Мария!
                        В далёком Ишиме
ты письма читаешь губами.
Любовь —
             как Сибирь – нерушима.
Но входит,
                       скрипя костылями,
солдат никому не знакомый,
как я здесь,
                        тоской опалённый.
Его
оставляешь ты дома.
И вдруг называешь:
                                         Семёном.
Мария!
                        Моё это имя.
И большего знать мне не надо.
Ты письмами дышишь моими.
Я знаю.
Я верю.
Ты рядом.

1942

Смерть бойца

Хороним друга.
Мокрый снег.
Грязища.
Полуторка ползёт на тормозах.
Никак правофланговый не отыщет
песчинку в затуманенных глазах.

Торжественная музыка Шопена.
Нелютая карпатская зима.
И люди покидают постепенно
с распахнутыми окнами дома.

И тянется по улицам колонна
к окраине, до самого хребта.
Лежит он, запелёнутый в знамёна.
Откинуты в полуторке борта.

А на поляне вырыта могила,
а на поляне громыхнул салют,
а чья-то мать уже заголосила,
а письма на Урал ещё идут,
а время невоенное.
                                          И даже
не верится, что умер человек.
Ещё не раз стоять нам без фуражек —
такой уже нелёгкий этот век.

Уходят горожане постепенно,
и женщины, вздыхая, говорят:
– Погиб герой!
В бою погиб военный!
Как им скажу,
что не убит солдат,
что трое суток в тихом лазарете
он догорал,
он угасал в ночи,
ему глаза закрыли на рассвете
бессонные, усталые врачи?

Ну как скажу, —
привыкли за три года,
что умирают русские в бою.
И не иначе!
Грустная погода.
Но запевалы вспомнили в строю
о том, как пулемётные тачанки
летали под обвалами свинца.

И снова говорили горожанки:
– Так провожают павшего бойца…

1947

На старой границе

– Пожалуй, не стоит вертаться.
Давай заночуем в горах.
Не хочется мне расставаться,
прощаться с тобой второпях.
Давай заночуем в Карпатах,
под звёздами ночь проведём,
на этих уступах щербатых,
где люди поставили дом.

И мы с лейтенантом Степновым,
усевшись на круглые пни
под низким навесом сосновым,
опять остаёмся одни,
одни, как в тревожном секрете.
Но это, конечно, не так:
за той крутизной в сельсовете
командует бывший батрак.

А раньше за той крутизною
держава кончалась моя
и чёрной полоской лесною
чужие тянулись края.
А раньше здесь были заставы.
И ты, лейтенант, оглянись:
какими дорогами славы
в Карпаты идёт коммунизм!

…Ночуем на старой границе,
которой не видно уже.
И нам почему-то не спится
в горах на былом рубеже.
Мы всю ощущаем планету
и каждый её поворот.

Стирая границы,
по свету
Свобода на запад идёт.
Её в деревнях и столицах
народы выходят встречать.

Ещё нам на старых границах
придётся не раз ночевать…

– Пожалуй, придётся… —
И снова
прощаемся мы за селом.
И лошадь уносит Степнова,
и цокот умолк за холмом;
и солнце прошло по эмали,
слегка пожелтив синеву…

И там, где мы ночью дремали,
колхозники косят траву.

1947

Рассвет

Я засыпаю на закате
и просыпаюсь на заре.
Под небесами
в хвойной хате
хлопочут птицы на горе.

Идёт кабан на кабана,
ковыль дымится на ветру.
И отступает тишина
за перевалы поутру.

Как порванные небеса,
лежат озёра синие.
Люблю леса осенние!
И с поводка спускаю пса.

И он ползёт по бережку.
Потом прыжок —
                          и он в пруду.
Он тянет утку,
                                   на ходу
выплёвывая пёрышки.

Я жду его под ивами,
как на земле ничьей.
С глухими переливами
течёт ручей.

Я достаю два кремешка
и высекаю искру.
Снимаю сумку с ремешка
и вынимаю миску.

Готовлю ужин на двоих.
Горит костёр у ног моих,
вокруг трава в золе.
И я среди ветров степных,
среди собратьев кочевых —
как равный на земле.

1946

Лес

Карпатские дубы
в листве бледно-зелёной,
как будто бы столбы,
как будто бы колонны…

Шершавая кора
под мхом голубоватым,
в зарубках топора —
в коричневых заплатах.

Как башня, душный лес.
В прогалину – в оконце —
с безоблачных небес
наотмашь греет солнце.

Система мощных линз
мне прижигает спину.
…Бегут деревья вниз,
и я спешу в долину,

и птичий перезвон
становится всё глуше.
Там тинистый затон
на самой кромке суши.

Я для тебя сорву,
когда приду к затону,
волшебную траву —
шальную белладонну,

чтоб любовалась ты
карпатскими лесами,
на травы и цветы
чтобы смотрела ты
огромными глазами.

Но ты нашла в лесу
в чащобе лесоруба:
он всю эту красу
валил на землю грубо.

И ты права опять:
сейчас нужней Карпатам
не лес, чтоб в нём гулять,
а брёвна – новым хатам.

1946–1947

Корчёвка

Лесорубы пням обрубают лапы
и корчуют культяпки
из мёрзлой земли.
И тягач, подминая ухабы,
в белом облаке,
в снежной пыли
по делянке лениво кружит:
постоит и опять пойдёт,
круг сужая всё у же и у же,
гусеницей землю гребёт.

И как дёрнет дупластый обрубок —
в три обхвата здесь были дубы, —
дрогнет трос,
и в морозных клубах
вот-вот станет тягач на дыбы.

И уже на земле воронка,
будто тонная бомба вошла.
Выгорает кустарник дотла,
и становится пашней
лесная сторонка.

С бороной идут мужики —
обживают тысячи га.
И куда ни ступит нога:
всё засеяно —
до реки.

Пень
вцепился корнями в пласт:
землю
он никому не отдаст.

Мы возьмём её!
Мы сильней!
Мы закончим корчёвку пней!
Но не завтра
и не на днях —
полпланеты в корявых пнях.

1947

Новоселье

Осень скачет сквозь ненастье
на поджаром иноходце.
Иноходец рыжей масти,
грива в лёгкой позолотце.
Там, где соляные копи,
где тропинка круто вьётся,
осень
                  прямо на галопе
осадила иноходца,
соскочила у колодца,
постояла у окна.
И
            как прыснет,
                             как зальётся
и как зашумит она!

Говорят ей из окна:
– Заходите, осень!
Просим!
Хватит сала и вина
и веселья хватит,
                        осень! —
В этом доме новоселье
солотвинского горняка.

Дом горняцкою артелью
выстроен наверняка.
Камень в камень
ладно втёсан,
и в стене бревно к бревну
так приструганы,
                         как осень
к урожаю и вину.

Зван сюда маляр бродячий —
брёл он мимо по лесам.
Пожелать зашёл удачи
нехмелеющим гостям.
Он желает солекопам
полной чаши,
                              долгих лет.

…И уже по горным тропам
пробирается рассвет.
Но опять смычки коснулись
струн тугих.
Все очнулись,
все качнулись, —
танцев не видал таких!

Закружился каруселью
новый дом,
и невпопад
разноцветною метелью
закружился листопад.

И не разобрать с налёту —
ярче кто, шибче кто?
Сыплет осень позолоту
на карпатское плато
и опять коня торопит
через дымный перевал.

…Короли окрестных копей
спать идут на сеновал.

1946

Осень

Перешагнула осень порог —
и
в Закарпатье.
Каждая рощица
                             и бугорок
в ситцевом платье.
В каждое озеро клёны глядят,
листья роняя.
– Здравствуй, —
                          сказал
                        запылённый солдат, —
область моя нестепная.
Камень на камне,
                               дуб на дубу,
ветер на ветре.
Я не кляну
                         ни тебя,
                                    ни судьбу.
Верьте —
                     не верьте.
Ты и такая мне дорога,
многих дороже.

Встанут
                         до самого неба стога,
будут
                      плоты осаждать берега,
в камни скуём бездорожье.
Здравствуйте, рощи!
                                      Будьте добры
кланяться в ноги.
Вон лесорубы
                                 острят топоры,
сев у дороги.
Вон лесорубы
                                    песни поют.
Слушайте, рощи.
Я не слыхал за дорогу свою
лучше
                        и проще.
В песне особенные слова —
все про свободу.

…С клёнов оранжевая листва
падает в воду.
Листья
                    плотами
                                стоят у запруд,
пляшут на месте.

…Осень и зрелость,
                                   песня и труд —
издавна вместе.

1946

Урожай

Светлеет запад и восход
по расписанью ночи.
И золотистый небосвод
ветрами обмолочен.

И горный округ озарён
скупым свеченьем зёрен,
распахнут с четырёх сторон
и, как амбар, просторен.

Гуцулы сходят с облаков
в долину строить хаты.
Летят под перезвон подков
во все колхозы сваты.

И на базарах дотемна
не утихает гомон.
Ты не увидишь из окна,
как этот мир огромен.

Ползут гружёные возы,
покрыты белой пылью,
Как радуга после грозы,
приходит изобилье.

1946

Дорога в Карпатах

Хлеб и соль я поберёг —
далека дорога.
Нужно вдоль и поперёк
этот край пройти.
Я не пожалею ног —
стран таких немного.
Можно десять пар сапог
износить в пути.

Виноградная лоза
оплетает сёла.
Как безумная слеза —
мутное вино.
Широко раскрыв глаза,
пыльный и весёлый,
через реки и леса
я иду давно.

Я иду по склону гор —
будто поднят полог:
не видал я до сих пор
скал таких и трав.
Начинает разговор
спутник мой – геолог.
Затеваем жаркий спор,
в споре каждый прав.

Он показывает мне
голубую глину.
Я о мачтовой сосне
говорю ему.
В предвечерней тишине,
выйдя на равнину,
я увидел, как во сне,
горный кряж в дыму.

Переходят речку вброд
пастухи и козы.
Лесоруб домой идёт,
лесоруб спешит.
Оплетают небосвод
бронзовые лозы.
После песен и забот
Закарпатье спит.

Только я один не сплю —
путь держу на Се влюш.
До чего же я люблю
по ночам брести!
До чего же я люблю
под ногами землю!
А над головой люблю
звёздные пути!

1947

«Всё в Карпатах меняется к лучшему…»

Всё в Карпатах меняется к лучшему, —
посмотри,
как по горному, по сыпучему
вверх по склону идут трудари,
валят наземь дубы могучие,
будто косят траву косари.