Записки перед казнью (страница 5)
* * *
Схватки начались рано. Пронизывающая боль в холодном предрассветном сумраке. Лаванда умоляла: «Только не в сарай. Давай сделаем это прямо здесь».
Джонни расстелил одеяло рядом с креслом-качалкой. Они с Анселем стояли над Лавандой, пока она кричала, истекала кровью и тужилась. На этот раз все было по-другому: она ощущала себя не в своем теле, как будто боль поглотила ее и она находилась здесь только для того, чтобы наблюдать. Посреди родов Ансель бросился к Лаванде, беспокойно прижав липкую ладошку к ее лбу, и Лаванда ощутила первобытный порыв, который ненадолго привел ее в себя: прилив любви, такой сильной и обреченной, что она сомневалась, переживет ли это.
Потом наступил покой.
Лаванда мечтала, чтобы пол под ней разверзся и она провалилась в другую жизнь. Она была уверена, что ее душа покинула тело вместе с головкой, пальчиками и ноготками на ногах младенца. Когда Джонни передал сверток Анселю и попытался поднять ее с пола, Лаванде пришло в голову, что реинкарнация – действительно ее последняя надежда: в этом самом мире есть и другие жизни. Калифорния. Она перекатывала это слово в голове, словно сладкий леденец, который таял у нее на языке.
Она не могла смотреть ни на одного из своих больных, хлюпающих носом детей. Ансель с его странным лицом чудовища. Новорожденный, комочек теплой кожи, к которому она опасалась прикасаться, чтобы не подхватить от него какую-то болезнь. Какую именно, она не знала. Но это поймало бы ее в западню здесь.
Лаванда вжималась в твердые половицы. Ей хотелось стать пылинкой на потолке.
* * *
Шли недели, а у новорожденного так и не было имени. Один месяц превратился в два. «Малыш Пэкер», – ворковал Ансель, играя со свертком на полу у камина. Песенка, которую он сочинил, была немелодичной и веселой: «Малыш Пэкер ест, Малыш Пэкер спит. Брат любит тебя, Малыш Пэкер. Брат любит тебя».
* * *
Время от времени Джонни проявлял нежность, вяло пытаясь вернуть ее к жизни. Он растирал ступни Лаванды, присев на край матраса. Очищал губкой ее раны, расчесывал щеткой ее колтуны. Она оставалась в постели, когда Джонни приносил младенца, чтобы она покормила его грудью, а в остальное время Малыш Пэкер ерзал под бдительным присмотром четырехлетнего Анселя.
В те несколько минут в день, когда Лаванда держала младенца на руках, она задавалась вопросами: как он сюда попал, возможно ли, что этот милый грудничок вообще принадлежит ей? С Анселем она чувствовала то же самое, но тогда ее любовь была такой новой и неистовой. Теперь она боялась, что уже истратила ее без остатка.
«Забери его, – монотонно просила она, как только младенец заканчивал кормиться. – Я не хочу, чтобы он оставался здесь».
Досада Джонни нарастала. Лаванда чувствовала, как она накапливается у него в груди, словно расплавленная лава. От ужаса ей становилось только хуже. Внутри у нее все онемело. Она питалась одной банкой кукурузы или фасоли в день, и спазмы голода ощущались как фоновые помехи. «Я дам тебе больше, когда снова начнешь вносить свой вклад, – лениво обещал Джонни голосом, кислым от отвращения и досады, повторяя слова, которые превратились в навязчивую идею. – Ты должна научиться зарабатывать свой хлеб».
К моменту, когда Джонни, переполненный негодованием, склонился над кроватью, Лаванда была настолько слабой и безмозглой, что не могла даже заставить себя испугаться. Она смотрела снизу вверх на своего мощного мужчину, взбешенного, кипящего от ярости, и пыталась вызвать в памяти Джонни в поле с малиной. Не то чтобы его заменил этот жуткий незнакомец, скорее он эволюционировал. Превратился в собственную тень.
– Вставай, – велел Джонни.
– Не могу, – ответила Лаванда.
– Вставай, Лаванда, мать твою. – Его голос звучал сдавленно от сдерживаемой ярости. – Вставай сейчас же.
– Не могу, – повторила она.
Лаванде казалось, будто она добровольно напросилась на то, что произошло дальше. Словно сюжет был уже написан для нее и ей оставалось только его прожить. Она поняла, что месяцами ожидала этого. Запертая еда, небольшие синяки – предупреждения, которые она замечала, но которым не внимала.
Прежде чем Джонни бросился на нее, она ожидала, что перед ней предстанет какая-то кошмарная версия человека, которого она никогда раньше не видела. Но нет. За миллисекунды до удара, глядя на того же брутального мужчину, которого всегда знала, Лаванда подумала с ясностью, граничащей с сочувствием: «Ты мог бы стать кем угодно, Джонни. Ты мог бы стать кем угодно, только не этим».