Ответа не последовало, но не это смутило Морена, а отсутствие шагов. Он обернулся, но Михея за спиной уже не было. Лишь порыв ветра накренил кроны деревьев, запел шелестом листвы. Облако набежало на лунный лик, и тень легла на реку и прибрежье. Охотник же как сквозь землю провалился. Но не мог он пропасть столь внезапно, да и куда? Догадавшись, в чём могло быть дело, Морен крепко зажмурился и сделал несколько глубоких вдохов. Выждал, когда марьянник подействует, и открыл глаза.

Михей стоял перед ним и смотрел в недоумении.

– Чего это ты? – удивился он.

– Да так… – Морен повёл плечом. – Видел что-нибудь?

– Нет. Ты просто встал как вкопанный, глаза закрыл. Я звал-звал, а ты не отзываешься. Думал уж, тебе от отравы твоей снова дурно стало.

Морен не стал пояснять, развернулся и пошёл дальше. Если черти следят за ними, то вскоре поймут: на него их трюки больше не действуют. А они совсем рядом, прячутся в тенях, следят за ними из-за кустов, раз всё ещё напускают морок.

Стоило замолчать, как из лесу раздался плач. Кто-то хныкал, всхлипывал в чаще, точно позабытый, заплутавший ребёнок. Из темноты послышался приглушённый далью голос:

– Мамочка…

Морен остановился, услыхав детский голосок, обратился во слух. Михей тоже замер, бледнея на глазах до синюшных губ. Голосок захныкал, снова позвал маму, взмолился жалобно:

– Помогите, кто-нибудь! – и зашёлся горьким плачем.

Морен постоял немного, вслушиваясь, и зашагал дальше. Михей не сразу, но последовал за ним.

– Что это? – спросил он сипло, догоняя.

– Черти. Не верь голосам в лесу, особенно тем, что звучат в твоей голове, – повторил он напутствие, не оборачиваясь на страшный, пробирающий до мурашек детский вопль.

– Я уж не знаю, кого бояться больше, – проворчал Михей, пытаясь скрыть дрожь, – тебя или их.

Голосок утих, всхлипнув обиженно. Михей ещё продолжал затравленно оглядываться, сжимал обнажённый меч в руках, ожидая беды и напасти, но воды Тишьи оставались спокойны и тихи. Даже зверьё не тревожило их, не то что проклятые. Шли молча. Влажная земля чавкала под сапогами, оба оскальзывались, но от реки не отходили. Путь вдоль берега, заросшего рогозом и аиром, которые перемежались низко склонёнными к воде или растущими из ила деревьями, оказался непрост даже для пеших, как же пройти здесь всадникам? Может, поэтому Дарий и развернул их, увёл парней в лес, а там они и разминулись?

Когда поравнялись с островом, Морен ещё раз свистнул лошадь, ни на что особо не надеясь. Бросил Михею наказ собрать хворост для костра и сам прошёлся по берегу и границе леса, подбирая валежник. Вернувшись, он помог Михею сложить найденное ими в подобие костерка, щёлкнул пальцами и высек искру вшитыми в перчатку кусочками кремния. Собранный близ реки влажный хворост разгорался неохотно и больше чадил, но вскоре огонь занялся, тёплым светом озаряя округу. Морен достал из поясной сумки несколько пучков сухого чертополоха и подпалил один. Поднявшийся белёсый дым ел глаза, потому Морен поспешил отдать траву Михею и отойти подальше.

– От костра ни шагу, – заговорил он, часто моргая, чтобы сдержать слёзы. – Отойдёшь от него – на себя пеняй. Истлав или Дарий увидят огонь ещё издали и легко найдут тебя. Дым чертополоха убережёт от чертей. Я вернусь раньше, чем пучки догорят. Если нет – поищи у воды ещё. Может, и найдёшь.

– А ты куда?!

Михей сидел у костра на корточках, держа дымящийся чертополох на вытянутой руке. Но услыхав, что Скиталец намерен покинуть его, вскочил на ноги, точно обжёгся.

– На остров, как и сказал. Просто дождись меня.

Но Михей не дал ему и шагу ступить – преградил дорогу.

– Я один не останусь! С тобой пойду.

– Русалок не боишься? – Морен заглянул ему в глаза. – Меня они не тронут, сказал же. На острове их может быть пруд пруди, к тому же я по воде пойду. Хочешь со мной?

– Да хоть бы и так! – выпалил Михей, не подумав. А потом сообразил, опасливо глянул на воду, широко распахнул глаза и впился испуганным взглядом в Скитальца. – Как это – по воде?

Но Морен промолчал.

– А как же русалки? – не унимался Михей. – Ты говорил, что у реки опасно. Им меня оставить хочешь?!

– Им дым чертополоха тоже не по нраву, а вот в воде они тебя мигом утащат. Здесь безопасней, поверь мне.

Михей не нашёл, что возразить, однако крепче сжал в руке пучок трав. Морен прошёл мимо, щурясь от едкого дыма, который жёг его, как и любого проклятого, но у самой воды обернулся и повторил напутствие:

– Не слушай голоса́. Куда бы и зачем ни звали, не иди за ними. Ни шагу от костра.

Подобрав с земли сук, он подошёл с ним к реке и ткнул в воду. Прощупал дно, нашёл то место, где конец упёрся во что-то твёрдое, утопнув едва ли на высоту стопы, и смело шагнул в поток. Дальше шёл уже, почти не проверяя дороги. Он хорошо знал этот путь и знал, что в русле реки скрыто от глаз мелководье, усеянное гладкими камушками. Ноги провалились по щиколотку, местами тропа уходила вниз, но глубже, чем по колено, Морен не погружался, да и то лишь на небольшом отрезке. Он надеялся, что Михей не пойдёт за ним, – если не знать, куда ступать, здесь легко было уйти с головой под воду, – но тот его даже не окликнул.

Когда он вышел на берег, тяжело вытаскивая сапоги из ила, с пято́к лягушек нырнули в воду, спеша попрятаться. Над рекой залилась трелью ночная птица, будто оповещая о его прибытии, и Морен догадывался, кто это мог быть. Широко раздвигая кусты, не таясь и не прячась, не стараясь скрыть звука шагов, он пробрался в глубь небольшого острова, зная наверняка, что́ увидит за очередной отклонённой в сторону веткой.

В самом центре, за цветущей ежевикой и пышным рогозом, лежало озеро. Земляной островок окружал его, словно колодец, а пышные деревья прятали от солнца и лишних глаз. Темны были здешние воды – дно уходило глубоко. Где-то наверняка скрывалась тонкая протока, соединяющая озеро с рекой и питающая его, чтоб не иссохло в летний зной, да разве разглядишь её за деревьями и кустарниками? А посреди чёрной, как ночное небо, глади лежал на покрытом илом бревне водяной.

Крупный, раздутый, будто утопленник, однако живее всех живых, он был едва ль не втрое, а то и вчетверо больше любого мужчины, как в высоту, так и вширь. Тяжёлое, мощное тело казалось неповоротливым, будто стёсанный прибоем валун. Водяной лежал на спине, прикрыв глаза и сложив руки на округлом, точно горшок, животе. И последний мерно и высоко вздымался, как во сне. Ноги водяному заменял рыбий хвост, сизые плавники которого кончиками утопали в воде, и при дыхании его от них кругами шла рябь по озёрной глади. Волос у водяного не было, но над верхней губой росло два длинных уса, точь-в-точь как у сома, а из затылка торчал рыбий гребень. И мордой он был точно сом: широкое лицо, далеко посаженные глаза за морщинистыми веками, большой растянутый рот. Вдоль спины, под локтями и по бокам росли у него плавники, как у ерша или окуня, а меж толстых пальцев, оканчивающихся короткими когтями, – перепонки.

Морен вышел к водяному не таясь, и тут же Куцик спустился к нему, широко расставив крылья, и повторил приветственную трель. Зацепился когтями за подставленную руку, ласково куснул перчатку и переместился выше, на плечо. Водяной лениво приоткрыл один глаз и тяжко перевернулся на бок. Свалившись с бревна, точно тюк, он с головой ушёл под воду и тут же вынырнул перед Скитальцем, поднявшись над водой до пупа. И столь он был огромен, что Морену приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо.

– А-а-а, Морен! – протянул водяной добродушно и распахнул объятия. – Сколько лет, сколько зим! Давно не виделись. Я уж и глаза твои забывать начал. Как птичка твоя прилетела, сразу понял – заглянешь ко мне. Да уж больно долго ждал тебя, аж задремать успел.

– Извини, задержали, – ответил Морен с улыбкой, прекрасно зная, что всё было б ровно так же, даже отправь он Куцика с самого берега Тишьи. – Как поживаешь, Тихон?

Он снял с правой руки перчатку и протянул ладонь. Но Тихон схватил его и по-братски притянул к себе, заключая в объятия. Берег озера был пологий, не расчищенный от корней и веток, и от резкого рывка Морен запутался в ногах и валежнике – едва не нырнул в воду кубарем, когда его отпустили. А Тихон рассмеялся над его неуклюжестью, поймал за ворот плаща, не дав искупаться, и поставил повыше. Одёрнул и поправил на нём сбившиеся одежды, вот только силу не рассчитал, и от грубоватых хлопков Морена едва не сшибло с ног. Но он всё равно улыбался Тихону и его добродушию.

– Э-э-эх! – возмутился водяной. – Кожа да кости! Совсем есть перестал? Едва на ногах держишься. Рыбы для тебя наловить, что ль?

– Прости, Тихон, но я в этот раз по делу.

– Будто было когда иначе! – всплеснул руками водяной. – Ну, толкуй, чегой за дело?

– Сегодня на закате в твой лес вошли Охотники: трое мужчин и двое юношей. Служители Единой Церкви, их натаскивают убивать проклятых.

Тихон сплюнул в воду.

– Тьфу! Вот напасть, а! Всё никак не успокоются. Дочери мои на них уж не первый год жалуются – житья не дают. Повадились, как лёд сходит, чуть ли не каждую ночь в этот лес шастать. Чегой им тут надо?

– Они ищут огненный цветок.

– Чего? – не понял водяной.

– Цветок папоротника.

Тихон впился в Морена неверящим взглядом и вдруг расхохотался, держась за живот. Тёмные воды озера пошли волнами, словно дикий ветер тревожил их, а не один-единственный водяной, трясущийся от смеха.

– Вот уж удумали! – воскликнул он, едва успокоившись. – Ну, пущай ищут. А коли найдут, успокоются?

– Не знаю, – честно сказал Морен. – Может быть. А может быть, и нет. Ты знаешь, где он?

– Зна-а-аю, – сладко протянул Тихон.

А Морен распахнул глаза, не веря, что всё это взаправду.

– Так цветок действительно существует?

– Существует, существует. Стал бы я тебе врать? Да только беды́ от него больше, чем добра. А ты, собственно, зачем пришёл? – спросил он вдруг, сощурившись. – Тоже мне напасть, Охотники! Мы их каждый год гоняем, прогоним и сегодня. Ух, девочкам моим потеха будет! Симпатичные там есть?

Он подмигнул, но Морен остался серьёзен.

– В этот раз всё иначе, Тихон. Это далеко не мальчишки, а опытные воины. Не смотри, что их всего пятеро, их с детства учили убивать таких, как вы. Не лезьте на рожон, скажи дочерям, пусть затаятся и сидят тихо. И сам затаись. Не покажетесь им, и они уйдут без крови.

Тихон смотрел на Морена вдумчиво и внимательно, чуть сощурив красные рыбьи глаза. Он словно взвешивал, стоит ли верить ему на слово. Морен лишь надеялся, что Тихон распознал неприкрытое беспокойство в его голосе и достаточно доверяет ему. Помолчав немного и всё взвесив, водяной медленно кивнул.

– Ну-у-у, хорошо. Не считаю я, будто пяток ратников мне и дочерям вред причинить может, но раз ты так говоришь, прислушаюсь. Думается, конечно, ты не обо мне, а об них печёшься. А-а-а, да хоть бы и так, какая разница? Спасибо, что предупредил. Что-то ещё?

– Ты сказал, что знаешь, где цветок. Охотники наняли меня как провожатого, чтобы я помог им его найти. Если мы добудем цветок, они уйдут и больше не побеспокоят вас. Я обещаю, что сделаю всё для того возможное.

– Ха! – Тихон вскинулся, поднимая тучу брызг. – Так вот в чём дело. Ну хорошо… Дорогу не покажу, тут уж не серчай, неудобно мне в глубь леса шастать. – Он красноречиво похлопал себя по животу, от которого не отнимал ладоней. – Но путь укажу. Переплывёшь Тишью, ступай на запад, в глубь леса до оврага…

Он объяснял, а Морен кивал и запоминал, гадая про себя: сколь много правды сказал он Тихону? В самом ли деле Ерофим оставит этот лес в покое и перестанет посылать в него Охотников, губя и их, и мирно живших в нём испокон веков? Или скорее сровняет лес с землёй, предав деревья огню и обратив их в пепел, чем смирится с врагом у своего порога?..