Иван Бунин. Жизнь наоборот (страница 6)
Это и есть Пучков.
Так что Бунин промахнулся: эпиграмму Ахматова помнит – и, как мы видим, гордится ею. Что, впрочем, ей, бывшей женщине-змее (молодая «Ахматова выступала как „женщина-змея“; гибкость у нее была удивительная – она легко закладывала ногу за шею, касалась затылком пяток, сохраняя при всем этом строгое лицо послушницы»[4]), не мешало в личных разговорах уже язвить самого Бунина.
У той же Чуковской читаем:
30/xii 41
Заговорили о Бунине. Она не любит его стихов, чему я рада, так как не люблю их тоже.
«Вялые стихи, обо всем на свете, рассчитанные на академическую благовоспитанную публику. Сокровищ в них не ищите – как у Случевского или у Полонского, или у Анненского. ‹…›
Поэты 90-х годов погибали от безвкусицы эпохи, не в силах были ее побороть, а Бунин был вполне удовлетворен своей эпохой. Когда при нем появился Блок, повеял новый ветер, он надел наушники, напульсники, набрюшники, думая, что так и должен вести себя классик. Очень глупая позиция».
Ахматовская демонстративная нелюбовь к бунинским стихам вызывает некоторые вопросы: у нее и у Бунина слишком много для этого в текстах пересечений.
Вот стихотворение Бунина, которое я помню с отрочества:
Песня
Я – простая девка на баштане,
1903–1906
Он – рыбак, веселый человек.
Тонет белый парус на Лимане,
Много видел он морей и рек.
Говорят, гречанки на Босфоре
Хороши… А я черна, худа.
Утопает белый парус в море —
Может, не вернется никогда!
Буду ждать в погоду, в непогоду…
Не дождусь – с баштана разочтусь,
Выйду к морю, брошу перстень в воду
И косою черной удавлюсь.
А вот текст Ахматовой (почему мне тогда сразу не бросились в глаза их схожесть, очевидное родство?):
Вечер
Руки голы выше локтя,
1911
А глаза синей, чем лед.
Едкий, душный запах дегтя,
Как загар, тебе идет.
И всегда, всегда распахнут
Ворот куртки голубой,
И рыбачки только ахнут,
Закрасневшись пред тобой.
Даже девочка, что ходит
В город продавать камсу,
Как потерянная бродит
Вечерами на мысу.
Щеки бледны, руки слабы,
Истомленный взор глубок,
Ноги ей щекочут крабы,
Выползая на песок.
Но она уже не ловит
Их протянутой рукой.
Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.
Ну какой тут Блок? Самый настоящий Бунин, которого Анна Андреевна отлично прочитала и запомнила. Эхо через пять лет. Там «на воздушных путях двух голосов перекличка», как она сказала бы по другому поводу.
И еще – опять к вопросу обоняния.
У Бунина в рассказе «Птицы небесные» (он написан в 1909 году) есть фраза: «Свежо и остро пахло тем особенным воздухом, что бывает после вьюги с севера». Как только я увидел это в одной из статей про взаимоотношения Бунина и Ахматовой, сразу вспомнил, даже не заглядывая в следующий абзац:
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Потом посмотрел и абзац – так и есть. Не один я такой памятливый.
…И всю ночь тревожно и однообразно стучали в темный дом, заносимый снегом, плохо прикрытые ставни. До костей промерзнув на ветру, студент заснул крепко, но потом стал сквозь сон томиться этим стуком. Он очнулся, зажег свечу, оделся… Ставни уже не стучали. И, выйдя на крыльцо, он услыхал отдаленную сонно-певучую перекличку петухов и замер от восхищения. Свежо и остро пахло тем особенным воздухом, что бывает после вьюги с севера. Тихая, звонкая ночь, вся золотистая от полумесяца, низко стоявшего над горой, за долиной, мешалась с тонким светом зари, чуть алевшей на востоке. Треугольником дрожащего расплавленного золота висела там Венера. Марс и Арктур искрились высоко на западе. И все звезды, мелкие и крупные, так отделялись от бездонного неба, так были ярки и чисты, что золотые и хрустальные нити текли от них чуть не до самых снегов, отражавших их блеск. Горели огни по избам на селе, петухи как бы убаюкивали нежно-усталый, склоняющийся полумесяц. И с звонким скрипом, с визгом въезжала в ворота знакомая тройка вся серо-курчавая от инея, с белыми пушистыми ресницами… Когда студент подбежал к саням, мать и кучер в один голос крикнули ему, что на знаменской дороге лежит в снегу мертвое тело.
Но и потом, справедливости ради: хоть и ругала, но ведь читала, ценила. Именно прозу. Да, стихи Бунина скользили, не задевая. А вот проза не только дарила подарки, как с этими «свежо и остро», но царапала, дразнила, будоражила, ранила.
Воспоминания Георгия Адамовича «Мои встречи с Анной Ахматовой», попытка воспроизвести прямую речь (хотя как это возможно?):
«Нет, эмигрантской литературы я почти совсем не знаю. До нас все это плохо доходит. Бунин? Я не люблю его стихов, никогда их не любила. Но есть у него один рассказ, который я прочла еще до революции, очень давно, и никогда его не забуду. Удивительный рассказ… о старом бродяге, пропойце, шулере, который тайком, сам себя стесняясь, приезжает в Москву на свадьбу дочери.
– „Казимир Станиславович“?
– Да, да, „Казимир Станиславович“… вы тоже помните?»
А еще говорят, очень ценила рассказ Бунина «Худая трава». Вот цитата из этого рассказа:
На дворе сизели сумерки, но еще светло было, бело от снега. А изба уже наполнилась сумерками.
В сумерки, весь в снегу, нагибаясь па пороге низкой двери, вошел в избу священник.
– Где он тут у вас? – бодро крикнул он, и голос его раздался, как голос самой смерти.
В таком страхе встала с лавки старуха. (Дочь, не думая, что конец отца так близок, ушла на сговор.) Упираясь дрожащими руками, приподнялся и сам Аверкий и замер в ожидании, как вставший из гроба. В темноте мертвенно-бледно синело его ужасное лицо.
‹…›
– Батюшка! Ну, как, по-вашему, – вы это дело хорошо знаете, – есть уж она во мне?
И священник ответил ему громко и поспешно, почти грубо:
– Есть, есть. Пора, собирайся!
‹…›
И в тишине, в темноте Аверкию стало легче. Представился ему летний день, летний ветер в зеленых полях, косогор за селом и на нем – его могила… Кто это так звонко и так жутко кричит, причитает над нею?
…И вот теперь умирает уже сам Иван Бунин. Текст наш течет наоборот – от смерти к рождению. Он течет против всех законов природы, против законов самой жизни: жизнь не умеет так течь. Как жизнь ни обхватывай, ни удерживай, она все равно закончится доской. И мы знаем, какой.
Но для того нам и нужен текст, чтобы обмануть жизнь, вынуть из нее иголку смерти, кащеевый обломок – заставить жизнь победить себя, победить смерть, которая в ней чернеет. Прогнать змею. А иначе зачем было все затевать?
…Бунин же еще не умер. Он только еще умирает.
6
Грушу Бунин есть не стал. От груши он отказался. Но еще сидел сам. Вера Николаевна помогла ему лечь. Бессилие обреченного уже на смерть человека. Становишься как младенец. Сам ничего не можешь уже.
Она спросила его: «Ты завтракал?» (В ее отсутствие дежурит Бахрах. Автор книги «Бунин в халате». Был когда-то четыре года его литературным секретарем.)
Оказывается, да, завтракал. Немного не доел телячьей печенки с пюре.
Вера Николаевна сосчитала его пульс – около ста и как ниточка. Дала камфоры, уговаривала пообедать, но обедать он не стал, отказался, как и от груши.
Дедушка ест грушу на лежанке,
Деснами кусает спелый плод.
Поднял плеч костлявые останки
И втянул в них череп, как урод.Глазки – что коринки, со звериной
Пустотой и грустью. Все забыл.
Уж запасся гробовой холстиной,
Но к еде – какой-то лютый пыл.Чует: отовсюду обступила,
Смотрит на лежанку, на кровать
Ждущая, томительная Сила…
И спешит, спешит он – дожевать.
Это все началось с воспаления левого легкого. Конечно, давали антибиотик («пенисиллин»), и температура спала, но после этой болезни он уже не мог оправиться, ослабел. Совсем не вставал с кровати.
Доктор Зёрнов сперва ездил через день, а потом и ежедневно.
В конце октября был устроен консилиум: Бунин очень боялся рака. Но онкологии не было. Это был склероз легких и сердечная астма.
После консилиума Бунин в последний раз вышел в гостиную. Смерть лишает тебя всего не сразу: сперва отнимает самое дальнее – кухню, потом соседнюю комнату, потом оставляет тебе полкомнаты, которые ты можешь видеть с кровати.
Впрочем, и смотреть в этой квартире особенно не на что было. Она была маленькой и какой-то сознательно неуютной. («Ты уюта захотела? – как писала Ахматова, спустившаяся в эти скобки из предыдущей главки: никогда не уследишь за этими второстепенными героями его жизни – так будет и с Набоковым, он тоже скоро опять постучится в текст. – Знаешь, где он, твой уют?»)
…Я стал «захаживать» к нему на дом, на эту самую неуютную и едва ли не умышленно неприглядную квартиру на улице Оффенбаха, в которой он и скончался тридацать лет спустя.
Это опять Бахрах.
После того как Бунин последний раз в своей жизни вышел в гостиную, ему был сделан анализ крови, который очень испугал Веру Николаевну. «50 процентов гемоглобина и 2 600 000 красных шариков».
От переливания крови Бунин категорически отказался. «Не хочу чужой крови». Еще, видимо, один страх – сродный страху послесмертной змеи.
Да и от лекарств отказался. И ел очень мало.
Ему ежедневно впрыскивали эпатроль и камфору, уговаривали есть и лечиться. И если с лекарствами он последнюю неделю более или менее смирился – стал их принимать, то ел все равно чуть-чуть.
Почему-то тут сразу не к месту вспоминаешь его лучший рассказ «Чистый понедельник». Где героиня, которой и автор, и рассказчик, и герой явно любуются, любит сладко поесть.