Арину злило, что она, как сказала бабушка Вася, «заневестилась». Теперь на заднем дворе лоскуты старой простыни с бежевыми разводами появлялись несколько раз в месяц. Больше всего Арина боялась шуток со стороны ядовитого Лёшки. Арина огрызалась больше всех сестёр, а потому и доставалось ей чаще. Он цеплял её за что угодно, но несколько дней в месяц вёл себя почти как джентльмен. В пятнадцать лет резко повзрослел и явно повторял за вежливым и тактичным Филиппом. Чего нельзя было сказать про Тихона. Как-то раз он в лоб спросил маму: что это за тряпки такие, не проще ли их выбросить, чем стирать?

Проще, конечно, было бы выбросить, но в их доме в таком количестве старые простыни не водились. Вероника женскую участь переносила стоически, нарочно упирала на свою взрослость и особенность, даже прикрывалась плохим самочувствием, отлынивая от работы по дому. Арина психовала и ненавидела своё тело. Ей хотелось бы выглядеть как Лёша или Филипп, а не как раскисший на солнце пластилин. Себя бы она точно не стала рисовать.

Двор снова огласил радостный визг. В этот раз Филипп догнал одноклассницу и, обхватив под грудью, грозил облить водой. Та не особо вырывалась, но для приличия ворчала и немного трепыхалась. Филипп налил ей за шиворот воды и сразу же отбежал. Уворачиваясь от расплаты, едва не наступил на Настю, но успел выровняться и подхватил её под мышки.

– Напросилась, Настёна. Идём купаться.

Он понёс её к Лёше, угрожая, что тот окатит из шланга. Настя громко и радостно визжала, но не пыталась высвободиться, послушно затихла в объятиях Филиппа, принимая участь и всецело ему доверяя.

В Лёшкиной компании она была единственным ребёнком. Вооружилась ведёрком из набора алюминиевой детской посуды и охотилась за Филиппом. К другим не подходила, разве что Лёшку пару раз обрызгала для конспирации. Вроде как со всеми играет.

Старшие девчонки кривились, когда внимание Филиппа переключалось на Настю. Но стоило им заикнуться, что мелкой тут не место, как он довольно грубо ответил:

– Ей как раз место. Настюху не трогать и не обижать.

Взгляд Арины остановился на Филиппе. Он тоже промок, пожалуй, сильнее всех. Сквозь футболку проступили очертания лопаток и цепочка позвонков. Арина снова открыла блокнот. Пока глаза запоминали детали, рука быстро чертила силуэт. Больше всего ей нравилось рисовать людей, самых разных, но треть страниц занимали именно мужские фигуры. С несвойственной возрасту рассудительностью она легко приняла тот факт, что Филипп ей нравится именно как натурщик. Он хорошо получался на рисунках и, что самое главное, был узнаваем. Это ничем не напоминало любовь Вероники к Белоусову. Скорее, походило на восхищение предметом искусства. Так же Арина смотрела на фотографии скульптуры Давида или дискобола, которые ей показывал дед Данил.

Она рисовала быстро и схематично, кое-что, скрытое одеждой, придумала сама. В мужском теле ей больше всего нравились кисти с выпирающими костяшками, ямочки на пояснице и шея сзади с чёткой линией стрижки. Пару раз она рисовала обнажённую натуру, но все наброски остались незаконченными. Живого голого мужчину Арина ни разу не видела, поэтому на её зарисовках в причинном месте зиял кукольный пах, не прикрытый фиговыми листочками. Черная дыра, притягивающая творческое любопытство Арины.

Судя по нескромным объятиям, некоторые девчонки во дворе знали, что скрывается в этой «дыре», а другие нарывались на это знание. Воздух искрил от бесстыдных взглядов и многозначительных улыбок, насытился феромонами и звенел от смеха. Арина хмыкнула: озабоченные приматы.

Зажав карандаш между страниц блокнота, она спрятала его под мышку и спустилась во двор. Обошла компанию вдоль забора и выскользнула на улицу. Через дорогу шла деловитая Селёдка, прямо за ней шагал Рэмбо и волочил за хвост карася. Видимо, с рыбалки вернулся дедушка Витя, только вряд ли он отдал такую большую рыбину по доброй воле. Скорее всего, бандит Рэмбо стащил её без спроса. Арина для острастки топнула ногой, но добычу не отобрала. Заслужил.

У дома Черных стояла «Волга», точнее, почти лежала, так сильно она был загружена. У открытого багажника суетился отец Филиппа – Станислав Робертович. Казалось, с Филиппом у них не было ни одной общей черты, но голоса звучали настолько похоже, что по телефону их часто путали. Станислав Робертович поздоровался кивком. Она кивнула в ответ и быстро отвернулась. Несмотря на то, что Филипп был частым гостем в их доме, с его родителями Антоновы практически не общались. Конфликта не было, во всяком случае, Арина о нём не знала, но стоило им столкнуться на улице или в школе, между ними повисала душная тягучая неловкость.

Если нужно было раздобыть что-то новое и иноземное, шли именно к ним. На местном рынке Черных держали несколько полосатых палаток, но «своим» продавали и на дому. Арина планировала раздобыть у них кепку с сеткой, а Лёшка жвачки-пластинки с каратистами. Судя по всему, привезли новый товар, а значит, нужно наведаться, пока сумки не увезли на точку. Сама Светлана Леопольдовна не носила то, что они продавали, и вообще делала вид, что к полосатым палаткам у моста не имеет никакого отношения. Новый бизнес мужа её явно смущал, как и раньше, она всем говорила, что он ведущий акционер консервного завода, а это всё в клетчатых сумках – посылки родственников из-за границы.

Захлопнув калитку, Арина едва не прищемила кривой хвост Пирату – Настька нашла его зимой у мусорных баков, откармливала из пипетки, и он, как ни странно, выжил. Во дворе Большого дома аромат цветущих яблонь ощущался ещё острее, даже рыбный дух не смог его перебить. На деревянном столике рядом с уличным краном бабушка Вася чистила рыбу. Головы бросала прямо на траву, коты тут же кидались на добычу и утробно рычали. Оля баламутила воду в ведре, гоняя самых мелких рыбёшек. Увидев Арину, подняла взгляд:

– Смотри, золотая рыба!

Арина чуть приостановилась, бросила взгляд в мутную воду. Среди мелких карпиков плавал колючий пучеглазый бычок. Оля смотрела на него заворожённо, видимо, дорисовав в воображении ему золотой хвост и волшебные свойства.

– Ариш, отнеси маме карасей на уху.

– Я не могу, позже.

– Ты в сад?

– Да.

Бабушка вздохнула, но промолчала. За последний месяц Арина не пропустила ни одного дня, словно на работу приходила к яблоне деда Данила. Он умер в апреле, но щуплый саженец уже зацвёл.

Углубившись в ряды деревьев, Арина торопливо обошла груши и сливы, но как только начался Живой сад, замедлилась. Остановившись у молодой яблони, тронула тонкий ствол пальцами и затихла. Ветви деревца напоминали узловатые пальцы с зажатыми в них кистями, а цветы пахли медовой гуашью.

Не все яблони были посажены на местах реальных захоронений. Точно Арина знала только про детей прадедушки Абрама. Пять яблонь, навсегда оставшихся юными деревцами, – пять детских могил. Сестра прабабушки тоже была похоронена здесь, насчёт остальных Арина не знала, да и не спрашивала. Большую часть родственников погребли на местном кладбище, но при посадке яблони обязательно использовали какую-то личную вещь. В корнях яблоньки деда Данила осталась ветошь в разводах краски. Ей он вытирал руки и кисти.

Арина судорожно всхлипнула. Глаза наполнились слезами. В их семье смерть не была причиной плакать, а она не просто плакала, ревела с соплями и слюнями. Захлёбывалась своим горем. Дед Данил был её единственным другом и единственным, кому она показывала свои рисунки. Он жил отшельником в посёлке Степном на углу улиц Кленовой и Отрадной. Из окон его дома открывался вид на кукурузное поле и закат. Когда-то, как дедушка Витя и дедушка Степан, он работал бригадиром в «Сад-Гиганте», но лет десять назад пьяный замёрз в сугробе, и ему ампутировали обе ноги ниже колена. Арина и не знала его ходячим обычным способом и пьяным никогда не видела.

По дому дед Данил передвигался на мягких подкладках, привязанных к ногам, а большую часть времени сидел. Сидел, курил вонючие самокрутки и рисовал. От сигарет его пальцы и зубы пожелтели, он выглядел неопрятно, разговаривал мало, но умел видеть волшебство в прожилках листьев и дождевых пузырях.

Прошлогодней зимой он сильно заболел, но наотрез отказался покидать Степной. Арина попала к нему в качестве временной сиделки. Сама вызвалась. С весны стала ездить по выходным на вахтовом автобусе, а летом чуть ли не каждый день. Папа завозил её с утра и забирал на обратной дороге из сада. Он работал трактористом, в зависимости от сезона менялась техника, которой он управлял, но чаще всего он участвовал в обрезке деревьев и подготовке рядов для посадки.

Больше года у Арины был друг. Он научил её рисовать и тонко затачивать карандаши, так что грифелем при желании можно было насквозь проткнуть не только муху, но и мышь. Ему было плевать, если Арина грубо выражалась, ходила лохматая и не ела в обед суп, главное, могла нарисовать влажный нос собаки и пыль в солнечном луче.

В кособоком саманном доме не было телевизора и радио, даже книжек не было, только краски и холсты. Но Арина предпочитала карандаши. Дед Данил рисовал гуашью, мосбытхимовскими тюбиками и даже её школьной акварелью, часто одну картину поверх другой. Были в его доме и пятислойные портреты. Сквозь розоватую пастельную кожу, будто сквозь дымку, проглядывали лица ранее запечатлённых людей.

После его смерти несколько холстов оказались в картинной галерее на Школьной улице, но большая часть переехала на их чердак. Хатку в Степном заколотили, решили в будущем выставить на продажу, если крыльцо и крыша окончательно не сгниют. Прямых наследников дед Данил не оставил.

Раскрыв блокнот, Арина подняла его перед собой и развернула к дереву.

– Это я Лёшку нарисовала. Он не всегда идиот, бывает и такой, интересный. А это… – не опуская блокнот, она перелистнула страницу, – это Француз. То есть Филипп Черных. Это он с Настькой выдувал самодельные мыльные пузыри.

Она опустила блокнот, посмотрела на собственный рисунок и вздохнула. Тут же нос защекотало яблочным воспоминанием, перед глазами промелькнуло серебристое от снега поле и рука, держащая смятую сигарету. Арина затаилась в надежде уловить ещё что-нибудь личное дедушкино, но воспоминание развеялось, словно туман. Вздохнув, она снова подняла блокнот.

– Это гармонь Лёхача без самого Лёхача. Он ещё в Москве. Звонил недавно с телеграфа. Вроде скоро вернётся. – Снова зашелестели страницы. – Это Селёдка…

За спиной раздался голос Филиппа:

– А это Афганец? Надо же! Похож.

Блокнот выпал из рук Арины прямо на траву. Филипп поднял его и бросил короткий взгляд на яблоню.

– Прости. Не хотел напугать.

– Что ты тут делаешь?

– Искал Настёну. Бабушка Вася сказала, что она в сад убежала.

– От тебя?

Филипп замялся.

– Кажется, она на Ксюшу обиделась.

Арина прижала закрытый блокнот к животу и замотала головой.

– Здесь её точно не было. Я не видела, – закончила она уже не так уверенно. Настёну она вполне могла проворонить, слишком глубоко погрузилась в воспоминания.

Филипп вгляделся в цветущие деревья.

– Может, в дом пошла.

– Может. – Арина смотрела на него снизу вверх, но при этом с вызовом, всем своим видом транслируя угрозу.

– Никому не говори.

– Что ты так красиво рисуешь? – Он едва улыбнулся. – Очень красиво. Ксюша в школьном конкурсе художников собирается участвовать, но ей до тебя далеко. Афганец один в один получился. Даже взгляд вооружённый.

– Спасибо, – нехотя выдавила она благодарность.

На краю сада мелькнул силуэт, Филипп сощурился.

– Кажется, нашлась моя пропажа.

Он осёкся, будто хотел что-то добавить, но промолчал и пошёл в сторону забора. Арина несколько минут смотрела ему вслед, пульс неспешно успокаивался, а с горячих щёк медленно сползал румянец.