Вы не поверите, но у нас тоже был личный телефон! Недолго. Когда до рождения Сашки-вредителя оставался месяц-другой и на Лидином животе не сходился ни один халат, соседи начали мне подмигивать и спрашивать, кого я хочу – братца или сестричку. Дурацкий вопрос. Как я могу хотеть того, чего у меня никогда не было?

– Парень на выходе! – утверждали опытные хозяйки. – Пузо-то углом торчит, девочки, они кругленькие.

– Кроватку ставить негде! – сетовала бабушка Аня и строго приказывала снохе: – Иди к начальству!

– Сыном своим командуйте! Схожу…

Дело в том, что нам обещали, как только кто-то съедет, выделить вместо маленькой комнаты, выходившей единственным окном на проезжую часть, площадь побольше. И вот Коровяковым дали квартиру в новом доме возле метро «Бауманская». Переехали они мгновенно, так как Петькин отец, Павел Петрович, – директор Хладокомбината, он прислал бригаду своих грузчиков и два фургона с надписью «Продукты». Утром, когда я шел в школу, выносили пианино, а вернувшись с занятий, видел, как Коровяков-старший со всем уважением усаживал тещу в служебную «Победу». Она прижимала к груди портрет покойного мужа и бранила зятя из-за поцарапанной полировки.

– Ерунда это, Глафира Семеновна, по сравнению с мировой революцией!

Комната Коровяковых досталась нам.

– Лидка в парткоме сидит и под себя гребет! Но мы просигналим куда следует! – злословила самогонщица Комкова, ее шалопутная Светка нашла себе нового мужа и снова без жилплощади.

Огорченная сплетнями, Лида, держась за живот, в очередной раз собиралась в женскую консультацию, где измучила врачей мнительностью по поводу внутриутробных шевелений.

– Скажи спасибо, что ворочается! Хуже, если бы вообще признаков жизни не подавал, – буркнул Тимофеич, доведенный до белого каления.

– А он и не подает… Уже три часа! – помертвевшими губами прошептала Лида и устремилась к специалистам, сунув мне связку ключей: – Иди, сынок, к Коровяковым, мусор вымети! Завтра бабушка Маня приедет и полную уборку сделает.

Разбираясь с незнакомой дверью, я недоумевал, зачем людям целых три замка? Вон дядя Гриша, уходя в магазин, свою каморку вовсе не запирает, а деревяшкой подклинивает, чтобы сквозняком не распахнуло. Отомкнув, наконец, последний запор, я вошел, вдохнул запах чужой жизни и замер от восторга, аж сердце подпрыгнуло: какой простор! Выгороженная прихожая со своим собственным умывальником! Два широченных окна. Встроенный старинный шкаф с полками до потолка. На салатовых обоях большие и маленькие зеленые прямоугольники, оставшиеся от мебели и картин. На рыжем паркете, навощенном до блеска, обрывки газет, шпагата, старые тряпки, коробки, одинокая тапка с дырявым мыском, осколки тарелки, разбитой впопыхах. На широком подоконнике стоял треснувший горшок с квелой геранью, а рядом… Нет, не может быть: телефон, словно вытесанный из черного мрамора, посредине – никелированный диск с отверстиями, в них виднелись цифры, а по внутренней окружности располагались белые буквы от «А» до «Л». Неужели работает? Я осторожно снял трубку, тяжелую, как гантель, прижал к уху и услышал долгий отчетливый гудок. Фантастика! Кому бы набрать? Для начала – тете Вале…

– Аллё, Смольный на проводе! – ответил, но не сразу толстый Мотя. – Кто говорит?

– Слон.

– Ты, что ли, черт? Чего надо?

– Шоколада!

– Весь доели – в жопе зуд. Скоро снова завезут!

– Сам сочинил?

– Нет, Маршак.

– Тетю Валю позови!

– С работы еще не пришла.

– Тогда дядю Юру.

– На угол побежал. Чего передать?

– Привет!

– Откуда звонишь?

– Из дому.

– Ладно врать-то! У вас телефона нет – не положено.

– Теперь есть.

– Заливаешь!

– Честное слово.

– Врать готово! Диктуй номер, я на стенке запишу.

– Сейчас…

На цоколе аппарата в пластмассовую рамку была вставлена бумажка, а на ней лиловыми чернилами выведено: Б-24-17-93. Я продиктовал и положил трубку. Буквально через минуту раздался пронзительный звонок.

– Алло, – ответил я.

– Думал, ты свистишь, Полуяк, – с уважением сказал Мотя. – Поздравляю! Вот Батурины-то удивятся! Ну, пока, цыпленок табака!

«Кому бы еще брякнуть? – размышлял я, и меня осенило: я сбегал к нам в комнату, показавшуюся мне после хором Коровяковых курятником, нашел абонемент «Детской энциклопедии», который Лида добыла случайно, когда шла после совещания в райкоме по Бакунинской улице, а из книжного магазина, где до войны директором был Илья Васильевич, мой пропавший без вести дедушка, хвост высовывается, она заняла по обыкновению очередь, а потом выяснила, что идет подписка на «Детскую энциклопедию». «Не хватит, сейчас кончится…» – вздохнула маман, зная свою невезучесть, но продолжала стоять. И это был тот редкий случай, когда дефицит не кончился перед ее носом. Так я стал обладателем огромного иллюстрированного первого тома изумительного болотного цвета, где рассказывалось все о нашей старушке Земле. Я вернулся на нашу новую жилплощадь с заветной картонкой, на ней был написан телефон магазина, а главное – напечатаны квадратики с номерами томов, выстригавшиеся ножницами при получении книги. Когда я вошел, черное глянцевое чудо оглушительно трезвонило, я снял трубку:

– Павел Петрович, ты куда пропал? Что у нас с говядиной? Ты мне тонну обещал! – пророкотал прокуренный бас. – Я рефрижератор высылаю? Не слышу ответа…

Я нажал на металлические рычажки и набрал нужный номер:

– Книжный магазин, – ответили почти сразу.

– Скажите, пожалуйста, когда поступит второй том «Детской энциклопедии»?

– Вчера пришел. Заходите!

Куда бы еще позвонить? Ага… Номер я помнил наизусть.

– Референт директора 348-й школы слушает! – гордо отозвалась Елена Васильевна.

Оно понятно, ей, вдове профессора, неловко слыть простой секретаршей. В ответ я хрюкнул и бросил трубку. Ирина Анатольевна как-то обмолвилась, что после смерти мужа, выдающегося специалиста по каменному веку, к Свекольской, еще вполне привлекательной старушке, сватались разные женихи, всё какие-то завалящие доценты, и получали от ворот поворот. Лишь однажды подкатил член-корреспондент, но был настолько стар, что его надо было возить на коляске.

Пока я соображал, куда бы еще позвонить, аппарат верещал не умолкая… Из любопытства я снимал трубку и отвечал низким голосом, подражая стражникам из «Королевства кривых зеркал», которые рокотали: «Казнь зеркальщика Гурда откладывается…» Услышав мой отзыв, на том конце провода начинали молоть кто во что горазд. Из ГУМа доверительно прогундели про дивную австрийскую тройку 52-го размера, третьего роста, ее отложили, но надо срочно оплатить и пробить, а это сто семьдесят рубликов плюс благодарность. Секретный голос из Пищеторга сообщил, что в понедельник приедет комиссия главка, нужно срочно подрубать хвосты и накрывать поляну. Из станицы Старомышатской напоминали: утром надо встретить на Курском вокзале две канистры домашнего вина, поезд «Краснодар – Москва», пятый вагон, проводник – Антон. Капризный женский голос назвал Петькиного папашу противным врунишкой и предупредил: если тот не заедет сегодня вечером в гости, то зажжется красный свет и нужно будет ждать потом целую неделю… Наконец прорвалась Батурина:

– Юрка, у вас теперь телефон?

– Угу!

– Общественный?

– Нет, свой в новой комнате.

– Потрясающе! Ну, теперь с Лидкой всласть потреплемся…

В этот момент в комнату без стука вошел незнакомый мужичок в синем халате с чемоданчиком в руках. Он дотерпел, пока я торопливо попрощаюсь с тетей Валей, вынул отвертку, присел на корточки, ослабил два винта в круглой пластмассовой коробке, утопленной в стене, и выдернул раздвоенный на конце проводок, взял телефон под мышку и удалился со словами:

– Пишите письма! Хорошенького понемножку…

…Я шел домой. На улице тем временем появились собачники. Они с благосклонным пониманием дожидались, пока питомцы, задрав ногу, пометят фонарный столб или угол дома. Сегодня собачников больше, чем обычно, и вышли они как-то все сразу. Почему? Включаем дедуктивный метод. Ага! Все ясно: только что закончилась очередная серия польской тягомотины «Ставка больше, чем жизнь». Вот они и высыпали на улицу. Навстречу мне попались такса с кривыми ножками, лисьей мордочкой и ушами, волочащимися чуть ли не по земле, голенастый, не меньше теленка, дог с глазами, налитыми кровью, и курносый сопливый боксер, постоянно облизывающий свою черную приплюснутую рожу. Хозяева смотрели на меня с высокомерием, словно догадываясь: на мою очередную просьбу взять щеночка Тимофеич ответил, мол, ему только псарни в семье после заводского дурдома не хватает. Лида с укором взглянула на мужа и прочитала лекцию о том, что четвероногий друг не баловство, а ежедневная забота и большая ответственность, к чему я пока еще не готов, но она подумает над моей просьбой, когда я принесу дневник с отметками за год. Не зря все-таки в общежитии маман зовут за спиной «парторгшей». Что же получается: на производстве перевыполняют план, чтобы побыстрей построить коммунизм, а я, выходит, должен учиться на пятерки, чтобы мне разрешили завести собаку! Коммунизм-то они когда-нибудь построят, а вот четвероногого друга мне не видать, даже если стану круглым отличником. Предки еще какую-нибудь причину изобретут, чтобы ребенка обездолить. К тому же Лида прекрасно знает, что на одни пятерки учатся только зубрилы! Вот Мишкин старший брат Вовка высидел-таки себе золотую медаль, от усердия один нос остался, а в институт с треском провалился, устроился лаборантом, в мае пойдет в армию, где, как уверяет Тимофеич, из него за два года все знания вытрясут – таблицу умножения забудет.

Я дошел до середины Налесного переулка. Тут живет немало моих одноклассников. В кирпичной пристройке к старинному дому с облупившейся штукатуркой обитает Сашка Гукамулин, он сидит на первой парте со Славкой Чукмасовым. Они друзья не разлей вода, их даже прозвали – Чук и Гук, хотя трудно вообразить более разных пацанов. Чук – верста коломенская, выше меня, и на физкультуре стоит первым, хотя горбится, и наш физрук Иван Дмитриевич все время обещает повесить ему на спину орден Сутулова первой степени. Гук, наоборот, – коротышка, замыкает шеренгу, учится он плохо, перебивается с двойки на тройку, и задача педагогического коллектива – дотянуть его до восьмого класса, а там двери ПТУ широко открыты для всех желающих получить специальность. Стране нужны рабочие руки. Чук же, наоборот, учится на четверки и пятерки, особенно по математике, физике, химии. Стать отличником ему мешает, как заметил Ананий Моисеевич, излишняя вдумчивость, граничащая с идиотизмом, ведь есть вещи, которые не следует анализировать, надо просто запомнить.

– Например? – удивилась Марина Владимировна.

– Например, что «партия – наш рулевой».

– Ананий! – Истеричка кивнула на меня – я как раз всовывал в ячейку классный журнал.

– А что я такого сказал? Или ты, Мариночка, не согласна?

– Пошел к черту, старый провокатор! Девок своих порть, а не детей!

В самом конце Налесного живет Витька Баринов, помешанный на Битлах. Все минувшее лето он разносил срочные телеграммы, хотя, конечно, на работу оформилась его бабка, не покидающая лавочку у подъезда. В итоге Витька заработал себе на магнитофонную приставку «Нота», подключил ее к радиоле «Ригонда» и теперь по вечерам ловит в эфире песенки ливерпульской четверки (особенно часто их передают на Би-би-си), записывает на пленку, а потом разучивает, записав текст на бумажке русскими буквами, так как английского не знает. У нас – немецкий, его сначала преподавала Нонна Вильгельмовна, лучшая подруга Ирины Анатольевны, а теперь ведет Людмила Борисовна. Она любит, отвлекаясь от темы урока, вспоминать, как познакомилась со своим мужем на целине, куда отправилась по комсомольской путевке, и долго со счастливым лицом рассказывает про веселый труд в степях Казахстана.

Одну из своих бумажек с песней «Гёрл», что означает «Девушка», Баринов мне отдал в обмен на пол-язычка с повидлом. Там было написано: