировал. Но уловил своё имя и притих.

– Оставь Лёшку в покое. Не женится он. Не та натура.

– В покое? Обрюхатить, значит, хватило ума, а жениться – нет?

Лёша скривился. Понял, что бабушка и дедушка говорят не о нём, а о дяде Лёхаче. Судя по всему, он опять погулял с последствиями.

– Катерина врёт. Не беременная она, – уверенно заявил дедушка Витя.

– Ты и про Полю так говорил. А вот уже седьмым пузатая.

– Поля другое. Она своя.

– Время такое неспокойное, страна рушится, а они снова в роддом собрались. – Бабушка Вася вздохнула, зашелестела её длинная юбка. Лёша испугался, что его увидят, и отступил назад. Но бабушка продолжила спокойно: – Кстати, она сказала, что, если будет девочка, назовёт Галиной, а если мальчик – Степаном. Уверена, будет пацан, живот огурцом.

– Надо же, а Полинка-то хитрая. Хочет, чтобы я с ним возился. И у меня будет персональный внучок с именем брата или сестры. Ты вон Ольку больше всех любишь.

– Неправда. Я всех люблю.

– Всех любишь, но Олюшку обожаешь.

Бабушка Вася не стала спорить. Лёша едва не хмыкнул. Все знали, что Оля любимица бабули, и принимали как должное. Её легко было любить. Заводная весёлая кукла.

На несколько секунд замолчали. Дедушка вздохнул.

– Галей можно, она уже яблоня, а Стёпой не надо. Не положено, чтобы в семье одинаково звали. Плохая примета.

Бабушка удивилась.

– Алексеев у нас двое.

– Плохая примета, – повторил дедушка. – Матаня говорила, что судьбы путаются.

– Это Матанин муж говорил, сапожник.

– Тем более. Этот просто так болтать не станет. Плохая примета. Не надо было Лёшку Лёшкой называть.

Лёша отошёл от дерева, встряхнулся, избавляясь от неприятного осадка подслушанного разговора. Он, может, и Лёшка, да только дядя – нет. Он Лёхач. И Матанин муж с чугунным взглядом сто пудов ошибся.

Глава 3. Перемен требуют наши сердца

Перемен требуют наши сердца

Перемен требуют наши глаза.

В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен

Перемен, мы ждём перемен.

Группа «Кино»

1991 год

Катя нервничала. До Нового года осталось всего четыре дня, а значит, праздник она встретит старой девой. Безобразие. Двадцать два года, она до сих пор не при муже. В следующем году придётся поднажать и сводить Лёхача в загс, желательно до мая. В мае нельзя жениться, примета плохая. Охомутать Антонова беременностью не получилось. Пришлось потом выкручиваться, придумывать выкидыш и самой же себе напоминать, что ей должно быть грустно и обидно и нельзя заниматься любовью. Лёхач сразу отдалился, пошёл искать доступное тело. Наверняка к Тоньке-шалаве ходил. То-то она цвела, как клумба.

Ох уж этот Лёхач. Вредный, гулящий бабник! Но такой любимый бабник… Может, сегодня именно он придёт забирать племянницу?

Катя нетерпеливо поглядывала на ворота детского сада. Всех детей разобрали. Кроме Насти. Почти всегда за ней приходили в числе последних, и это не единожды становилось поводом для недовольства заведующей. Все Антоновы перешли в школу и возвращались домой самостоятельно, в саду осталась только Настя. Её забирали то мама, то дядя, то папа – кому было по пути. Но чаще всего приходил старший брат с Филиппом Черных. За Настю было обидно, словно в многодетной семье для неё не осталось любви и внимания. Катя приглядывала за ней, старалась чаще обнимать и всегда втягивала в групповые игры. Только Настя вряд ли страдала от одиночества. Большую часть времени витала в облаках. Что-то напевала, пританцовывала и разглядывала разводы на линолеуме. В книгах и фильмах такие девочки всегда оказываются на вторых ролях и оттеняют яркость главных героинь. Когда-то Катя сама такой была – подружкой главной героини, а потому Настю она жалела, видя в ней в первую очередь маленькую себя – недолюбленную и недооценённую.

Настя сидела тихо, болтала ногами и разглядывала мелкие снежинки. Вытянув язык, лизнула мокрую варежку. Катя тут же возмутилась.

– Анастасия, нельзя есть снег!

Настя даже не вздрогнула, будто не услышала. Так, впрочем, и было. Чем больше повышали на неё голос, тем меньше было шансов получить реакцию. Крик она вообще не слышала и не воспринимала полную форму своего имени. Странная, не от мира сего, её часто приходилось окликать по три раза и поторапливать в обед, иначе суп в её тарелке остывал, а сладкие булки отбирали более расторопные ребята.

Катя снова повторила, но уже мягче:

– Не ешь снег. На него собаки писали.

Настя кивнула и, сложив руки на коленях, снова уставилась на дорогу. Примерная и беспроблемная девочка. Не верилось, что такая тихоня могла укусить подружку. Только на неприятной встрече с заведующей и мамой Ануш удалось узнать причину внезапной агрессии. Оказывается, Ануш обозвала Филиппа и всю семью Черных спекулянтами, явно повторила за взрослыми. Мечтательница Настя покусала свою подружку, распознав не столько в словах, сколько в интонации, оскорбление.

Алексей пришёл. Но другой. К сожалению, не её милый Лёхач, а Настин брат, как обычно, в компании Филиппа. Настя тут же вскочила пружинкой и кинулась навстречу, коротко обняла брата и сразу же переключилась на его друга. Обхватила за ноги – выше не доставала – и затихла. Филипп погладил её по мохнатой шапке, щёлкнул по заснеженному помпону.

– Привет, Настёна. Замёрзла?