Салли проигнорировал и эту фразу, и Рут, сверлившую его взглядом.

– Я вот чего не понимаю, – ответил он Рою. – Карл Робак только что говорил, мол, ему нужен кто-то, кто заделает дыру в коллекторе. Что же ты даже не пикнул? Не сказал ему, что ищешь работу?

Рой извлек зубочистку из алого целлофана и задумчиво ее жевал.

– За что ты меня так не любишь? – наконец спросил он. – Я ведь ничего тебе не сделал.

– Подожди, вот еще одно, – произнес Салли, едва Рой направился прочь. – Требуется опытный воришка. Желательно отсидевший. Ночные смены.

– Наверное, ты не веришь, что люди способны меняться. – Рой взялся за ручку двери, колокольчик нетерпеливо звякнул.

– Отчего же, порой меняются, – согласился Салли и аккуратно сложил газету, чтобы фотография бывшей квартирной хозяйки снова оказалась сверху. Ему показалось или теперь она правда смотрит иначе? С легким неодобрением? – Но чаще в худшую сторону, вот в чем беда.

– Может быть, я тебя удивлю, – сказал Рой, – но я все равно собирался спросить. Как тебе живется в моем трейлере?

Салли фыркнул, хотя и понял, на что намекает Рой.

– Твоем?

Некогда трейлер действительно принадлежал Рою – точнее, Рою и Джейни, подарок от Рут и ее мужа; Джейни с Роем тогда только-только поженились, им было негде жить, Джейни ждала ребенка. Они поставили трейлер на заднем дворе у Рут и жили там, пока Роя не арестовали: он украл в “Сан-Суси” мебель и телевизоры, попытался вывезти, но попался. И когда Роя в первый раз посадили, Рут выкупила у дочери трейлер, чтобы той хватило денег переехать в Олбани и начать новую лучшую жизнь без Роя. Когда Салли предложил ей продать трейлер ему, Рут не поверила своим ушам. “То есть как это – ты намерен в нем жить? – допытывалась она. – У тебя же есть отличный просторный дом на самой красивой улице Бата”.

– Не волнуйся. Мне он не нужен, – заверил его Рой. – Говорят, во время пожара эти штуки как ловушки. Я сам читал. Вот заснешь как-нибудь, не потушив сигарету, и сгоришь.

Салли поймал его взгляд и, помолчав, спросил:

– Правда, что ли?

У Роя дрогнул желвак, на миг Салли показалось, что Рой набросится на него, но Рой не двинулся с места.

– Правда, – с улыбкой ответил Рой. – Знаешь, что у меня здесь? – Рой показал на свой правый висок.

– Что ж, – ответил Салли, – спасибо, что предупредил.

Рой ничего не ответил, и Салли, глядя в его лицо, подумал: интересно, каково это – жить, не понимая шуток, и улыбаться, лишь когда нет ничего смешного.

– Ведомость, – серьезно сообщил Рой. – С одной стороны перечислены те, кому должен я. С другой – те, кто должен мне. Сегодня утром я добавил в список кусок вишневого пирога и чашку кофе – туда, где мои долги. Некоторые забывают, если кому должны, но только не я.

Салли кивнул.

– Любопытно, кто же в списке твоих должников.

– Однажды там будешь ты, – уверенно произнес Рой. – Когда я все исправлю. В тот день тебе придется передо мной извиниться, и я заставлю тебя это сделать. Я загляну к тебе как-нибудь вечерком. Я знаю, куда ты поставил мой трейлер. Принесу пиво. Мы выпьем с тобой по банке-другой, и ты признаешь, что был не прав. На твоем месте я бы уже готовился, потому что так и будет.

– Ну, здоровая нога у меня только одна, и я не намерен стоять дожидаться этого счастливого дня.

– А он непременно настанет. Однажды вечером в твою дверь постучат, и это буду я. И это тоже правда.

– Если до той поры я не засну, не потушив сигарету.

– Вот видишь! – Рой наставил на него указательный палец, словно Салли только что разгадал шараду. – И это тоже наверняка случится.

Игрушка-пружина

– Я верю, – вещал преподобный Хитон, теперь на манер Мартина Лютера Кинга, – что словами “наш славный городок” судья Бартон Флэтт пытался нам объяснить: место, которое мы называем домом, не только красивое, но и славное в том смысле, что пользуется доброй славой, а наша община – образец добродетели и пример…

Он возвел очи гореґ, точно высматривал в небесах ускользающее слово или отвлеченное понятие, и, видимо, разглядел его в конденсационном следе реактивного самолета в тридцати тысячах футов над землей.

– …праведности, – заключил Хитон.

Реймер тоже поднял глаза, и его одновременно охватили головокружение и тошнота, колени, казалось, расплавились от зноя. Как было бы здорово сейчас оказаться в том самолете. Реймер мысленным взором видел, как выходит из самолета в месте его назначения, в незнакомом краю, одетый так, будто – вот чудо! – занимается совершенно другой работой. Чем-то, что у него получается. Живет новой жизнью, какая не снилась ни Бекке, ни судье Флэтту, ни даже мисс Берил. И, если уж на то пошло, ему самому.

– Но как же тогда, спросим себя, – по-прежнему заливался преподобный Хитон, вперив взгляд в небеса, – нам исполнить мечту великого человека? Как сделать так, чтобы славный наш городок стал градом небесным, в который верил судья?

Что вообще нашло на Реймера, что он стал полицейским? Быть может, его привлекло то, что органы правопорядка придают огромное значение соблюдению правил? В детстве правила неизменно его успокаивали. Они подразумевали, что жизнь подчиняется базовым принципам честной игры, а тогда ему тоже гарантированно дадут выйти к бите. И это было важно, поскольку Реймер не раз уже замечал, что среди его сверстников немало найдется тех, кто не собирается играть по-честному, пока взрослые не заставят. Правила, которые он ставил превыше всего, были просты и не подразумевали толкований. Делай это. Не делай того. Люди ведь ценят ясность. То есть полицейский, по идее, следит за порядком, исполняет волю народа, трудится на общее благо. Верно. На деле работа его научила, что большинство людей правила вовсе не успокаивают, а раздражают. Людям нужно, чтобы им обосновывали даже самые разумные и очевидные правила. Они требуют исключений в собственных неисключительных случаях. Вечно стремятся ему втолковать, что правила, которые они пытаются обойти, либо глупые, либо нелогичные, и Реймер вынужден был признать: некоторые из правил действительно таковы. Более того, самые разные граждане подозревают, что законы принимают намеренно им в ущерб. Бедняки уверены, что им всегда сдают с подтасовкой, а богачи – что перетасовка погубит их самих и цивилизацию. Бекка под настроение доказывала ему: брак – институт порабощения всех женщин без исключения, причем порою доказывала настолько красноречиво, что можно было подумать, будто Реймер лично входил в исконный комитет планирования супружества. Когда он учился в академии, господство закона представлялось ему разумным, по крайней мере, в широком смысле. Теперь же Реймер в этом засомневался. Так уезжай, сказал он себе. Сядь в самолет и лети прочь. После смерти Бекки с ним что-то случилось. Вера в профессию ослабла, в таком случае что его здесь держит?

По другую сторону от разверстой могилы судьи стояла девчонка лет двенадцати – племянница или внучка его чести? – и, насупясь, пристально таращилась куда-то в область паха Реймера. Она, конечно, не знала о пульте и явно сделала ложные выводы о том, почему Реймер орудует рукой в кармане. Реймер убрал руку, поймал взгляд девочки, и она – в остальном сама невинность – расплылась в лукавой и понимающей улыбке. Реймер почувствовал, что краснеет, сцепил руки перед ширинкой, уставился в пустое небо и вновь обратил внимание на конденсационный самолетный след. Если бы он перебрался на новое место, с кем бы свел там знакомство? И кто бы свел знакомство с ним? Чем бы он занялся?

В сотне ярдов на обочине грунтовой дороги, отделявшей Хилл от Дейла, стоял ярко-желтый экскаватор, который, несомненно, сегодня утром и вырыл могилу судье. Реймер узнал закадычного друга Салли, Руба Сквирза, тот сидел в пятнышке тени от экскаватора. И, судя по его позе, плакал. Неужели правда? Быть может, он тоже вспомнил любимых, погребенных неподалеку? Быть может, он тоже мечтает о новой жизни, новом роде занятий? Быть может, он не прочь махнуться работой? Реймеру подумалось, что и он не прочь: по сравнению с охраной порядка рытье могил – занятие мирное и благодарное. Мертвых давно не тревожит житейская несправедливость. И они не против порядка. Хоть несколько тысяч разложи по участкам – ни один не пожалуется. Но попробуй проделать то же с живыми – и увидишь, что будет. На словах люди любят прямые линии, ведь прямая, как ни крути, кратчайший путь меж двумя точками, но с годами Реймер уверился, что на деле люди предпочитают плутать. Пожалуй, подумал он рассеянно, Бекка поддалась именно этому – совершенно естественному стремлению плутать. Наверное, она не столько разлюбила его, сколько разочаровалась в строгости брачных правил: любить, почитать, слушаться. Делать это. Не делать того. Быть может, он, полицейский, стал для нее воплощением прямой линии и Бекка больше не могла с этим мириться? Неужто же тяга к блужданиям столь велика? И разве нет вероятности, что в конце концов вернешься туда, откуда ушел? Быть может, со временем дорога вновь привела бы Бекку к нему? Что, если им не хватило времени, а не любви? Какая приятная мысль.

Это он нашел ее. Вернулся домой раньше, чего почти никогда не бывало – по крайней мере, с тех пор, как их отношения начали портиться, сперва постепенно, потом вдруг резко. Утром, перед тем как Реймер ушел на работу, они поругались – он даже не помнил из-за чего. Ни из-за чего. Из-за всего. В последнее время самые мягкие его замечания вызывали потоки сарказма, слез, презрения и злости. Диапазон отрицательных чувств у его жены резко возрос словно бы в одночасье. Но что-то смущало Реймера в череде ее жалоб. То, что она его больше не любит, это понятно, и все-таки что-то тут было не то. Она будто разыгрывала сценки из всех известных ей пьес о супружеских разногласиях. Реймер пытался понять, как одно связано с другим, ждал, что причина, из-за которой Бекка злилась или дулась в понедельник, в четверг вновь о себе заявит. Но нет. Бекка словно задалась целью сбить его с толку массой разрозненных жалоб, от достаточно мягких и конкретных (он забыл опустить крышку на стульчак) до расплывчатых и глобальных (он не уважает ее чувства), и каждое оскорбление, и мелкое, и большое, имело для нее равную тяжесть.

Так что когда он подъехал к дому и увидел на крыльце три чемодана, то сразу понял, что это значит или должно означать – она от него уходит, – но сильнее всего Реймера поразила театральность, даже комичность этого зрелища. Входная дверь была приоткрыта. Быть может, Бекка что-то забыла и вернулась за этим в дом? Реймер помнил, как пересек лужайку, рассчитывая столкнуться в дверях с женой. Она, конечно же, удивится, но решения не изменит. И что он сделает? Отпустит ее? Станет удерживать силой, хотя бы пока не доищется, что ее мучит?

Он нашел ее внутри, возле двери. Бекка спешила, это было ясно. Видимо, во всем виноват ковер наверху лестницы – сейчас он сбился до середины. Реймер и сам не раз поскальзывался на нем. Бекка просила его подложить туда какой-нибудь половичок, но Реймер постоянно забывал, и вот пожалуйста – смотрите, к чему это привело. Бекка лежала, уткнувшись лбом в нижнюю ступеньку, волосы разметались, колени двумя ступеньками выше, руки в стороны, задница кверху. Казалось, Бекка плыла брассом с верхней ступени и скончалась, не добравшись до низа лестницы.