– А то, что хитрые французы соорудили отличную легенду бренда из национальной литературы для объяснения, что в их рекламе делает Лара Крофт, – Папка показала на прикрепленную к зеркалу Сваловой страницу из журнала. На картинке задумчиво брела по лавандовому полю Анджелина Джоли.

– Это, – в голосе Банина послышалась ностальгия, – их с Питтом поместье в Провансе. Вокруг виноградники, старейшие шато, потомственные виноделы, лавандовые поля…

– Кто будет думать про лаванду, когда рядом Анджелина Джоли?! Пусть Джоли хоть по картошке в мешке среди колорадского жука гуляет! – Назаров приложил к себе весьма откровенное платье жертвы. – Какая разница?!

– А такая, что подобные лиловые волны, – Банин кивнул на картинку из журнала, – образует не лаванда, а лавандин. Гибрид дикорастущих сортов Прованса. Его кусты имеют как раз такую округлую форму…

Назаров закатил глаза:

– Все понятно!

– А у жертвы, – продолжал Банин, – под окном растет лаванда узколистная. Засушен, – он показал на тонкую вазочку с полки, – тот же сорт.

– Как это опровергает мысль, что жертва, несмотря на художественный вкус, – Озеркин протянул шипящий звук, подражая гусенице из советского мультфильма «Дюймовочка», – была глуповата, мыслила по-мещански, но хотела жить красиво?

Парамедики пронесли на носилках тело убитой мимо окон комнаты, и Банин ответил шепотом:

– А если она не повелась? Может, ей, наоборот, это льстило? – Он понюхал духи, стоявшие на туалетном столике. Розовый флакон был таким же, как на картинке с Джоли. – Пусть духи не оригинальные. Звали-то ее все равно королевой Марго.

Гуров тоже думал о прозвище, которое сотрудники дали Сваловой. Как и склад антикварных пластиковых раковин, оно напоминало ему фильм, который он смотрел с женой прошлой зимой, в одной из сцен которого обнаженная Фанни Ардан, игравшая французскую принцессу и шотландскую королеву де Гиз, стояла в облаках пудры перед тем, как надеть платье. Марии предстояли съемки в эпизоде исторической драмы, где герой подглядывал за возлюбленной аристократкой, прячась за гардиной в ателье кутюрье российской императорской семьи Надежды Ламановой.

Оценив с белой завистью стать и пластику актрисы, Мария сказала тогда, что крепкие спина и ягодицы Ардан говорят о неизбежной победе Франции больше всех ее идущих в атаку полков, а сладко парфюмированные клубы свинцовой пудры вокруг ее мраморного тела символизируют интриги, которыми графиня опутала английский престол, даже явственнее ее коварных, но манящих, как бездна, глаз.

Глядя на убитую Свалову, Гуров понимал, что в ней нет ни пленительной русалочьей красоты его жены, ни роковой дерзновенности Анджелины Джоли, ни железной воли актрисы и, что важно, режиссера Фанни Ардан, ни ледяного сердца герцогини де Гиз, матери непреклонной и гордой Марии Стюарт. Но ей определенно хотелось быть красивой и обожаемой, как они. А значит, скрытной. Ведь красивые женщины, покорившие мир, – Гуров знал это не только благодаря общению с киношно-театральной богемой, к которой принадлежала жена, но и по работе с обаятельными женщинами-подследственными, – скрытны. И потому таинственны. Им приходится до поры до времени отрекаться от своих желаний и амбиций, чтобы убедить мужчин, что те сами жаждут их воплотить.

Что, помимо недостатков кожи, любила маскировать скромная экскурсовод Свалова до того, как ее постаревшее лицо исказилось гримасой муки и удивления навсегда? Какие мысли жили в запрокинутой, коротко стриженной блондинистой голове со старомодным персиковым подтоном? Какую тайну унесут в могилу приоткрытые губы? Какое сокровище мечтала сжать безжизненно свесившаяся из-под ткани, укрывшей тело, морщинистая рука?

Разномастный скарб в доме Сваловой кричал, что она была амбициозна, но бедна как церковная мышь, а потому предпочла мнить себя недооцененной этим миром королевой. Королевой, заслуживающей править балом Воланда, но, кажется, минуя желанное мероприятие, осмелилась совершить ошибку, от которой Булгаков отговаривал всех отчаявшихся, – просить у сильных мира сего об исполнении их желания. И это желание, как красноречиво показывала комната, в которой Свалова читала «Белую голубку Кордовы» Дины Рубиной, роман о смерти фальсификатора канувших в пучине русской истории XX века картин, было самым примитивным на свете. Эта женщина хотела денег. И, приди к ней на зов джинн из волшебной лампы, он бы ответил на ее просьбу с иронией тысячелетнего джинна, услышавшего очередное пожелание денег: «Что за оригинальная просьба, моя госпожа!»

– Все в этой комнате про мещанство, – раздался рядом голос Озеркина. – Про фасад, за которым простая тетка с привычкой экономить, дешевым вкусом и простецкими мечтами хочет быть Анджелиной Джоли, у которой своя винодельня и в мужьях Брэд Питт. С такими мечтами эта женщина могла приблизить свою смерть сама, желая из такой жизни вырваться.

– Ее последним желанием было вовсе не это, – все вздрогнули, услышав из окна голос Лели. – Умирая, она хотела разоблачить убийцу.

Оказалось, близнецы ушли в глубь благоухающего сада Сваловой. Держа в руках небольшую, но, как часто бывает у женщин, бездонную сумку Маргариты Ивановны, Лиля стояла у больших завязей тыквы:

– Вот сюда он выбросил ее сумку. Стандартные ценности: ключи от дома, паспорт, кошелек – на месте. Значит, искали что-то еще.

– И, видимо, не нашли, поэтому пришлось выместить раздражение на банке, которая сушилась на пеньке, – Леля подняла с земли один из осколков. – Такой же – в клумбе рядом с местом обнаружения жертвы.

– Хотела нацарапать имя убийцы? – спросил Гуров. Он начинал понимать, что Штолин не ошибся в близнецах.

– Мы же не в «Этюде в багровых тонах» из «Шерлока», – ухмыльнулись сестры.

– Нет, – покачала головой Лиля. – У Сваловой было время на это. Она же не сразу умерла.

– Осколок сам по себе что-то значит, – упаковывая улику в специальный пакет, произнесла Леля.

– Что ж! – согласно кивнул Гуров. – Давайте попытаемся выяснить, что могла иметь в виду Свалова, на допросах родни, друзей, коллег и соседей.

– И с кого начнем? – нестройным хором заговорили ученики.

– Со Степана Матвеевича Штолина, – резко проговорил Гуров. – Это он попросил музейщиков заглянуть к Сваловой. И настоял на том, чтобы кто-то из сотрудников галереи сюда пришел.

Слушатели курса недоуменно переглядывались. Их явно волновал источник скандальной информации, которую только что озвучил Гуров.

– Иногда нужно просто удачно отступить в нишу и стать свидетелем, казалось бы, обычного разговора, – добавил он, обведя взглядом присутствующих.

* * *

Будто следуя его совету, Лиля сделала шаг назад и, оступившись в неудобной обуви, задела бочку для дождевой воды. Та накренилась, и оттуда выскочил, опрокинув девушку, человек.

– Стой, гад! – крикнул Назаров и помчался следом.

Юдин и Банин последовали за ним.

– У бедолаги просто нет шансов, – констатировал Озеркин.

– Вот уж да, – поджала губы Папка.

– Разговорчики! – укорил их Крячко.

– Извините! – откликнулись оба.

В этот момент на дорожке появился Назаров. В его руках золотой рыбкой бился весьма неприглядный, помятый жизнью и недугом алкаш.

* * *

Сотрудники местного отдела ОВД не поверили своим глазам, когда по коридору здания в скромную допросную прошествовал цвет столичного и областного сыска. Кабинеты облетела новость: легендарный ловец Остряка суровый полковник Гуров будет натаскивать на работу со свидетелем зарвавшийся местный молодняк.

Мишень сего действа, правда, сильно диссонировала с масштабом мероприятия. Убегавший из сада убитой Сваловой хромой и помятый мужчина имел при себе документы на имя Анатолия Викторовича Гумнова. Его серое лицо выдавало сидельца, сальные волосы и легкая щетина – такое же презрение к гигиене, как и к окружающим людям. Мелкие черты лица и тонкие губы указывали на бесхарактерность при непомерном тщеславии. Гуров не сомневался: перед ним порочный человек. Впрочем, в этом убедились все, когда Папка тускло зачитала коллегам, поработав с базами социальных служб и МВД:

– Тридцать лет. Воспитанник вольского детского дома. Двадцать три года назад был усыновлен Маргаритой Сваловой, но возвращен в воспитательное учреждение полтора года спустя после совершения трех краж, в том числе в доме Сваловой, и постановки на учет в детскую комнату милиции. С тех пор дважды сидел в колонии для несовершеннолетних и трижды – во взрослой зоне. Кражи, разбойные нападения, нанесение тяжких телесных повреждений, в том числе несовершеннолетней жертве.

Слушавший о своих подвигах Гумнов развалился на любезно предложенном хлипком стуле:

– Ну, соску ту я, положим, не бил. А в остальном – все про меня! Жду аплодисментов.

– Перебьешься, – осадил его Назаров, протиравший влажной салфеткой ботинки Ecco, испачканные во время погони, и забрызганный грязью низ штанин.

– Подпортил шмотки, ментенок? – осклабился, обнажив гнилые зубы, оппонент. – У-у-у! Не расстраивайся! Бегаешь хорошо. Если мы с близняшками договоримся, – он подмигнул сестрам Береговым, – свечку тебя держать возьмем.

– Рот закрой! – приподнялся со своего места Банин.

– А то сам подсвечником станешь, – присоединился к нему Озеркин.

– Не надо, ребята, – Лиля подошла к Гумнову почти вплотную.

– Смотри-ка! – Тот приосанился и состроил ей глазки. – Хорошая девочка запала на Толяна. У хорошей девочки есть вкус.

– Хорошая девочка Толику не светит, – медленно сказала Лиля. – Как и тройничок.

– Ведь от Толика, – вторила ей приблизившаяся к обидчику сестра, – как и приемная мама, все женщины отказываются.

Гумнов выглядел злым и растерянным:

– Вот же сука конченая!

Гуров понял, что пора вмешаться:

– Гумнов, вы предпочтете беседовать только мужским составом?

Гумнов сопоставил силы:

– Вот уж нет! Но ты, начальничек, накинь своим кралям намордники на хлебала, а то че-то в душу не с той стороны без масла лезут!

Он делано захохотал, отчего интеллигентный Банин сморщился. Остальные сохранили ледяное спокойствие.

– Значит, так, Анатолий Викторович, – твердо продолжал Гуров.

– Яволь!

– Что вы делали в саду убитой Маргариты Ивановны Сваловой?

– Яблоки тырил.

– В апреле?

– Скороспелку искал, ага. Позарез надо. Весенний авитаминоз.

– Очевидно, сбор урожая отнял много времени. Потому что камера на фермерском магазине в начале улицы зафиксировала вас три часа назад бегущим от дома приемной матери, – Папка повернула ноутбук к Толику, чтобы тот мог лицезреть собственную персону, которая, озираясь, улепетывает по тихой энгельсской улочке днем.

– Ну, люблю я гулять там. И че?

– Летящей походкой?

– Спорт полезен. А я птица вольная.

– И, как еж, гордая?

По лицу Толика промелькнула тень злобы. Он сощурился:

– Оба знаем, что я волк. Но порода тебе моя, гражданин начальник, без разницы. Ритка жива была, когда я уходил.

– Кто-то может это подтвердить?

– Хмырь очкастый, который к ней приперся в обед.

– А поподробнее?

– А я знаю?! Приходил к ней какой-то олень. В очках. С дорогим портфелем. В залысинах. Она сказала, что он давний знакомый и не поймет, если вместе увидит. Высококультурный. А мы ж – так, стремный сын!

– Его визит прервал вашу беседу? О чем она была?

– Перетерли кое-что по-семейному, и я ушел. Ясно?

– Просто, Анатолий Викторович, ваше общение с бывшей матерью – могу я ее так называть? – оказалось столь личным, что потом вы дождались, когда ее воображаемый визитер уйдет…

– Че сразу «воображаемый»?

– И вернулись, чтобы убить Маргариту Свалову, которая как раз собиралась на работу. Затем вы по какой-то причине не покинули место преступления, а ждали, когда следственная группа завершит осмотр, и наблюдали за работой экспертов. Очевидно, опасаясь, что они найдут улики, которые укажут на вас.