– Нажмешь еще раз, и я сломаю тебе палец, старая ты кошелка.

Повисла гнетущая тишина. Кристина Горбань даже позабыла вынуть нос из стаканчика с водой. Первый межрегиональный приготовился к грандиозному скандалу.

Тут Зельда Мамбург расхохоталась в голос. Вуалетка едва не слетела вместе с шапочкой от напора воздуха, вырвавшегося из ее рта. Вик держал на лице восковую улыбку. Рука телохранителя напоминала кран торгового автомата, схватившего игрушку со стеклянными глазами.

– Вот эта шутка была что надо, господин Галынский, – наконец проговорила Зельда Мамбург. Глаза ее глядели озорно. – Пожалуй, теперь я довольна вашим банком.

Ни слова больше не говоря, она направилась к вращающимся стеклянным дверям. Телохранитель выпустил Вика из своей бульдожьей хватки и последовал за нанимательницей. Они напоминали одну из тех разновозрастных пар, которую все обсуждают за спиной.

Но сейчас, как догадывался Вик, обсуждать будут совсем другое. Поправив пиджак, он огляделся. Выражение, с которым на него таращились, было ему хорошо знакомо. Слишком хорошо. Так обычно смотрели на Тори. Со смесью страха и отвращения.

Схватив ключи от машины, Вик бросился к выходу. Снаружи он чуть не сшиб Зельду Мамбург, спускавшуюся по ступеням. К счастью, ни она, ни ее бульдог этого не заметили. Вик тут же позабыл о них. Он должен был убедиться, что в ближайшие дни не совершит самую большую ошибку в жизни.

2.

Ступив в гематологическое отделение, Вик по привычке задержал дыхание. Приходилось спасаться от запахов убийственной дезинфекционной смеси из хлорки и анолита. По счастью, окна в отделении были открыты. Вик сейчас же пришел к выводу, что готов дать руку на отсечение, лишь бы здесь пахло асфальтом. Хорошим. Прожаренным. Только что выползшим из-под дорожного катка.

У сестринского поста он улыбнулся. От восковой улыбки, что в банке перекосила ему лицо, не осталось и следа.

– Мария, добрый день. – Вик протянул коробочку с лиловой заводской лентой. – Это вам. Как она сегодня?

Мария, давно взмокшая в своем белом халатике, обаятельно улыбнулась. Улыбка вышла довольно провокационной, потому что следом Мария открыла коробочку, вынула шоколадную конфету и положила ее в рот. Точнее, прикусила ее зубками, а уж потом проглотила, точно наживку.

«И ты даже не поздороваешься со мной, не так ли? – мысленно вопросил Вик. – А еще ты считаешь, что я хожу сюда исключительно ради того, чтобы ты жирела. В следующий раз прихвачу ветчины. Только сразу ты ее не получишь».

– Как моя сестра? – Вику пришлось постараться, чтобы его голос не дрожал. – Понимаю, конфеты очень вкусные, но мне важно знать состояние Тори. Как она?

Рот Марии наконец-то прекратил рассасывать шоколадное месиво. Она опять широко улыбнулась. Зубы ее, как ни странно, остались белыми.

– С Викторией всё в полном порядке.

– Хотите сказать, она поправилась? – Губы Вика опять теряли чувствительность.

– Нет, конечно. Я к тому, что ее состояние без ухудшений. Знаете, а вы совсем не похожи. Вы же близнецы, – Мария махнула следующей конфетой, – а выглядите как давленое и недавленое яички.

– Обожаю шутки про куриц. Это ведь была одна из них, верно? Иначе бы совсем скверно вышло, да? Не берите в голову, Мария. Лучше скажите: эти появлялись?

– О ком вы? Ах, вы об этих. Нет, эти уже вторую неделю не захаживали.

«И я тоже не был примерно столько же, – отметил про себя Вик. – Только черта с два я начну облезать из-за этого».

– Ой, а можно я нажму. – Мария показала на значок. – Мне так нравятся ваши шутки.

– На обратном пути, хорошо? Я должен повидать сестру.

Помахав на прощание, Вик направился дальше по коридору. У ее палаты замялся.

«Виктор и Виктория. Нашу историю хоть в песне излагай. Получилось бы что-то вроде кантри-дряни о скрипящей половице».

Они были монозиготными близнецами, которым повезло – или не повезло, как посмотреть – родиться разного пола. Всё началось, когда им было по десять. Хороший возраст буквально для всего, но Тори предпочла море. Она всё чаще уходила на берег, откуда в молчании следила за волнами Таганрогского залива. Так продолжалось до тех пор, пока ей в руки не попала странная статуэтка, напоминавшая темно-изумрудное яйцо.

Вик готов был поклясться, что Тори сама выманила эту штуковину из воды. Он видел, что с ней происходило, но понимал и того меньше. Кроме одного: камень из моря заменил ей брата. Ему не хотелось вспоминать о ночах, когда ему казалось, что статуэтка шепчет, создавая в воздухе спальни черные волны, охотившиеся за домами.

А в пятнадцать Тори сбежала.

Вик погоревал, но еще больше слез выплакал, когда умерла мать, не справившись с потерей дочери. Потом Вик устроился на консервный завод. Его мозги были заняты учебой, пока руки сортировали, перерабатывали и закатывали рыбу в жестянки. Он сильно уставал и мог наизусть перечислить всё, что они выпускали – от сардин с овощным гарниром и до кильки по-гавайски, – но это не спасало от фантомных болей и галлюцинаций.

Как и полагалось близнецу, Вик худо-бедно чувствовал, что происходит с Тори. Она голодала, трахалась и спала на улице. Иногда голосовала на дороге и снова трахалась, если хотела отблагодарить доброхота за рулем. Или нюхала «белый», когда удавалось его раздобыть. Но больше ее занимала чертова статуэтка. Вик буквально ощущал, как она пожирает Тори изнутри, требуя невозможного.

Фантомная жизнь с Тори закончилась, когда Вик закалил себя настолько, что и сам мог считать себя консервой, которую никто и никогда не откроет. Вик Галынский в собственном соку. Пальчики оближешь.

Однако Тори всё-таки ворвалась в его жизнь и сделала это не самым обычным способом.

Вик увидел по телевизору репортаж о некой религиозной группе под названием «Воды Кан-Хуга». Ее возглавляла Тори. На экране показывали южную оконечность острова Сахалин. Шныряли катера береговых служб. Над волнами, точно стрекозы, парили вертолеты. Общество и его силы прочесывали пролив Лаперуза, пытаясь выловить десять тысяч человек, добровольно ушедших под воду.

Они ушли, потому что так приказала Тори.

Вик не знал, да и не хотел знать, каким образом она подчинила всех этих людей. Ее – судили, а его – допрашивали, как будто он был причастен к этому безумию. Это случилось десять лет назад. Вику не хотелось думать, что и он тоже вступил в секту или в какой-то дьявольский кружок по водному поло.

– Ты войдешь уже или нет? – раздался из-за двери голос Тори.

– Конечно же, я войду, черт побери, – пробормотал Вик.

Внутри он ощутил тот самый запах, который ненавидел всем сердцем и который частенько ему снился. Пахло гниющей лимфой и тухлой рыбой. На самом деле Вик понятия не имел, как пахнет лимфа, но почему-то был убежден, что истолковывает запах верно.

Источник вони лежал там, где ему и полагалось: на кровати. Бледная и осунувшаяся, Тори напоминала ожившую папиросную бумагу, которой обмотали клубки синеватых жил. Болезнь подкосила ее тело, но разум по-прежнему оставался на плаву, отправляя в глаза колючие голубые искорки.

– Привет, Тори.

– Дела скверны, да, Вик?

У Тори было злокачественное заболевание крови и лимфоидных тканей – прямой билет до конечной на самом медленном поезде смерти. Чух-чух. И у нее сохранилось достаточно связей, чтобы двадцать лет колонии под Липецком сменились одноместной палатой в Ейске. У Вика под боком. Но болела она по-настоящему. Медицинский центр неустанно напоминал об этом счетами. Только в прошлом месяце за сбор костного мозга с Вика содрали кругленькую сумму.

Недолго думая, он нажал на значок:

– Что сказал банкир, когда зашел к умирающей сестре?

– Так просвети меня.

– «Где все твои галлюцинации, постреленок? Они такие плотные, что пора брать кредит под их залог».

Тори расплылась в безжизненной улыбке:

– Ты знаешь, почему волны не забрали меня, как остальных? Ты ведь задавался этим вопросом?

Помотав головой, Вик подвинул себе стул. Взял Тори за руку. Ее плоть была неприятно эластичной, словно теплый пластилин.

– Не надо, Тори. Оставь эти истории другим.

– Волны не забрали меня, потому что я вспомнила о своем младшем братишке.

– Пять секунд не делают тебе старше, Тори. Прекрати меня мучить. Из-за этого у меня проблемы на работе.

– Седьмой день, Вик. На седьмой день будет уже поздно. Поэтому ты начнешь выживать на пятый. Ты должен быть готов. Врата Кан-Хуга распахнуты.

Вонь гниющей лимфы усилилась. По телу Вика прошел неприятный озноб.

– Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое, понимаешь? Прекрати выплясывать у меня в голове. Прекрати.

– Воздух, Вик. Тебе понадобится больше воздуха.

Вик кивнул. С чего он вообще решил, что добьется от нее хоть чего-нибудь? Он протянул руку и сжал прядь ее волос. В детстве он расчесывал сестру, в шутку мечтая, что однажды тоже будет покрыт золотистыми локонами, словно кукла. Его волосы по какой-то причине отличались тусклостью. Вдобавок сейчас он слегка полысел.

Вик сграбастал волосы Тори в кулак. Дернул.

– Хочешь меня убить, Вик?

– Не знаю. Я еще не решил.

– В таком случае не затягивай, пока эти лавры не присвоили другие. Но я кое-что скажу тебе, Вик. Ты способен на убийство. Способен вдохновлять на это. Поэтому не мешкай, когда придет время. Иначе океан поглотит тебя без остатка.

«И вот опять начался наш прием у главы культа. Здрасьте пожалуйста! – Вик закрыл глаза. – Настоящая Тори ушла из дому и сгинула где-то на поворотах жизни, оставив плачущую мать и ее любимую консерву. Это существо лишь по недоразумению имеет тело моей сестры».

– Сперва ты будешь винить меня, а потом начнешь радоваться, – сказала Тори. – Ты ведь будешь радоваться, Вик?

– Всенепременно.

Вик поцеловал сестру в лоб. Губы коснулись чего-то влажного, напоминающего внутренность устричной раковины. В нос шибанул минерально-кислый запах. Плечи Вика пришли в движение, словно в попытке скинуть пиджак, показавшийся вдруг мерзким и каким-то скользким.

Голос Тори застал его у двери:

– Воздух, Вик. У тебя должен быть запас воздуха. Ты обязан увидеть мое величайшее достижение.

Ему не хотелось смотреть на нее, и он угрюмо вытаращился на дверь.

– Увы, Тори, но смерть – это не достижение. И даже не инструмент.

Притворив за собой дверь в палату, Вик побрел по коридору. У сестринского поста остановился. Мария, измазав пальцы шоколадом, пыталась поддеть ногтем очередную конфету. Увидев Вика, она расплылась в маслянисто-коричневой улыбке, точно нефтяная медуза.

– Смелее, – сказал Вик.

В глазах Марии вспыхнула радость. Она быстро обшарила взглядом стол, ища салфетку. Ничего не найдя, взялась убирать шоколад с пальцев языком. Плечи Вика опять заелозили, явно намереваясь выскользнуть из одежды, а сам он замер с приклеенной улыбочкой.

Наконец блестевший пальчик медсестры коснулся значка.

– Тук-тук, – произнес Вик деревянным голосом.

– Кто там? – с готовностью спросила Мария.

– Это я, почтальон Печкин, принес заметку про вашего мертвого мальчика.

Глаза Вика выкатились, копируя беспомощный взгляд медсестры, а рот исторг смешок.

Похохатывая, Вик направился в сторону лифтов.

3.

Вик вошел в просторный вестибюль банка, за которым начинались Главная Площадь Осквернения, Донорские Колодцы и Гильотинная. На Площади Осквернения занимались тем, что всячески размягчали клиентов, распевая дифирамбы Первому межрегиональному. В Донорских Колодцах предлагали вкусить финансовой амброзии, а в Гильотинной понемногу сдирали шкуру с тех, кто, заложив дом или машину, но не почку, теперь рыдал над счетами. Вик гордился прозвищами. Они звучали куда лучше, чем отдел кредитования или отдел взыскания недоимки.