Прежде чем допустить Всеволода к беседе с ромейскими послами, Святослав захотел выяснить, как отнесётся он к тому, что лелеет в своих тайных помыслах его старший брат. А замышлял Святослав ни много ни мало отнять у ромеев не только Тавриду, но и земли по Дунаю.

– Прадед наш Святослав Игоревич не где-нибудь, а на Дунае желал видеть свою столицу, – молвил Святослав, оставшись наедине со Всеволодом. – Кабы не безвременная смерть его, то Русь и поныне твёрдой ногой стояла бы на Дунае. Ромеям всё едино с болгарами не совладать, а мы совладаем. Так зачем нам стеречь владения дряхлого старца, ежели можно просто забрать их под свою руку. Подумай, брат, как усилится Русь, коль закрепится на Дунае. Да мы сможем входить без стука к любому из европейских государей! Изгоним греков из Тавриды, а всю их торговлю себе возьмём, станем торговать напрямую с Востоком и Западом!

Всеволод слушал, кивая русой головой и поглаживая густую бороду. Он видел, что у Святослава от заманчивых перспектив закружилась голова. Однако Всеволоду, честному и прямодушному, не хотелось действовать коварством против ромеев, с которыми его одно время связывал родственный брак. Более того, Всеволод слыл не только на Руси, но и в Царьграде другом и союзником ромеев.

Поэтому Всеволод постарался мягко разубедить Святослава. Мол, русским князьям надлежит действовать коварством против степняков-язычников, но никак не против единоверцев.

– Можно подумать, ромеи-христиане в прошлом не платили нам подлостью за дружбу, – проворчал Святослав. – Даже договоры с нами ромеи наполняют обилием соритов и утидов^[44], часто заменяя существующее положение вещей сослагательным наклонением, дабы в будущем было легче нарушать эти договоры.

– Всё равно, брат, не пристало нам уподобляться обманщикам в делах, где не обойтись без крестоцелования, – сказал Всеволод. – По-моему, честнее объявить войну ромеям и отвоевать у них Тавриду, чем под видом друзей проникать в их владения, чтобы затем обнажить на них меч. Подло это и низко!

– Я так и думал, что с тобой кашу не сваришь, – рассердился Святослав. – Ещё один Феодосий выискался на мою голову! Ещё один праведник поучать меня вздумал! Что же ты, брат, Изяслава не вразумлял, когда тот творил дела неправедные?

– Изяслав ныне пожинает плоды своего недомыслия, – хмуро промолвил Всеволод, – а тебе лучше бы не тягаться с ромеями в коварстве, но доказать им своё величие благородством поступков.

Святослав в присущей ему манере не стал продолжать этот разговор. Хорошо разбираясь в людях, он знал, в какой ситуации на кого можно положиться. Сделав вид, что слова Всеволода его убедили, Святослав заговорил о том, что было бы неплохо соединить брачными узами Всеволодову дочь Марию с одним из младших сыновей василевса ромеев.

– Но ведь Мария обручена с твоим сыном Романом, – слегка растерявшись, обронил Всеволод. – Дело к свадьбе идёт.

– Не годится сводить на брачном ложе двоюродных брата и сестру, – заявил Святослав. – Вот поженили мы сына моего Глеба и дочь твою Янку, видя, как они любят друг друга. Казалось бы, благое дело сотворили. Ан нет! Священники-греки во главе с митрополитом Георгием и поныне брюзжат, мол, я потакаю греховному кровосмесительству. Посему подыщем для Романа другую невесту, уж не обессудь, брат.

Всеволод не стал возражать, поскольку сам в душе желал найти для Марии иноземного жениха, только никак не решался сказать об этом Святославу.

От Святослава не укрылось то, что Всеволод не только согласен, но и рад возможности породниться с семьёй византийских императоров. Поэтому на встрече с ромейскими послами Святослав сразу заговорил о прекрасной возможности подкрепить военный союз Руси и Византии ещё и брачным союзом. Дальнейший разговор свёлся к тому, когда провести смотрины русской княжны и когда лучше сыграть свадьбу, которой придавалось особое значение ввиду того, что киевский князь считал это событие некой гарантией соблюдения ромеями данных ему обещаний. Об этих обещаниях даже Всеволод ничего не знал. Святослав и не собирался посвящать его в свои замыслы, видя, что тот не терпит ни подлости, ни коварства в государственных делах.

Послы уехали обратно в Царьград. Святослав же послал гонца в Тмутаракань с повелением своему сыну Роману расправиться с корсуньским катепаном.

В начале осени из Киева в столицу ромеев отправился целый караван судов. На самой большой и красивой ладье находилась дочь Всеволода Ярославича. Вместе с княжной Марией в далёкий Царьград отправились её верные служанки и доверенные люди Всеволода, которым надлежало выяснить на месте, годится ли в мужья Марии предлагаемый жених, не страдает ли он какой-нибудь телесной немочью или помрачением рассудка. Святослав тоже послал в Царьград своего боярина, которому предстояло договариваться от лица киевского князя с самим василевсом Михаилом Дукой.

В эти же дни свершилось ещё одно событие, которого с нетерпением ожидал Святослав Ярославич.

По его указанию монахи Печерского монастыря вот уже почти два года были заняты составлением Изборника, куда они помещали многие известные труды нынешних времён и времён минувших, повествующие о суде, о власти, о справедливости, и прочее занимательное чтиво, полезное для пытливого ума. В Изборник были вставлены также отрывки из разных сочинений, переведённые на русский язык с греческого и латыни. Имелись в этой книге и богословские тексты, намеренно подобранные с таким умыслом, чтобы показать читателю, что «князь киевский бо есть Божий слуга человеком милостью и казнию злым».

Таким хотел видеть себя Святослав Ярославич перед нынешним и грядущими поколениями.

Наконец-то Изборник был закончен. Эту объёмистую книгу в новеньком переплёте из телячьей кожи принёс в княжеский дворец новый игумен Печерской обители – Стефан.

Святослав встретил Стефана с непоказным радушием, поскольку тот в прошлом не раз гостил в Чернигове и даже помогал иноку Антонию, спасавшемуся от гнева Изяслава, основать близ Чернигова Ильинский пещерный монастырь. Преемником Феодосия в Киево-Печерском монастыре Стефан стал тоже не без помощи Святослава. Двух этих в сущности разных людей связывало одно – стремление поставить Киевскую Русь во главе всех православных государств. И если Святослав на этом поприще был готов действовать копьём и мечом, то Стефан избрал своим оружием славянскую письменность, полагая, что слово, написанное кириллицей, весомее греческих молитв, звучащих во многих русских храмах.

Глава пятая. Беседа за шахматной доской

В октябре война в Богемии закончилась.

Отчаявшись одолеть русскую рать в открытом сражении, Вратислав запросил мира. Он заплатил Перенегу откуп в тысячу гривен серебром и снабдил русичей провизией на дорогу.

Киев встретил победоносное русское войско колокольным звоном и толпами ликующих людей.

Потом был пир в великокняжеской гриднице, где среди всеобщего веселья звучали похвалы молодым князьям Олегу и Владимиру, достойно проявившим себя в трудном далёком походе. Не был забыт и Перенег, чьё ратное умение и жизненная мудрость как нельзя лучше пригодились в столь нелёгком для русских полков испытании. Старшие дружинники, соратники Перенега, провозглашали здравицы и в честь Святослава, давшего им в предводители столь опытного воеводу.

Олег недолго сидел за пиршественным столом. Он покинул гридницу вскоре после того, как с пиршества удалилась Ода.

Ещё перед пиром Олег и Ода условились о встрече в одном из укромных покоев на женской половине дворца.

Олега провела туда Регелинда. Ему самому не удалось бы отыскать нужное помещение, не привлекая внимание служанок. Дворец был так огромен, что Олег с трудом ориентировался в нём, особенно в тёмное время суток.

Ода встретила Олега в исподней сорочице из тонкой греческой ткани, сквозь которую проступали округлые формы её прелестного нагого тела. И в сорок лет Олегова мачеха выглядела великолепно.

Олег с порога объявил мачехе об этом. Ода рассмеялась счастливым смехом и кинулась на шею к Олегу.

Их уста соединились в долгом страстном поцелуе.

В этот миг в светёлку заглянула Регелинда и сердито прошипела:

– Дверь-то на засов заприте, скаженные. Чай, успеете налобызаться!

Заперев дверь, Олег и Ода снова обнялись с жадным исступлением, одолеваемые одним-единственным желанием.

Насытившись поцелуями, любовники устремились к ложу и повалились на него, не размыкая своих объятий. Лёжа на спине, Ода через голову стянула с себя тончайшую сорочицу. Она поглаживала пальцами пунцовые сосцы своих белых округлых грудей, с еле заметной улыбкой глядя на то, как Олег поспешно избавляется от одежд.

Наконец Олег предстал пред мачехой совершенно обнажённым, с вожделенным блеском в глазах. Два нагих тела сплелись воедино, счастливые и полные страсти. Олег шумно и часто дышал, сотрясая кровать сильными телодвижениями. Ода негромко стонала под ним. Исторгнув из себя семя, Олег тоже застонал, протяжно и блаженно. Вмиг обессилев, он повалился на постель рядом с Одой.

Они лежали в обнимку, нежно поглаживая друг друга кончиками пальцев. Их молчание длилось недолго.

Ода стала расспрашивать Олега про Гиту, которая недавно родила сына-первенца, а Олег стал ему крёстным отцом. Так пожелал Владимир.

Олег отвечал на вопросы мачехи коротко и односложно. Он вдруг ощутил в себе какую-то неловкость, некий внутренний стыд. Причина этого была ему понятна. Расспросы Оды пробудили в сердце Олега задремавшие было чувства к Гите, милый образ которой часто возникал перед его мысленным взором. Олег догадывался, что Гита питает к нему такие же чувства, но вынуждена таиться, ибо отдана в жёны Владимиру. Олегу вдруг показалось, что, лёжа в постели с Одой, он чем-то предаёт кареглазую дочь Гарольда.

Олег мысленно искал себе оправдание.

«Что связывает меня с Гитой? – думал он. – Наши взаимные признания украдкой, единственный торопливый поцелуй в уста, редкие откровенные взгляды… Всё это в прошлом и больше не повторится, ведь Владимир мне друг и брат. Не пристало мне, став крестником его первенцу, тайно соблазнять его жену».

Между тем Ода принялась рассказывать Олегу о том, как Святослав сосватал за брата византийского императора Марию, дочь Всеволода Ярославича.

– Бедная Мария пролила немало слёз, прощаясь со мной на пристани, – печально молвила Ода. – Не хотелось ей покидать отчий дом. Ох как не хотелось!.. Но разве отцов трогают дочерние слёзы, коль речь заходит о выгодном родстве с василевсом ромеев. В этом есть вся мужская суть! Во все времена женщины являются для мужчин либо игрушками, либо разменной монетой…

Ода подавила раздражённый вздох.

– А как же Роман? – спросил Олег.

– Для Романа твой отец намерен подыскать другую невесту, которая не будет с ним в родстве ни в ближнем, ни в дальнем, – ответила Ода. – Кстати, твой отец и для тебя невесту подыскивает, и не где-нибудь, а в Венгрии. Туда недавно послы уехали.

Олег был удивлён и немного раздосадован услышанным, поскольку отец при встрече с ним ни словом не обмолвился об этом.

Ода прижалась к Олегу, заглянула ему в глаза и томно прошептала:

– Не отдам тебя ни венгерке, ни польке. Никому!

Румяное лицо мачехи с блестящими глазами в обрамлении светлых растрёпанных волос в этот миг показалось Олегу самым красивым на свете. Он стиснул Оду в объятиях и запечатлел жадный поцелуй на её алых устах.

* * *

Спустя два дня состоялось венчание Регнвальда и Мелитрисы, которую перед этим русские священники обратили в православную веру, как того требовал обычай.