– Ну, попадёшь ты в опалу к Изяславу, от Бажена-то тебе какая польза? – Регелинда недоумевающе пожала плечами. – Он ведь не князь и не воевода. Так, подай-принеси…

– Впотьмах и гнилушка светит, – загадочно усмехнулась Ода.

За обедом Ода поинтересовалась у Регелинды, как прошла её встреча с Баженом.

– Повидались мы с ним, – с лёгким раздражением ответила Регелинда, – пошушукались в укромном месте. Бажен аж засветился весь, когда я сказала ему, что вдова Святослава Ярославича приглашает его к себе вечерок скоротать в опочивальне.

– Полагаешь, Бажен придёт ко мне? – спросила Ода.

– Не придёт – прилетит! – ворчливо ответила Регелинда.

Свою встречу с Баженом Ода обставила так, чтобы никто из служанок ничего не заподозрил. Регелинда провела Бажена через боковой вход в покои княгини, по пути предупредив, как и где ему надлежит спрятаться в случае чего-то непредвиденного. Помимо этого Регелинда, по приказу Оды, как бы между прочим обмолвилась Бажену, что её госпожа сгорает от страсти к нему, иначе она не отважилась бы на такое бесстыдство.

Бажен, совершенно потерявший голову от происходящего и от услышанного от Регелинды, бубнил что-то невразумительное, то и дело спотыкаясь в узких переходах терема. Наконец Регелинда бесшумно отворила заветную дверь и бесцеремонно втолкнула гридня в комнату, где его ожидала Ода.

«Развлекайтесь, голубки!» – с чувством выполненного долга подумала служанка, направляясь прочь.

Ода встретила Бажена в длинном синем платье с чёрными вышивками по вороту и на рукавах. Синий цвет очень гармонировал с её синими глазами. Узкое платье красиво облегало статную фигуру Оды. А чёрные узоры придавали платью некоторую строгость, как и золотая диадема, венчавшая голову Оды.

– Здравствуй, дружок! – с кокетливой улыбкой произнесла Ода, делая шаг навстречу Бажену. – Надеюсь, ты не забыл меня?

– Как я мог тебя забыть, княгиня, – почтительно промолвил гридень и отвесил поклон.

– Я ведь осталась должна тебе, дружок. Сегодня хочу отдать свой должок, – без всякого смущения продолжила Ода, задирая подол своего платья и обнажив свои белые полные бёдра. – Надеюсь, ты не против?

Вместо ответа Бажен стал торопливо срывать с себя одежду.

Ода попятилась и скрылась за занавеской, где было приготовлено ложе.

* * *

Изяслав Ярославич вступил в Киев под праздничный перезвон колоколов. Об этом позаботился воевода Ратибор, дабы хоть как-то скрасить недовольство киевлян: почти никто из горожан не вышел встречать бывшего изгнанника. Улицы Киева были пустынны, но сквозь щели в заборах, из окон, из приоткрытых ворот люди наблюдали, как проезжает по своему стольному граду Изяслав в сопровождении брата Всеволода и целой толпы слуг и дружинников.

У великокняжеского дворца Изяслава с почётом встречали киевские бояре, выборные от купцов и ремесленников. Пришёл и митрополит.

– Что-то вожаков из народа не видать, – слезая с коня, обратился ко Всеволоду Изяслав. – Отчего бы это, брат?

– В смятении народ, – откровенно ответил Всеволод. – Никто не ожидал, что ты вдруг в Киеве объявишься.

– Людишки меньшие думают, что я по их души пришёл. Так, что ли? – Изяслав мрачно усмехнулся. – Неужто чёрный люд меня страшится?

– Не без этого, – вздохнул Всеволод. – Ты уж прости люду киевскому былые обиды, брат. Время старое ушло, ныне новые времена грядут.

– Вот именно! – пробурчал себе под нос Изяслав. – Кончилось время Святослава и его прихвостней. Теперь моё время начинается!

Кроме Всеволода эти слова Изяслава расслышал оказавшийся неподалёку Олег и нахмурился.

Хотя на дворе был Петров пост, Изяслав тем не менее закатил пир горой, повелев, чтобы на столах стояли и постные кушанья, и скоромные. Сидя во главе стола, Изяслав с торжествующей улыбкой обратился к гостям. Мол, кто желает пост блюсти, тот может на рыбу и квашеную капусту налегать, а кто собрался выпить вина за его возвращение, для тех приготовлены сало, буженина и жаркое из телятины… Изяслав как бы намекал, что за его столом постникам не место. Какой ещё пост, если он опять великий князь!..

Митрополит, сидевший среди самых именитых гостей, скромно помалкивал, понимая, что ныне день Изяслава, который и раньше-то не любил поститься, а в такой день и подавно не станет. Если Изяслав подаст пример несоблюдения поста, то примеру этому последуют все находящиеся на пиру, дабы не вызвать его неудовольствие.

Гости и впрямь, не стесняясь митрополита, налегали на скоромные блюда. Рекой полилось греческое вино и хмельной русский мёд. Здравицы в честь Изяслава следовали одна за другой. Первым похвальную речь о своём старшем брате произнёс Всеволод, как бы показав образчик всем присутствующим, как надлежит чествовать хозяина застолья, не касаясь при этом прошлых неурядиц и, уж конечно, не упоминая про Святослава Ярославича.

Затем пример Всеволода Ярославича подхватил Святополк, старший сын Изяслава, который даже прослезился от волнения. Потом долго и напыщенно разглагольствовал воевода Коснячко, верный спутник Изяслава в его скитаниях. После Коснячко в ораторском искусстве упражнялись один за другим киевские бояре, спеша выслужиться перед новым великим князем.

Даже Владимиру, сыну Всеволода Ярославича, пришлось сказать несколько похвальных слов об Изяславе, чтобы не выглядеть белой вороной на фоне всеобщего раболепия.

Олег после первой же хмельной чаши встал из-за стола и удалился из пиршественного зала. Ему было противно видеть самодовольное лицо человека, после многих лишений вдруг уверовавшего в своё могущество и торжествовавшего при мысли, что он может в любой момент это могущество употребить. Впрочем, Олег позволил себе уйти, заметив, что прежде него это застолье покинул митрополит Георгий.

Вслед за Олегом ушёл с пира и Рюрик Ростиславич, почти силой уведя за собой своего брата Василько.

Олег удалился в отведённые для него покои, поэтому он не видел, что в дальнейшем происходило в пиршественном зале.

Изрядно захмелевший Изяслав, ударив по столу кулаком, потребовал тишины. Гости разом примолкли.

– Я вижу среди пирующих жену моего брата Всеволода, – промолвил Изяслав, – вижу здесь и супругу сына моего Святополка, вижу жён боярских. Но не вижу вдову моего покойного брата Святослава, хотя она, по слухам, живёт в Киеве. Почто Ода не пришла поздравить меня с возвращением в отчий край? Почто её не пригласили сюда?

Боярин Ратибор поспешно приблизился к Изяславу и сказал, что он посылал слугу за Одой, но та отказалась прийти на пир.

– Немочи её какие-то одолевают, великий князь, – негромко добавил Ратибор, намекая Изяславу, что у Оды имеется веская причина не присутствовать на сегодняшнем застолье.

– Какие ещё немочи?! – рассердился Изяслав и вновь грохнул кулачищем по столу. – Послать снова слугу за Одой, а не пойдёт – за косы приволочь!

Ода была несказанно удивлена, увидев перед собой посыльного от Ратибора, который, часто кланяясь, стал упрашивать её пожаловать на пир к Изяславу Ярославичу.

– Не токмо Изяслав-батюшка просит тебя об этом, княгиня, но и Всеволод Ярославич, и боярин Ратибор, – твердил посыльный, комкая шапку в руках. – Торжество ныне у них, вся знать гулеванит. Почто бы не уважить именитых людей, княгиня?

– Не до веселья мне ныне, – отрезала Ода. – Хвораю я. Так и скажи тем, кто тебя послал.

Посыльный, поохав и повздыхав, удалился.

Ода ожидала чего угодно, но никак не того, что потом случилось. Изяслав, сопровождаемый несколькими гриднями, ввалился в её покои, переполошив служанок. Регелинда попыталась было преградить путь Изяславу, но, получив сильную зуботычину, свалилась на пол с разбитым в кровь лицом.

– Вот, пришёл справиться о твоём самочувствии, пава моя, – с пьяной ухмылкой произнёс Изяслав, перешагнув через распростёртую на полу Регелинду. – Ретивая у тебя служанка, однако. Может, мне её в дружину взять, а?

Изяслав остановился перед Одой, которая сидела за столом, но при виде непрошеных гостей встала.

В дверях за спиной у Изяслава, посмеиваясь, переминались с ноги на ногу его подвыпившие гридни.

– Я чаял тебя в постели увидеть, а вижу на ногах и с румянцем во всю щеку, краса моя, – изобразил удивление Изяслав.

Он хотел коснуться пальцами щеки Оды, но она ударила его по руке и отшатнулась.

– Напрасно ты брезгуешь мной, голубушка, – с угрозой в голосе проговорил Изяслав, дыша вином в лицо Оде. – У меня ведь ныне всё просто: кто мне не друг, тот – враг.

– У меня тоже всё просто, княже, – в тон Изяславу промолвила Ода. – Чего я не хочу, того и не делаю.

– Ох уж мне эти немецкие ужимки! – недобрым смехом рассмеялся Изяслав. – Насмотрелся я всего этого в Майнце и Госларе^[66]. Что ж, милая, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Но всё едино будет так, как я хочу!

Изяслав обернулся к своим гридням и властно приказал:

– Хватайте эту сучку и волоките за мной.

Большего позора Ода ещё не испытывала. Её, как провинившуюся рабыню, двое гридней силой тащили вниз по ступеням к выходу. Идущий впереди Изяслав то и дело останавливался, поворачивался к Оде и по-немецки осыпал её отборной бранью. Скитаясь по германским землям, Изяслав хорошо освоил немецкий язык.

По улицам Киева Оду везли, перебросив через седло. При этом гридень, ехавший на одном коне с Одой, несколько раз оголял у неё ягодицы, хлопая по ним ладонью под дружный хохот других дружинников.

К счастью для Оды, уже начинало темнеть, поэтому прохожих на улицах было мало, да и те при виде буйных Изяславовых гридней спешили свернуть куда-нибудь в переулок.

В великокняжеском дворце Оду заперли в небольшой светлице с одним оконцем, утонувшим в нише толстой каменной стены. Кроме скамьи и грязного ложа в комнатке ничего не было. Судя по доносившимся громким мужским голосам, где-то поблизости находилось помещение для дворцовой стражи.

Какое-то время Ода мерила комнатушку нервными шагами из угла в угол, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери, обитой железными полосами. Потом Ода долго смотрела в окно на закатное небо, на громаду Десятинной церкви, на тесовые крыши и маковки боярских теремов. Безнадёжное отчаяние вытеснялось из неё бессильной яростью.

Когда совсем стемнело, за дверью послышались шаги, голоса, бряцанье оружия. Звякнул замок, дверь со скрипом отворилась, и в светлицу вступил Изяслав, наклонив голову в низком дверном проёме.

Сопровождавшие Изяслава гридни внесли в комнату небольшой стол. Они поставили на него медный горящий светильник, блюдо с фруктами, тарелку с копчёным мясом, две серебряные чаши и сосуд с вином, после чего удалились, обмениваясь многозначительными взглядами и ухмылками.

Изяслав придвинул к столу скамью и сел.

– Выпей со мной, княгиня, – сказал он, наливая в чаши тёмно-красное вино. – Это немецкое вино из подвалов короля Генриха.

Видя, что Ода продолжает стоять, Изяслав силой усадил её на скамью рядом с собой.

– К чему это упрямство, княгиня? – недовольно заговорил он. – Ты же в полной моей власти, и я волен сделать с тобой всё, что пожелаю. Ну, за что будем пить? – добавил Изяслав, увидев, что Ода покорно взяла чашу со стола.

Не отвечая, Ода осушила чашу до дна и поставила её обратно на стол, перевернув ножкой кверху.

Изяслав нарочито громко и торжественно провозгласил:

– За восстановленную справедливость и за Божье провидение, которое всегда на стороне обиженных. – Затем он залпом выпил вино.

Ода не смогла удержаться от презрительной усмешки после этих слов Изяслава, а также при взгляде на вымазанные жиром рукава Изяславовой свитки^[67], на хлебные крошки в его бороде. Раньше извечная неопрятность Изяслава вызывала в Оде лишь жалость к нему, но теперь это не вызывало у неё ничего, кроме презрения. И этот человек, неряшливый и пьяный, ныне стал великим киевским князем!