Богдан бросает на меня взгляд, полный неприкрытого раздражения. Лицо каменное, губы сжаты в плотную линию.

– Давление на мозг – это вопрос жизни и смерти. Всё остальное может подождать, – говорит он, обращаясь, однако, к Олегу Викторовичу.

– Но кровотечение тоже угрожает жизни, – повторяю настойчиво. – Нужно провести дополнительное обследование, чтобы оценить состояние органов малого таза и решить, нужно ли срочное вмешательство.

Ларионов морщится, словно я сказала что-то совершенно несуразное

– Прошу прощения за грубость, но что здесь вообще делает гинеколог? – С пренебрежением. – Я думал, это обсуждение экстренного пациента, а не плановый осмотр в женской консультации.

Меня захлёстывает злость, топит волной обиды. От негодования учащается пульс, грозясь сорваться в тахикардию. Но я сжимаю кулаки, чтобы не показать свою слабость.

– Не стоит так преуменьшать мою значимость, Богдан Андреевич, – выдавливаю через сжатые зубы.

Он усмехается.

– Вашу значимость, Евгения Сергеевна, сложно преуменьшить. Это как делить на ноль. Скажите честно, как часто вы оперируете? Хотя бы раз в неделю стоите за хирургическим столом?

– Достаточно часто, чтобы понимать, что кровотечение может быть причиной летального исхода. Если это внутреннее кровотечение из малого таза, то промедление может стоить пациентке жизни!

В конференц-зале воцаряется стерильная тишина. Все, кажется, даже дышать перестали – с интересом наблюдают за извечным конфликтом врача хирургической и терапевтической направленности.

Я чувствую, как идёт пятнами от гнева шея и лицо.

– Олег Викторович, я настаиваю, – перевожу взгляд на Медведева в поисках поддержки.

Богдан перебивает меня снова:

– Я забираю пациентку себе. Первым делом спасаем мозг. Это приоритет.

Олег Викторович кивает одобрительно.

– Хорошо, Богдан Андреевич, так и поступим.

– А что с органами малого таза? Мы ведь должны проверить… – Робко подаёт голос Таня.

Богдан резко оборачивается к ней.

Его лицо озаряет демонстративно-благожелательная улыбка.

Он скашивает взгляд вниз, на хромированный бейджик, сияющий на груди моей коллеги.

– Блестящая идея, Татьяна! Рад, что в нашей команде есть думающие специалисты. Вы идёте со мной.

Таня, довольная и гордая собой, следует за Богданом на выход.

Растерянно смотрю им вслед…

Горло перехватывает, словно на нём сжимаются стальные клешни.

Молча глотаю обиду.

Голоса Богдана и Тани удаляются.

– Что с тобой, Титова? – Медведев с укором качает головой. – Как с цепи сорвалась, ей-богу…

– Олег Викторович, да я…

– Возвращайся в клинику, заберёшь пациенток Татьяны. Она пока здесь нужна.

Он уходит.

И все остальные тоже потихоньку расходятся.

Я же не могу двинуться с места. Ощущаю себя так, словно меня толкнули.

Внутри что-то с хрустом ломается.

Насколько же сильна его ненависть, раз он не может удержаться от шпилек даже в такой напряжённой ситуации…

– Женёк, ты как? – Рита обнимает меня за плечо.

– Нормально.

– Вообще не нормально. Выглядишь хреново, – на другое плечо ложится рука Расула. – Он, конечно, вообще не прав.

Вымученно улыбаюсь.

– Куда ты там советовал уехать? В Якутию?

– Отставить Якутию! – Хмурится. – Так, в конце рабочего дня не разбегаемся, дамы. Приглашаю вас в бар.

– Кто приглашает, тот и платит, – кокетничает Ритка.

– Скряга. Но так уж и быть, – густые брови Расула чуть приподнимаются. – За мой счёт.

– Нет, я не пойду.

– Тогда я тебя на плечо закину и унесу. Женька, ты же знаешь, не заржавеет за мной.

Улыбается вроде. А глаза серьёзные.

Да, не заржавеет…

– Да нет у меня настроения.

– Так вот, примем экстренные меры для его возвращения. Нужно как следует тебя встряхнуть, и я знаю только два рабочих способа: или бар, или разряд дефибриллятором. Выбирай, Титова.

Знаю, что и дефибриллятором меня долбануть за друзьями не заржавеет.

Вздыхаю.

– Ладно, чёрт с вами… Бар, так бар.

Глава 7

Женя.

Небольшое «окно» между пациентами стараюсь использовать с пользой для себя – пытаюсь привести в порядок мысли после стычки с Богданом.

Помешиваю кофе в изящном фарфоровом стаканчике.

Ложечка стучит о стенки – тонко, пронзительно и раздражающе.

Надо бы перестать, но я продолжаю, наблюдая, как кофе закручивается в маленькую спираль в центре стакана.

Откуда эта нелепая тревога внутри?

Глубокий вдох.

Глоток.

Горьковато-сладкий вкус обжигает нёбо, пробивается теплом сквозь комок нервов, стоящий в глотке.

На минуту становится легче, а потом опять – обида, злость, тревога. Круг замыкается.

Богдан…

Не могу перестать думать о нём.

Глупо. Всё это глупо.

Прошло ведь уже три года.

Целых. Три. Года.

Люди за это время успевают построить карьеру, создать семью, найти новую работу, с нуля начать жизни. А он, похоже, даже на миллиметр не сдвинулся с той точки кипения, в которой я его оставила.

Пытаюсь внушить себе, что так даже лучше. Что именно это – его холод, его ненависть и презрение – поможет мне поставить точку там, где до сих пор было многоточие.

Но мне страшно признать: нет, оно не помогает.

Я ведь прекрасно понимаю, почему он так смотрит на меня. Знаю, почему фыркает при любом моём слове, обесценивает мои знания, будто его личная миссия – доказать мне, что я здесь никто. Это всё понятно.

Гораздо хуже то, что мне не удаётся его игнорировать. Его взгляд прожигает насквозь, даже если я стою к нему спиной. А колкости он отпускает так мастерски, что ему даже не нужно повышать голос, чтобы выбить почву у меня из-под ног.

Нет ничего хуже, чем когда войну тебе объявляет человек родной и близкий, знающий досконально все твои стратегически слабые места.

Господи, мне только работать с ним не хватало…

Слово за словом, мысль за мыслью, я упираюсь в очевидное: если так будет продолжаться, я просто не выдержу. Я же знаю, как это работает. Ненависть в воздухе растёт, давит, перекрывает кислород.

Ненависть плохо поддаётся лечению временем. Она лишь усиливается, пока не найдёт выхода наружу.

Делаю ещё один глоток, и горячий кофе обжигает губы.

Секунда боли трезвит.

Может, уехать?

Почему нет?

Я ведь давно уже об этом думала. Красноярск, конечно, неплохой город, но что меня здесь держит?

Может, покрутить глобус, закрыть глаза, ткнуть пальцем в случайное место. Снова стать чужой в новом городе. Искать, создавать, заново строить. Это ведь лучше, чем оставаться здесь и каждый день ощущать эту ядовитую атмосферу.

А я смогу?

На секунду я закрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла.

Смогу, наверное…

Но почему я чувствую, что бегство будет ещё большим поражением? Почему я не могу просто уйти – оставить всё это позади?

Он всё равно считает меня слабой. Не способной. Не стоящей даже капли уважения.

Вот это и останавливает.

Глупо.

Не его мнение. Не его фырканье.

Глупо позволить всему этому определять мою жизнь.

Три года.

Все три года я пыталась убедить себя, что он для меня больше не существует. Что я двигаюсь дальше, что у меня, как и у него, новая жизнь.

Но вот он здесь, рядом, совсем близко.

И я понимаю, что лгала себе все эти три года.

Богдан всё ещё в моей голове. Всё ещё внутри.

И он…

Ненавидит меня.

А я – люблю.

Делаю глубокий вдох.

Не думать. Не думать о том, как сложно теперь будет. Не думать о том, как сильно он влияет на меня.

Надо собраться. Просто собраться и заниматься тем, что я умею лучше всего – помогать людям.

Телефон звонит, на экране высвечивается имя Артёма, нашего анестезиолога, которого мы в коллективе между собой называем Айс, за его хладнокровие и невозмутимость.

– Да?

– Женя, готовься сменить коллегу, – безапелляционно.

– Что-то случилось?

– Таня не может найти причину кровотечения. Пулей, плиз.

– Бегу.

Бросаю трубку и мчусь наверх.

В предоперационной ждёт медсестра.

Быстро стягиваю с себя одежду, забираю из её рук стерильный хирургический костюм. Под шапочку убираю все волосы. На лицо маску, закрывающую рот и нос. После – халат, который медсестра помогает завязать на спине.

Мою руки, обрабатываю антисептиком, давая им обсохнуть на воздухе.

– Давайте перчатки, – вытягиваю ладони вперёд.

Медсестра подаёт стерильные перчатки. Ловким движением надевает одну, другую. Проверяет, чтобы они герметично сели на рукавах халата.

Вхожу в операционный блок.

Богдан стоит у головы пациентки. Он нагружает операционную команду своими короткими, резкими приказами. Череп пациентки вскрыт, изнутри блестит кость черепа.

В воздухе висит густое напряжение.

– Давление восемьдесят пять на пятьдесят. Долго не протянет, – Айс не отводит взгляда от мониторов.

– Жень, я всё проверила. Матка, трубы, яичники – всё цело, – Таня сводит брови над переносицей. – Кровотечение есть, но я не понимаю, где. Я везде посмотрела.

– Значит, не везде.

– Было бы неплохо, если бы вы приступили к работе, Евгения Сергеевна, – цедит Богдан.

Подхожу к операционному столу вплотную. В голове прокручиваю возможные причины кровотечения и план действий. Время на счету, и каждая минута может стоить этой несчастной жизни.

– Жень, надо было сразу тебе пойти, – шепчет Таня.

– Нормально всё.

Таня не выходит на экстренные операции, только на плановые. Так что не удивительно, что растерялась немного. Бывает. Она молодая ещё, три года практики.

– Сатурация падает, – тянет Айс. – Даю кислород.

– Таня, ретракторы. Дай мне доступ к матке. Отсос, – тяну руку.

Медсестра вкладывает инструмент.

Зачищаю пространство в малом тазу, убирая сгустки крови.

– Всё равно не видно, крови слишком много. Пинцет с тампоном.

– Давление падает, – раздаётся спокойный голос Айса.

– Стабилизируй, мне нужно время.

– Начинаю инфузию допамина. Вентилирую с повышенным давлением, чтобы компенсировать гипоксию.

– Побыстрей, Евгения Сергеевна. Мы спасаем мозг, а без давления это не имеет смысла.

– Здесь нет кнопки «ускорить», Богдан Андреевич. Помолчите и дайте мне делать свою работу, – убираю очередной сгусток, напряжённо вглядываясь в поле.

Руки Тани, сжимающие ретракторы, заметно дрожат.

– Смотри. Повреждение спряталось за параметрием. Венозное кровотечение. Ангиоклещи, быстро.

– Давление семьдесят пять на сорок, – сообщает Айс. – Уходит.

– Держи!

– Сердечный выброс снижается, поднимаю дозу норадреналина. Большая потеря крови!

Аккуратно фиксирую сосуд.

– Ещё не затянули?

– Сейчас…

– Шовный материал, – киваю медсестре. – Айс, показатели?

Ушиваю вену.

– Давление стабилизируется. Девяносто на пятьдесят.

Хочется выдохнуть с облегчением, но не позволяю себе.

Выдохну после.

Проходит несколько долгих минут, и, наконец, я поднимаю глаза.

– Готово. Кровотечение остановлено. Айс, что там?

– Сатурация девяносто семь процентов. Снижаю дозу норадреналина до поддерживающей. Гемодинамика стабилизировалась, продолжаю мониторинг.

– Отлично. Таня, зашивай и заканчивай здесь.

– Поправьте угол освещения, – просит Богдан, склоняясь над головой пациентки. – Приступаю к установке субдурального дренажа.

Разворачиваюсь к выходу.

– Хорошо, что всё-таки нашёлся специалист, который может с этим справиться.

Со злостью разворачиваюсь на пятках.

– Ваш сарказм сейчас крайне неуместен, Богдан Андреевич.

– Это не сарказм. Правда. Хорошая работа.