Полина откусила нитку и неожиданно вмешалась в разговор:

– А может, так и лучше? Не придётся кормить голодные республики, наконец-то всё для страны будет. Наши дети увидят новый мир. Большой и открытый.

Михаил хмыкнул.

– Ну-ну. Вот ты, Поля, записалась на покупку стенки их трех секций, потому как на пять не хватало, а теперь три секции как пять стоят. И это всего за неделю. Большовский и растопыренный мир, говоришь? Дорого он нам обойдётся. Кого-то затопчут, кто-то поднимется.

Катя невольно перевела взгляд на Филиппа. Черных точно поднимутся, уже сейчас мастачат что-то, порождающее слухи и зависть. Судя по всему, так думала не только Катя, на Филиппа посмотрела и Полина.

Дед Витя передвинул ферзя и откинулся на спинку кресла:

– Зубы об нас обломают. Сад спас нас в голодомор тридцатых и кормил в военные годы.

Михаил явно не был настроен оптимистически и громкие лозунги своего отца воспринимал недоверчиво.

– Не дай Боже жить в интересное время.

Спорщики снова погрузились в игру, Катя продолжила шить. Получалось не так ловко, как у Полины, но будущие свёкры, кажется, оценили её старательность. Время от времени Катя поднимала взгляд и осматривала комнату. Обстановка небогатая, но уютно, пахнет по-особенному – яблоками и дрожжевым тестом.

Лёхач ещё не пришёл из кухни, но прибежала Настя, с наколотой на вилку котлетой. На неё тут же шикнула бабушка Вася:

– Не кусочничай. Нормально поешь. Лёхачу скажи, чтобы яйца не трогал, это на шарлотку.

Настя убежала, но почти сразу вернулась с тарелкой. Из горки макарон выглядывала надкусанная котлета и болотно-зелёный солёный огурец. Придерживая еду ладонью, Настя прошла вдоль стенки и села рядом с Филиппом. Он на секунду отвлёкся и потрепал её по макушке. Настя зажмурилась, как котёнок, и потянулась за его рукой. Придвинувшись вплотную, уткнулась лбом в его плечо и забыла про тарелку с ужином.

Катя перевела взгляд на Полину, потом на Михаила. Кажется, никто из них не видел в поведении младшей дочки ничего особенного, все занимались своими делами. Переговаривались, шутили и обсуждали новогодний стол и тайные места, где можно раздобыть консервированную горбушу для салата, мужчины постоянно возвращались к политике, а Катя шила, слушала и ждала Лёхача. В большой семье Антоновых она ощущала себя неловко и неудобно. Вроде бы вели себя вежливо, дружелюбно, но как-то настороженно и немного зажато. Будто что-то недоговаривали и нарочно просеивали шутки, как бывает, когда в доме посторонний человек. При этом чужак Черных явно вписывался в предновогоднюю мирную идиллию и ощущался её частью, а не пришлым гостем.

Филипп закончил бить игрушки, продемонстрировал блестящую россыпь. Полина кивнула.

– Достаточно, мельче не надо, Лёш, клейстер развёл?

– Даже намазал первую корону.

– Так чего ждёте? Посыпайте. Нужно ещё девять таких сделать.

Пока они украшали картонные заготовки, Настя доела макароны и отнесла тарелку. Вернулась снова к Филиппу и, обхватив руками за шею, повисла за его спиной, как рюкзак. Он не попытался её отогнать и не ругал за назойливость, мастерил короны, стараясь не задеть и не уронить. Настя болтала ногами, смеялась ему на ухо и с детской непосредственность выражала откровенную симпатию.

Катя заёрзала. Ей было и завидно, и неловко. Мелкая Настя не отлипала от Филиппа и не стеснялась этого. Антоновы, видимо, привыкли к её поведению настолько, что не видели в этом ничего предосудительного или необычного.

Швейная машинка перестала стрекотать, Полина вскинула юбку, и ткань тут же надулась парусом.

– Насть, иди мерить.

Все замерли в восхищённом ожидании, будто боялись, что наряд где-то не сойдётся или повиснет мешком. Белая юбка топорщилась расклешённым подолом и красиво облегала талию.

– Подъюбник накрахмалим, встанет колом.

Михаил оглядел дочку.

– Ну прям снежинище антарктическое! А ну-ка покрутись.

Настя послушно покрутилась.

Филип поднял сверкающую корону.

– Надевай.

– А дождик? – всполошилась Полина и кинулась искать в ворохе белой ткани серебристые ленточки.

Настя застыла напротив Филиппа. Пока он аккуратно надевал на её голову блестящую корону, не дышала и не двигалась, зачарованно смотрела прямо на него, будто он посвящал её в рыцари или надевал на палец кольцо. Когда он опустил руки, она медленно вышла на центр зала, боясь уронить некрепкий, пропахший клеем головной убор.

Дед Витя хмыкнул.

– Зачем вообще снежинкам короны?

– Красиво же, – восхищённо выдохнула Полина.

– Ага. Тебе геморрой. Их же десять штук нужно сделать.

– Осталось два костюма. Короны мальчишки почти сделали. – Она развернулась к Филиппу: – Кстати, тебе уже домой пора. Мама будет волноваться.

– А дождик?

– Катя пришьёт.

Катя кивнула. Пришьёт, куда она денется. Не так она себе представляла сегодняшний вечер. Лёхач исчез вместе с котёнком, а она засела тут в зале с иголками. Да у мелкой коронованной Настьки больше шансов заполучить жениха, чем у неё!

На следующий день танец снежинок произвёл фурор. Короны блестели, как драгоценные, а юбки топорщились параллельно полу. Катя хлопала в ладоши осторожно и негромко. Исколола накануне пальцы. Ну, хоть не зря старалась. На утренник пришёл Лёхач, он и привёз свежеиспечённые костюмы снежинок. Пока водили хоровод вокруг ёлки и фотографировались с дедом Морозом, Алексей заласкал Катю в подсобке среди пыльных декораций для Масленицы, в компании огромной заячьей головы из папье-маше.

И день можно было бы считать удачным, если бы в конце праздника Настю не увезли на скорой. Подобранный котёнок наградил её поносом и рвотой. В итоге Настя пролежала под капельницами все новогодние праздники. Катя чувствовала свою вину и ходила её навещать. Нужно было отобрать этого котёнка. Поплакала бы и успокоилась. В конце концов, Настя ребёнок, должна слушаться взрослых.

Дважды она сталкивалась в палате с Филиппом. В первый раз он принёс ароматные мандарины и монпансье, а во второй раз сплёл из капельницы золотую рыбку. С самодельной игрушкой Настя не расставалась ни на минуту и, судя по тому, как часто её целовала, вполне могла задержаться в больнице с какой-нибудь новой инфекцией.

За несколько дней до выписки Катя застала в палате Лёхача. Всю неделю он избегал общения, куда-то ездил, много курил и таинственно сверкал глазами. Катя не знала, что и думать. Может, нашёл себе новую любовь. А может, готовит ей предложение руки и сердца?

Погладив Настю по макушке, он кивнул на двери.

– Настюш, мы на пару минут выйдем.

– Хорошо. – Она тут же забралась на подоконник и подняла к стеклу рыбку. Затёртая и пожелтевшая, она светилась в лучах солнца подобно янтарю.

Алексей вывел Катю под козырёк у входа и сразу же закурил. Несколько минут они молчали, разглядывая блестящие сосульки. С ледяных пик то и дело срывались капли и вонзались в рыхлый снег.

Катя первая не выдержала тишины.

– На выходных в клубе дискотека. Давай сходим?

– Дискотека? Опять «Комбинация» и «Ласковый май». Нет уж, вырос я из ваших танцев.

Катя насупилась, «ваших» прозвучало намеренно обидно, с намёком на разницу в возрасте. Тридцатисемилетний Лёхач вёл себя порой как его племянник-подросток, а тут вдруг вспомнил, что он старше.

Сигаретный дым облаком застыл между ними. Катя закашлялась.

– Давай тогда вдвоём куда-нибудь сходим?

– Нет, Катюш. Я завтра уезжаю.

– Куда?

– В Москву.

Катя растерялась, глаза помимо воли наполнились слезами.

– Как? Зачем?

Он поцеловал её в лоб сухими пропахшими табаком губами.

– Надо. Там сейчас судьба страны решается. Всё там.

– А ты при чём?

– При всём. Я же десантник. Мы не умеем стоять в стороне.

– Бывший.

– Не бывает бывших десантников.

Катя затрясла головой. Никак не могла вникнуть, о чём толкует Алексей, но совершенно точно поняла, что замуж её не зовёт.

– Время неспокойное, а ты в самое пекло лезешь.

– Перемен требуют наши сердца… – пропел Алексей, изображая игру на гитаре.

– Что?

– Не что, а кто. – Он щёлкнул её по носу, едва не засыпав пеплом с тлеющей сигареты. – «Кино». Группа такая.

– Не знаю их.

– Ну вот, как с тобой любиться, если ты «Кино» не слушаешь. – Он щелчком отбросил окурок и обнял Катю за плечи. – Береги себя.

Она всхлипнула.

– Лёш, я тебя люблю. Может, не надо ехать?

– Надо, Федя, надо.

Катя, уже не сдерживаясь, разревелась. Уткнувшись носом в свитер Лёхача, оплакивала несбывшиеся мечты: неродившихся детей, не доставшийся ей Большой дом с садом, несостоявшиеся семейные вечера, на которых она будет чувствовать себя так же уютно, как Филипп.

Вечно Лёхач лезет туда, где кипят события и вершится история. Такие, как он, скорее в пекло полезут, чем в загс.

Глава 4. Ты агрегат, Дуся

Ты агрегат, Дуся, на сто киловатт.

Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат,

Ты агрегат, Дуся, на сто киловатт.

Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат,

Группа «Любэ»

1992 год

Арина едва успела накрыть блокнот полотенцем, прежде чем её окатило водой. Лёша тут же отбежал подальше и не успел получить пинок возмездия. Оглянувшись, он высунул язык и снова направил в сторону Арины струю из шланга. Студёные брызги веером ударили по деревянным перилам и, оросив траву у крыльца, впились в босые ноги.

Она поджала колени к груди.

– Дурак!

– Сама дура. Что ты там всё время строчишь?

– Не твоё дело!

Пришлось переместиться выше, на самую верхнюю ступеньку. На террасе стояли кресла с подушками, их точно не рискнут поливать. Бабушка всю душу за них вытрясет. Садовую мебель вынесли ещё в апреле, а покрывала спрятали меньше недели назад, с тех пор, как солнечный май прогнал студёные апрельские вечера. В воздухе витал чуть кисловатый аромат, яблони уже начали цвести, но пока ещё не перебили приторную сладость сирени и пионов. До окончания школы остался почти месяц, но уже не хотелось думать ни об учёбе, ни о контрольных. Не хотелось и не думалось. В их дворе постоянно развлекались друзья Лёшки, будто им тут не хватало Антоновского гвалта. Арине не нравился шум, но ей нравилось наблюдать.

Лёша тут же забыл про неё, выбрал новую жертву. Он единственный поливал из шланга, остальным ребятам досталось оружие меньшего калибра: бутылки из-под кефира, ковшики и полуторалитровые банки. По именам Арина знала не всех ребят, в компании брата постоянно появлялись новые лица. Неизменным оставался только Филипп. Именно его рисовала Арина последние десять минут. В семье Антоновых думали, что растёт юная поэтесса, и она не оспаривала эту версию. Пусть думают, что хотят, и не суют нос в её блокнот.

Оставив набросок незаконченным, Арина перелистнула страницу и начала рисовать Ксюшу. Рядом с Лёшей та появилась не так давно, выглядела старше и слегка прихрамывала. Месяц назад вообще перемещалась на костылях. Лёша называл её циркачкой. Несмотря на травму, в это легко верилось. Она была не просто спортивной, а жилистой и недокормленной, как кошки, которых регулярно таскала домой Настька.

Снова раздался визг. Филипп догнал Ксюшу и плеснул студёной водой. Сквозь белую футболку проступил бюстгальтер и рельефный пресс. Арина опустила взгляд на свой живот, выпирающий мягким валиком над поясом шорт. Она всегда была крупной, даже квадратной, и её вполне устраивала пушистая кость, но в последний год талия и бёдра сравнялись в обхвате. Как только начали приезжать «родственники на красных жигулях», лоб обзавёлся созвездием прыщей, и вещи, которые она донашивала за Лёшей и Тихоном, стали тесны в груди.