Она отказывалась замечать, что страна все глубже погружается в мрак и немоту. Какой мрак, какая немота? Все вокруг ликовали и радовались новизне – уличным парадам, флагам и вымпелам, духовым оркестрам, песням, ночным факельным шествиям и танцам на площадях, освещенных бумажными фонариками. Ее тяготило одно – отсутствие у них с Андреасом детей, но этого хватало, чтобы отравить ей жизнь.

Не лучше дело обстояло и в редакции. Неясное ощущение дискомфорта, давно смущавшее Андреаса, заметно усилилось: почти все его коллеги, от главного редактора до секретарей, не говоря уже о журналистах и фотокорреспондентах, ответственных за разные рубрики и подрубрики, в один голос поддерживали любую инициативу Адольфа Гитлера. Стоило ли продолжать терзаться сомнениями? Даже те из сотрудников, кто, подобно Андреасу, придерживался менее радикальных взглядов, следовали общей линии и никогда не высказывались против проводимой нацистами политики. Возглавлявший газету Ральф Беккер был старейшим членом нацистской партии, и выступать с заявлениями, хоть в какой-то мере враждебными режиму, для Андреаса означало не просто испортить с ним отношения, но и рисковать своей карьерой журналиста.

7

Андреас больше не находил утешения и в христианской вере с ее обрядами, когда-то служившей ему источником гордости и душевного спокойствия. Церковь, как католическая, так и протестантская, действовала в полном согласии с властями. Многие пасторы и священники во время службы призывали свою паству молиться за фюрера и его неустанный труд на благо родины, подчеркивая, как тот нуждается в поддержке народа, а главное – в Божьей помощи.

Разумеется, находились религиозные деятели, не желавшие обслуживать национал-социалистов. В своих проповедях они с одобрением упоминали имена несогласных с политикой государства и защищали евреев, цыган и представителей других национальных меньшинств, подвергаемых гонениям. Но эти люди выступали только от своего имени и не могли рассчитывать на то, что их позицию разделят высшие церковные иерархи. Рано или поздно кто-то из прихожан доносил на них в гестапо.

Купплеры посещали церковь Успения Богородицы неподалеку от Унтер-ден-Линден. С начала 1936 года приходский кюре Георг Хён на каждой литургии повторял, что Олимпийские игры станут ярким свидетельством национального возрождения.

– Нет, нет и еще раз нет! – брызжа слюной, вопил он в громкоговоритель. – Больше никто и никогда не поставит Германию на колени!

Он не стеснялся в выражениях. Страна оправилась после «позорного» Версальского мирного договора, положившего конец Великой войне, и теперь должна завладеть всем миром. Олимпийские медали лишь добавят красок этой впечатляющей картине, в каком-то смысле определят ее тональность. А политиканы и безродные космополиты, задумавшие погубить Германию, горько об этом пожалеют. Есть в мире высшая справедливость, и нашелся провидец, способный воплотить ее в жизнь. Хён не называл имен, но жег взглядом тех, кто сомневался в национал-социализме, придирался к мелочам и не спешил присоединиться к всеобщему порыву. Это не христиане, это фарисеи, негодовал он. И требовал, что они тоже приняли участие в созидании грядущего тысячелетнего рейха.

Андреас не понимал, как так вышло, что после прихода к власти Адольфа Гитлера смысл проповедей Хёна изменился до неузнаваемости. Даже голос священника, его интонации претерпели метаморфозу. Отныне он не говорил, а рявкал, словно командир штурмовиков, – даже когда сообщал нечто обыденное. Что с ним случилось? Складывалось впечатление, что теперь его Священным Писанием стала совсем другая книга, которую без конца цитировала и Магда, – «Майн кампф». В этом сочинении, написанном в тюрьме, куда Гитлер попал в 1923 году за попытку устроить в Мюнхене путч, будущий вождь нации представал новым мессией, победившим в споре с Иисусом и апостолом Павлом. Андреас чувствовал, что уже не так тверд в своей вере. В годы Веймарской республики Хён каждое воскресенье, словно трубадур, читал пастве главу из Нового Завета. Тогда тональность его речи была увещевающей, почти нежной. Когда под сводами церкви звучали из уст слуги Божьего слова святых апостолов, Андреаса охватывало волнение. Все его существо пронизывало, вызывая дрожь, ощущение прикосновения к сверхъестественному. Особенно его потрясал рассказ евангелиста Луки о казни Христа на Голгофе. «И когда пришли на место, называемое Лобное, – пишет он, – там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону». Воины, выступившие в роли палачей, «делили одежды Его, бросая жребий». И тогда Иисус, воздев очи к небесам, произнес: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают»^[15].

До прихода к власти нацистов Андреас, слушая в церкви этот рассказ, каждый раз испытывал сердечный трепет. Христос воплощал для него мир, в котором худший из людей – тот, кто тебя предает, вонзает тебе нож в спину, сдирает с тебя одежду, чтобы присвоить ее себе или продать, – остается твоим братом. Он тоже способен любить, ему тоже знакомо страдание, он тоже встретит свой смертный час в непоправимом одиночестве.

Но теперь место Бога в церковном обряде занял фюрер. И, судя по всему, Магду этот фокус с подменой нисколько не смущал. Неужели это и есть Umbruch – «великий перелом»? Скорее уж чудовищная деградация. Германия медленно, но верно сползала в пропасть. Но чего стоила его проницательность, если, стоя на краю бездны, он был не в состоянии ответить на вызовы времени?

Eine Wetterfahne.

Вот кем он стал – подобно Хёну и большинству соотечественников. Флюгером. Послушно поворачивающимся в нужную сторону, едва подует ветер.

Чего он ждал все эти годы?

8

Сидя в удобном номере баварской гостиницы, утопающей под пышным снежным покровом, Андреас еще какое-то время предавался своим невеселым мыслям. Потом он встал и включил радиоприемник, стоявший на круглом столике в стиле ар-деко. Передавали нацистский гимн «Песня Хорста Весселя». Андреас прислушался. «В последний раз сигнал сыграют сбора!»^[16] – неслось из радиоприемника. Андреас поскорее выключил звук. Его уже мутило от бравурных песен и маршей, заполонивших весь радиоэфир. Он снова вспомнил Магдалену.

Весной 1933 года – в Берлине как раз проходила Международная радиовыставка – Андреас по настоянию жены, желавшей «шагать в ногу с историей», к чему призывал немцев Адольф Гитлер, согласился заменить их старый приемник новым, известным как Volksempf ä nger – «народный». С приходом к власти нацистов слушать целыми днями радио стало чем-то вроде гражданского долга, и Магдалена исполняла его неукоснительно.

На тех, кто пытался уклониться от этой обязанности, следовало доносить властям. Если у человека не было дома радиоприемника, он должен был пойти в кафе или другое публичное место, где устраивали радиотрансляции. И каждый понимал, что не выделяться из толпы – в его интересах.

Радиостанции часто передавали выступления рейхсминистра народного просвещения и пропаганды Геббельса. Магда восхищалась его умом, характером и немного мрачным обаянием. В отличие от нее Андреас не находил его таким уж обворожительным. Каждый раз, когда он слышал его низкий, как будто масляный голос, ему на ум приходил образ ядовитой змеи. Сам хромоногий инвалид – следствие перенесенной в детстве болезни, – Геббельс так и не проникся состраданием к другим людям.

На многих произвела впечатление его речь 1 апреля 1933 года, в которой он заявил: «Мы вычеркнем из немецкой истории 1789 год». Эту речь передавали по радио вечером «в прямом эфире» после новостей о событиях этого дня, подогревших всеобщее возбуждение. Жителей Берлина арийского происхождения призвали бойкотировать евреев – представителей свободных профессий: врачей, стоматологов, адвокатов и нотариусов, а также торговцев, и те восприняли этот призыв с энтузиазмом. Отныне они стали надежной поддержкой националистической революции и обеспечили ее успех. Магда слушала речь Геббельса стоя, дабы подчеркнуть «торжественность момента». В конце она вскинула руку в нацистском салюте, но не произнесла ни слова. По всей видимости, не хотела затевать очередной – и, скорее всего, бесплодный – спор с мужем.

Андреас вспоминал эту субботу 1 апреля 1933 года с негодованием. Рано утром штурмовики развесили на витринах лавок, принадлежащих евреям, плакаты отвратительного содержания. Картинок на них не было, зато красовались надписи красными или черными буквами, гласившие: «Немец, который покупает у жида, – предатель!» или «Катись в Палестину, а лучше сдохни!». Владельцы соседних магазинов поспешили подтвердить расовую чистоту – не только свою собственную, но и своих сотрудников и клиентов – и поместили на витринах таблички «Чисто арийское заведение», словно рекламу фирменной колбасы или паштета.

Большинство отнеслось к идее бойкота с пониманием. По их мнению, «полукровки» захватили слишком много власти и значительная часть вины за беды, обрушившиеся на послевоенную Германию вплоть до прихода нацистов, лежала на них. Узнав, что несколько газет, в том числе гнусный антисемитский листок Юлиуса Штрейхера под названием «Штурмовик», принимали активное участие в поиске нового козла отпущения, Андреас испытал жгучий стыд за коллег-журналистов и все профессиональное сообщество. Они не просто искажали информацию – они сознательно и цинично манипулировали сознанием массового читателя.

Вся эта жестокость вызывала у Андреаса резкое отторжение. Он не мог понять, почему Гитлер придает такое значение еврейскому вопросу, превращая его в дело государственной важности. Он лично знал весьма уважаемых евреев, которые подверглись жестоким притеснениям, и хотел опубликовать у себя в газете возмущенную статью. Но главный редактор, Герд Хаммерштейн, категорически этому воспротивился.

– Купплер, все это слишком спорно. Занимайтесь лучше своим спортом. Насколько мне известно, за рубрику о происшествиях, в которой пишут про сбитых на дороге собак, отвечаете не вы, – с насмешкой сказал он.

– Как вы можете так говорить! – вскипел Андреас. – Речь идет не о собаках, а о мужчинах и женщинах, которые…

Но Хаммерштейн не дал ему закончить.

– Послушайте, – перебил он Андреаса и холодно добавил: – Я запрещаю публиковать этот материал, который не имеет никакого отношения к вашей рубрике. С чего вам вдруг взбрело в голову интересоваться подобными сюжетами? Ищете неприятностей? Если вы переутомились, ступайте к Ральфу Беккеру и попросите пару дней отпуска, но прекратите заниматься ерундой!

Нарушить приказ главного редактора было невозможно, и статья так и не увидела свет. У Андреаса этот инцидент оставил горькое чувство и глубокое убеждение, что отныне он при любых обстоятельствах обречен подстраиваться под Хаммерштейна. Один неверный шаг, и последует жестокая расплата. Никаких иллюзий Андреас не испытывал, хотя после этой стычки их отношения с главным редактором вернулись в нормальное русло, то есть снова стали деловыми и холодно-вежливыми.

Несколько недель спустя, 10 мая 1933 года, произошло еще одно событие, свидетельствующее о наступлении новых времен. В Берлине, на площади Оперы, в двух шагах от университетского комплекса, нацисты устроили гигантское аутодафе. Их пример подхватили многие университетские города Германии, такие как Гёттинген, Гамбург, Кёнигсберг, Мюнхен и Нюрнберг.

Активисты прошлись частым гребнем по полкам книжных магазинов и библиотек, убирая с них все, написанное не немцами или, того хуже, проникнутое духом германофобии. Студенты, которых в народе называли «чистильщиками», под руководством штурмовиков бросали книги в грузовики и везли на площадь, где уже пылали огромные костры. Десятки тысяч запрещенных томов были обращены в пепел. Зачем Геббельс организовал эту жуткую демонстрацию? Сам в прошлом блестящий студент, он защитил диссертацию и получил докторскую степень по литературе в университете земли Баден-Вюртемберг.