Я много думала и, наверное, нет ничего страшного, если я обращусь к специалисту, ведь гораздо важнее помочь ребенку, нежели лелеять свою гордость и бить себя кулаком в грудь, доказывая, что разберусь во всем сама.

Вчера вечером перед сном Сема признался, что не пойти в школу было его собственным решением, но причину этого решения выяснить мне не удалось. Сын молчит.

– Попробуем, – пожимаю плечами я.

– Хорошо. Я поищу, – сообщает Баровски. – Спасибо, – благодарит официанта, ставящего перед ней чашку. – М-м-м… как пахнет… – тянет она, склонившись над кофе.

– Буду должна, – улыбаюсь я и делаю глоток из своего термо-стакана.

– Разумеется! – насмешливо фыркает Оля. – Как в целом дела? Замуж еще не собираешься?

Я давлюсь кофе. Вопросительно взираю на подругу.

– А что? Вы уже полгода вместе. Между прочим, за это время с моим первым мужем мы успели познакомиться, пожениться и развестись, – самодовольно констатирует Баровски.

Ну да… А еще отжать у бывшего мужа фамилию, которую так и не поменяла после развода, и отсудить у него половину имущества. Ее первый муж, Руслан Баровски, какой-то там известный футболист. Она вышла замуж за него после первого свидания. Может, это и романтично, но я уже не в том возрасте, чтобы принимать такие сумасшедшие необдуманные решения.

– Я не настолько азартна, – отвечаю подруге.

– Ты, может, и нет. А твой без пяти минут ректор? Он-то что теряется? Такая роскошная женщина рядом с ним, а он кота за яйца тянет.

Стоит ли говорить подруге, что у нас с Самойловым даже секса еще не было?

Пожалуй, не в этот раз.

– Мы… не торопимся,– отвечаю уклончиво.

На самом деле с таким девизом я и дала добро Саше на отношения – не торопиться.

Я сама не хотела бросаться в омут с головой. Сама просила не спешить, а он обещал не давить. Потому что мы оба уверены, что взрослые люди вступают в отношения обдуманно, с холодной головой на плечах и багажом приобретённого опыта, который обязан свести к минимуму возможные ошибки.

Я больше не хочу ошибаться. И обжигаться я тоже больше не хочу…

– У вас все нормально? – вглядывается мне в лицо проницательная Оля.

– Да, – натянуто улыбаюсь я.

По крайней мере мы с Сашей стараемся делать вид, что все нормально. Мы переписываемся. Я отвечаю на сообщения Самойлова, а он спрашивает лишь о том, что даже по касательной не задевает тему вчерашнего конфликта.

Наверное, это часть отношений. Конфликты, недопонимания, ссоры… Стоит воспринимать их объективно. Но во мне будто что-то щёлкнуло, переключилось, и я не могу вернуть то состояние штиля, которое испытывала рядом с Сашей.

Вижу, что подруга сомневается в искренности моей улыбки, но решает не комментировать. Вместо этого она восхищенно тянет:

– Бог ты мой…

Оля смотрит вправо, туда, где располагается касса. Ее глаза широко распахнуты, и она почти не дышит.

Поворачиваю голову, чтобы найти источник такой реакции Баровски, и замираю.

– Кто ж тебя создал такого? – с блеском в глазах бормочет подруга. – Если бы не гребанная встреча с клиентом, ксивой клянусь, я б ему дала. Интересно, а спереди он такой же охрененный, как его вид сзади?

Пропускаю вопрос мимо ушей, ведь внизу моего живота уже привычно наяривают круги от вида знакомого разворота плеч, спины и затылка. Соколовский.

Он стоит у кассы, облокотившись прямо на столешницу, за которой выпрыгивает из трусов девушка-кассир. Она краснеет и хихикает, пока этот невозможный пикапер о чем-то с ней беседует.

– Жаль, что сегодня это потрясающее молодое тело достанется этой малолетке, – вздыхает Ольга.

– Ты о чем? – перевожу взгляд на нее.

– Да он ее умело клеит, а она уже растеклась!

– У него вроде девушка есть… – я говорю зачем-то.

– Ты его знаешь? – изумляется Оля.

– Он мой сосед. И студент. А еще тот, кто заставил мою машину на парковке, – говорю с раздражением в голосе, бросая взгляд правее. Туда, где наглец вместе с кофе берет номер телефона у краснеющей фиалки.

Мерзавец!

– Обалдеть, Кузнецова. Ты мне не говорила…

– О чем я должна была говорить? Что этот… – киваю я в сторону Соколовского и затыкаюсь. Потому что он смотрит прямо на меня.

На его губах сияет ослепительная улыбка. Карие глаза тоже улыбаются, а когда он салютует мне стаканчиком с кофе, я, мать твою, забываю, как дышать.

– Уф, подруга, время! Отдыхать, конечно, хорошо, но с деньгами еще лучше. Мне пора, – Олька резко вскакивает с кресла. Снова целует меня в щеку, пока я торможу, как слабоумная. – Ты идешь? – спрашивает меня. – Черт, нет с собой налички… – сетует.

– Оль, я заплачу, – говорю, краем глаза посматривая вслед удаляющейся спине Соколовского. Спустя секунду он выходит из кофейни. – Пока тут потусуюсь.

У Сёмы сегодня сдвоенное занятие. Сольфеджио и специальность. Так что свободные минут тридцать у меня еще есть.

– Тогда я ушла…

Баровски уносится со скоростью пули, и как только за ней закрывается дверь, я прошу официанта принести счет.

Пока его жду, кручу в ладонях пустой стаканчик, глядя в окно.

– Можно? – раздается надо мной голос, от которого вздрагиваю.

Глава 14.

Наташа

Я собственными глазами видела, как он ушел.

Но мне совершенно точно не мерещится. Голос, который заставляет мое сердце скакать. Тем не менее я определенно слетела с катушек, раз со мной происходит подобная чертовщина относительно одного конкретного человека. Человека, к которому я ни в коем случае не должна испытывать хоть какие-либо ощущения, но они есть! И они меня пугают.

Я перестаю вращать стаканчик и поворачиваю голову. Подняв глаза, упираюсь ими в широкую улыбку. Интересно, он расстаётся с ней во время сна или приема пищи?

То, о чем я думаю, – чистой воды глупость. Надеюсь, она не настолько объемная и не выпячивается на моем лице, когда, не получив моего разрешения, Соколовский располагается на стуле и смотрит на меня.

Мне хватает упорства отвести глаза и осмотреть помещение кофейни. Здесь достаточно свободных мест, чтобы не делить один стол на двоих.

Когда возвращаю говорящий взгляд к Соколовскому, он спрашивает:

– Я помешал?

– Нет. Этот стол освободиться буквально через минуту, – отзываюсь я в тот момент, когда официантка кладет передо мной счет.

Характерный звук, сообщающий, что оплата успешно прошла, вынуждает прервать поиски банковской карты и ошарашенно посмотреть на Соколовского, которого с дружелюбной улыбкой благодарит девушка-официантка.

Он… он оплатил мой счет?

Моему возмущению нет предела, но я терпеливо дожидаюсь, пока мы останемся без свидетелей, и как только официантка отходит на пару метров, цежу:

– В этом не было никакой необходимости.

Вообще-то, я хотела сказать другое. Проорать, что так себя вести с преподавателем студент не имеет права!

– Считайте, что я вас просто угостил. Без всякого умысла, – произносит с легким прищуром и приподнятыми уголками губ.

Без всякого умысла?

Пять минут назад он покинул кофейню, а сейчас сидит прямо перед мной.

Это называется «без всякого умысла»?

Вся проблема в том, что я ему действительно верю. Ведь это кошмарно на него похоже. Это лишь моя проблема – видеть в его действиях какой-то умысел, а он… он всего лишь мальчишка. Молодой, беспечный, не отягощенный заботами мальчишка! Который подается сиюминутному порыву, потому что… потому что просто захотел! Захотел – покуражился на парковке. Захотел – повеселился на паре. Захотел – оплатил счет. Вот так просто.

– Этого не нужно было делать, – повторяю я твердо и лезу в карман сумки за телефоном. – Я хочу перевести вам деньги… – сообщаю, не глядя на своего собеседника.

– В этом нет никакой необходимости, – он возвращает мне мою же реплику.

Твою мать!

Я нервно бросаю копаться в сумке и наклоняюсь вперед, чтобы мой громкий шепот был слышен только одному человеку.

– Не забывайтесь, Соколовский! Я – ваш преподаватель, а вы – мой студент. Субординацию никто не отменял.

И мне тоже стоит помнить об этом. Всегда и в частности, когда гребанные круги осаждают низ моего живота!

Понятия не имею, чем этого невозможного мальчишку можно смутить. Он по-прежнему смотрит на меня с расслабленной иронией.

– Об этом сложно забыть. Как бы мне того не хотелось… – говорит невозмутимо.

Я… я сейчас не ослышалась? Он сказал «как бы того ему не хотелось», или я опять воспринимаю его слова слишком двусмысленно?

– Называйте номер своего телефона, – говорю ему, зависая над циферблатом.

– Хотите взять у меня телефончик? – спрашивает со смешком Соколовский.

Я делаю глубокий вдох и поднимаю лицо. На его лице дурашливая гримаса.

– Хочу перевести вам деньги. Не хочу быть должной. Уже второй раз, – сообщаю.

– Второй раз? – уточняет он заинтересованно.

– Кажется, я задолжала вам благодарность и извинение за вчерашнюю истерику.

Он лениво откидывается на спинку кресла. Его руки болтаются где-то внизу, уверена, колени широко разведены. Поза максимально расслабленная, но лицо… Соколовский перестает улыбаться, и отсутствие привычной улыбки делает его лицо безупречно мужским. Таким же, как вчера, когда он встряхнул меня во время истерики. Внимательное, вдумчивое, глубокое выражение лица… И взгляд. Взгляд тоже изменился. В нем больше нет веселья и всего того, что делало его несерьезным. Сейчас в нем серьезности столько, что я начинаю ощущать внутренний трепет и робость. Как девчонка…

– Я не сделал ничего особенного, но, если вам это помогло… – пожимает плечом, – круто.

Круто…

– Спасибо, – благодарю, глядя в его карие глаза.

– Не за что.

Он даже не представляет, насколько есть за что! Насколько вчера я была близка к нервному срыву, и, если бы не он и его руки на моих плечах, психотерапевт понадобился бы мне.

– Как Макс? – спрашивает Соколовский.

– Макс?

– Сын. Ваш… – уточняет он.

– Моего сына зовут Семён.

– Вчера он представился Максимом, – говорит с интонацией, словно пытается убедить меня в том, чему я и так верю.

Уверена, он ничего не путает. Несмотря на всю его внешнюю безалаберность, моя уверенность в нем внутренняя. Понятия не имею, что ее питает. Эту внутреннюю уверенность. Какое-то чертово седьмое чувство, но оно пугает не меньше, чем реакция моего тела на сидящего напротив меня парня.

– Понятия не имею, почему он так сделал, – отвечаю, отведя взгляд.

Я уже потерялась в Семкиных лабиринтах. Мой сын – одна сплошная головоломка…

За окном стемнело. Свет от уличных фонарей расползается по стеклу. Я ловлю себя на мысли, что слишком долго длится молчание, ведь Соколовский из тех, кто за словом в карман не полезет.

Повернув голову, смотрю на него. Он смотрит в окно, и это отличный шанс рассмотреть его не скрываясь.

Красивое молодое лицо. Красивая кожа. Лучи морщинок в уголках глаз выдают их обладателя с потрохами – он часто улыбается и много смеется. Ровно очерченные губы. Крепкая шея. Сильные грудь и спина, спрятанные под темно-синей толстовкой.

Когда я возвращаю взгляд к красивому мужскому лицу, меня бьет коротким импульсом тока, ведь Соколовский смотрит на меня так, что мое сердце ударяется о ребра.

– О чем… задумались, Соколовский? – спрашиваю, чтобы заполнить эту волнующую тишину между нами.

– О губах… – отвечает сипло.

Я вскакиваю с кресла будто по нему пропустили электрический разряд. Судорожно хватаю свою сумку и с рваным дыханием пытаюсь выбраться из-за стола. Бьюсь коленом о ножку стула, не чувствуя боли, а желая поскорее выскочить на воздух.

– А мой номер телефона? Наталья Михална, вы не взяли у меня телефон… – доносится до меня голос с нотками веселья.

Я не смотрю на Соколовского. Просто, зараза, не могу посмотреть на него!