Помимо этого было учреждено министерство энергетики, руководить которым поставили Глеба Кржижановского, директора станции „Электропередача“. Этого я знал, весьма толковый энергетик, к тому же его идеи весьма напоминали знаменитый в моей реальности План ГОЭЛРО, ту его часть, которая ещё не была реализована нами и Графтио.

Петра Львовича Барка всё же поставили на вожделенный для того пост министра финансов, поставив условие: пока идёт война, даже не заикаться о „Сухом Законе“. Барк оказался договороспособным и притащил новые идеи. Во-первых, увеличить акцизы на спиртное, тем самым несколько ограничив пьянство и сработав на пополнение казны, в чём мы ему только аплодировали.

Во-вторых, он несколько снизил стандарты водки, допустив вместо чисто зернового спирта готовить водку из зерна и картофеля. Мне помнилось, что нечто подобное применялось в Великую Отечественную. Так что и тут я его только поддержал.

Ну, а в-третьих, он предложил не ждать с введением подоходного налога, но вводить его постепенно. В 1915 году – „плоскую“ шкалу, для всех по пять процентов. На следующий год немного поднять и сделать её прогрессивной. Ну, а до целевых значений довести аж к 1918-му, а даст Бог, война раньше закончится.

Насчет большинства остальных у меня своего мнения не имелось. Министром металлургии и горного дела стал Разум Николай Иванович. Иностранными делами ведал Сергей Сазонов, а министром двора остался бессменный барон Фредерикс. Хе! Посмотрел бы я на того, кто рискнул бы заменить его!

Морским министерством поставили рулить адмирала Ивана Григоровича, о котором мне помнилось только хорошее, а за образование отвечал Пётр Кауфман. Вполне толковый и преданный своему делу человек, нам такой на этом посту и был нужен.

А Кривошеину пришлось не только по-прежнему отвечать за сельское хозяйство, но и совместить это с руководством министерством экономического развития, предпринимательства и торговли. Честно сказать, когда я услышал название, мне аж икнулось. Эдакий привет из „девяностых“. Ну и посочувствовал я ему от всей души. В условиях войны и старые-то обязанности потребовали бы полной отдачи, а вкупе с новыми – хоть стреляйся!

Впрочем, Столыпин заверил, что „Александр Васильевич потянет!“

А вот дальше начались сюрпризы! Нет, против министра путей сообщения Трепова я ничего не имел. Но почему, спрашивается, у меня буквально по-живому выдрали Колю Финна на должность товарища министра^[33], а Тимонова, по самые брови занятого в своем проектном институте, – на роль советника этого министра.

И ведь этого мало! Руководить министерством боеприпасов он поставил директора Онежского пушечного завода. А с тем у нас была куча договоренностей по выпуску снарядов.

Честно скажу, бушевал я тогда долго, но Столыпин был непреклонен, и твердил, что „только с этими людьми у него есть шанс справиться“. Пришлось пойти на эти жертвы. Увы, не первые в эту войну, но и далеко не последние…»

Австро-Венгрия, крепость Перемышль, 3 ноября 1914 года, вторник

– И-и-и-и-БУММ!

Помощник писаря Ярослав Гашек, дождавшись последнего в этом артналёте взрыва, неторопливо поднялся, отряхнулся и двинулся дальше по своим делам.

И угораздило же его в своё время принять предложение Воронцова! Или, вернее, угораздило же так не вовремя! Всего на несколько часов раньше, и он спокойно пересёк бы границу. Да, в России его непременно задержали бы, как подданного враждебной державы и вероятного шпиона, но зато не пришлось бы воевать. А там, глядишь, Воронцов бы и вытащил его к себе. В тылу всяко интереснее, тем более – в почти сказочном Беломорске.

А днем позже он просто не поехал бы. Устроился бы вольноопределяющимся, а там постарался бы получить освобождение от службы, как больной ревматизмом. Глядишь, и пересидел бы войну в родной Праге^[34].

Но нет, он угадал попасть на пограничный пункт через несколько часов после объявления войны. И был задержан, разумеется. Шпиономания с началом войны взлетела до небес, и в нём видели то ли уклоняющегося от призыва, то ли шпиона русских, убегавшего с донесением начальству.

Месяц промариновали за решеткой, а потом направили на фронт. Хорошо хоть, как журналисту и писателю ему удалось пристроиться помощником писаря. А помимо этого приходилось каждый божий день таскаться на передовые позиции, искать материал для гарнизонной многотиражки.

Но выискивать с каждым днём было всё труднее, дела у австрийцев шли неважно. Русские начали довольно бодро. Еще до начала Первой осады они очистили небо от приданных гарнизону четырёх невооруженных самолетов. Парочку сбили в воздухе, ещё один – подбили, а затем добили «подранка» и последнюю уцелевшую машину на аэродроме.

Затем они неторопливо, по-хозяйски, раздолбали бомбами все четыре выделенные гарнизону противоцепеллинных пушки, вследствие чего крепость лишилась водозабора, водокачки и угольной электростанции.

Запасы керосина и прочего жидкого топлива тоже были ограничены, так что электричество стало тем ещё дефицитом.

А буквально через пару дней после этого, дождавшись ветреной и сухой погоды, они своими зажигательными снарядами и бомбами сожгли не только склады угля и дров, но и временные деревянные строения, которые можно было бы пустить на топливо.

Вот и мёрзнут австрияки сейчас всем гарнизоном крепости. И даже временное снятие осады не сильно помогло. За эти две недели удалось организовать только подвоз дров, да и то – в явно недостаточных количествах. И широко распространившиеся слухи о зверской расправе над русинами^[35] явно не способствовали тому, чтобы крестьяне из окрестных сёл усердствовали с подвозом.

Приготовление горячей пищи сначала снизили до одного раза в день, а потом и вовсе – через день. А отопление оставили только для раненых и начальства.

Даже в Первую осаду попытки взять крепость приступом длились всего неделю. Потом противник оставил эти попытки, очень дорого обходящиеся его личному составу, и включил свою безжалостную машину уничтожения.

А во Вторую осаду они пехоту берегли и сразу же включили свои «молотилки». Ярослав усмехнулся. Жаль всё же, что знакомство с Американцем было таким кратким. Теперь он вполне оценил и другие достижения этого человека, помимо литературных.

Говорят, именно он сумел так насытить русскую армию этими чёртовыми самолётами. Да ещё и разных типов. Одни корректируют артиллерийский огонь и высматривают цели, другие – бомбят. И бомб у них, к огромному огорчению всего гарнизона, хватает. А также мин и снарядов.

В здешней крепости восемь секторов, и на центральные два с неба регулярно высыпают тяжелые подарочки русские «бомберы», а шесть внешних – обрабатывают артиллерией и минометами.

Солдатский телеграф утверждает, что эти японские schweinehund^[36] передали русским всю тяжелую артиллерию, которую захватили, взяв германский порт-крепость Циндао^[37]. А вместе с ней – и боеприпасы, а также инструкторов. Интересно, чему эти «инструктора» могут научить, если сами увидели эти пушки считанными неделями раньше? Но политика требовала обозначить сотрудничество, вот узкоглазые и навязали присутствие своих военных в зоне боёв.

Однако австрийским солдатам от этого не легче. Садят по укреплениям эти пушки точно и мощно.

Как же всё это достало! Дождливое позднее утро, непролазная грязь вокруг и эти бесконечные обстрелы. Русские постепенно прогрызают оборону и вот-вот один из внешних фортов падет. Какой? А ему, Гашеку, откуда знать? Русские три сразу разгрызают. Какой-нибудь да падёт.

Уфф! Наконец-то! Он с облегчением нырнул в пусть и плохо, но всё же натопленный блиндаж, ухватил протянутую камрадом кружку с кипятком и начал неторопливо прихлёбывать, одновременно согревая руки. Благодать!

Хотя, если здраво рассудить, лично для него падение крепости только к лучшему. Вот зимовать без топлива и со скудным запасом провианта – это будет существенно хуже!

Хотя… С этими ежедневными походами на передовую, у него мало шансов дожить и до зимы, и до сдачи крепости. Наиболее вероятный исход – что его раньше достанет очередной тяжёлый гостинец с недосягаемого русского бомбардировщика, снаряд или мина. Или доканает простуда.

Тут в блиндаж вбежал незнакомый вестовой из штаба и заорал: «Всё! Дождались! Турция вступила в войну! Живем, камрады!»

Кто-то из офицеров помладше тут же с надеждой поддержал: «Теперь-то русским прядётся отвести часть войск на Кавказ! Надо ещё немного продержаться! И их снова погонят на восток!»

А другой офицер, постарше, с легкой грустью ответил, что у русских ещё большой резерв призывников, и что Кавказский фронт они смогут удержать и без ослабления австрийского фронта.

– Разве что до весны сумеем продержаться, тогда будет шанс… – тихо проговорил он, но фразу не окончил.

И Гашек понял, что офицер совершенно не верит, что крепость продержится до весны. И как в воду смотрел – крепость капитулировала через три дня, с началом заморозков.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Взятие Перемышля меня порадовало. Именно тем, что состоялось осенью 1914 года, хотя я достаточно уверенно помнил, что в нашей версии истории это произошло только следующей весной. То есть нам и союзникам по Антанте не просто удалось перевести войну в позиционную, но и слегка улучшить – Перемышль взяли раньше, сербы всё еще стойко держатся, Албанию контролирует „относительно дружественный“ Френкель да и армию Самсонова не разбили, а лишь оттеснили. Одни плюсы!

Да и Столыпин в роли премьера воюющей страны был явно лучше любого иного кандидата. Тем более, что мы с ним пару лет планировали, что и как можно сделать, и сейчас он только выстреливал своими домашними заготовками, ускоряя модернизацию и мобилизацию промышленности России.

На этом фоне печалили всего две вещи. Оказалось, что у Сандро с генералом Радко-Дмитриевым произошёл досадный конфликт. Тот всё никак не хотел оставить работу по крепости авиации и артиллерии. И почти неделю водил солдат на штурм.

Разумеется, Александр Михайлович от этого взъярился. Не от потерь даже, а от того, что они не имели смысла! А его оппонент, к сожалению, видел в требованиях Великого Князя и Шефа авиации лишь „погоню за славой“. В итоге, конечно, сверху пришло указание „дать шанс авиации“, но каждый из них долго оставался при своём мнении.

А вторым поводом для расстройства было то, что кто-то продолжал усиленно качать нашу зерновую биржу, и мы не могли ни прекратить этого, ни даже найти его…»

Санкт-Петербург, Английский клуб, 15 (28) ноября 1914 года, суббота, время обеда

– Господа, позвольте представить, Константин Михайлович Коровко.

– И чем же нам может быть интересен недавний арестант и известный мошенник? – с недоброй ленцой спросил один из присутствующих.

– Во-первых, тем, что сумел добиться пересмотра дела, и опроверг навет, возведенный на меня людьми господина Воронцова! – перехватил гость клуба инициативу в разговоре. – Так что насчёт «мошенника» вы погорячились. Я не херувим, у меня нет крылышек! Но доказать, что я нарушал Уголовный Кодекс – не удалось. Во-вторых, тем, что я сделал это из заключения, почти не имея средств и людей. И этим продемонстрировал не только ловкость, но и свои организационные способности. Которые вам, господа, после отбытия мистера Честнея из страны, могут пригодиться!

– Но позвольте, откуда… – начал другой член клуба, явно постарше первого.

– Я же сказал, господа, что я достаточно ловок. И умею организовать то, что мне нужно. А сейчас мне нужно было узнать, кто хочет утопить господина Воронцова. И не просто хочет, а имеет потребные для этого средства и влияние.

Третий и последний из присутствующих лишь одобрительно хмыкнул, но промолчал.