Мать же самого Игоря ушла, когда ему был год. Мелкий у нас случайно получился, но обратно ведь уже не засунуть. А ей свободы хотелось, картины у моря писать, жить без привязки к месту. Сказала, что детей хочет, но позже.

Отпустил. Сына сам растил. А потом оказалось, что сучка свободолюбивая через два года замуж в Испании выскочила и на этот момент уже троих родила мужу новому.

А Игорь так для неё… ошибка прошлого. Приветы иногда передаёт и в мессенджере открытки на день рождения шлёт.

А для меня сын нихрена не ошибка. Он кровь моя. Человек. А людей не выбрасывают, как ненужные вещи.

Хорошо, что Ленку я никогда и не любил, но за сына душа долго болела. А сейчас уже всё – отпустило. Нормально нам и двоим. И бабуля моя ещё есть у нас. Так и живём.

Качает только баба Шура головой да вздыхает.

– Ладно, ба, мне ехать пора. Ты у нас ещё побудешь или тебя домой отвезти?

– Да я сама дойду, Мирош, сейчас суп доварю. Игорёк же из школы придёт скоро.

– Ну снова ты за своё, ба, говорю же, еду готовую заказать можно, купить.

– Ну так своё же оно вкуснее.

– Бесспорно. Но ты же ноги все истопчешь у плиты, ба. Давай суп доделывай, а котлеты и винегрет я закажу, договорились?

– Ладно, – вздыхает бабуля. – Только кашу сама сварю. Я вон гречку уже водой залила.

– Договорились. Кстати! – вспоминаю, что когда ехал за рулём, поймал пропущенный от классухи Игоря из новой школы. На светофоре был, не ответил, потому что какой-то пиздюк на скутере чуть не врезался мне в бочину. Она, кажется, ещё сообщение присылала. – Из школы чёт звонили, надо глянуть.

– Опять, что ли, Игорёша вытворяет.

– Ща узнаем.

Открываю сообщения – таки да, говнюк снова косячит, теперь уже в новой школе. Вызывают к директору на ковёр. Ясно всё.

– Ну что там, Мироша? – беспокоится бабуля.

– Да нормально всё, ба, – решаю лишний раз не беспокоить её. – Там это… на шторы сдать надо короче.

Отписываюсь классухе, что подъеду к двум. Забираю куртку и еду на встречу с менеджером, вроде как неплохой контракт предлагают представители бренда спортивной одежды по коллаборации. Снова фотосессия, бесят они меня, но бабки, как говорится, не лишние.

К двум еду в школу. Уроки у Игоря уже закончились, и он должен ждать меня в кабинете у классухи.

Встречает она меня не шибко радостно. Только и успевает загибать пальцы, что мелкий успел натворить только за день. Третий в новой школе, между прочим.

– На русском в портрет Александра Сергеевича Пушкина через трубочку с Варфоломеевым бумагой плевался! Это в Пушкина-то!

Ага, нет бы в Некрасова, а то аж в Пушкина.

– В столовой с Булавкиным забежали первыми и весь белый хлеб забрали!

– Голодный, что ли? – строго смотрю на сына, и тот закатывает глаза. Сейчас точно подзатыльник получит, чтобы не кривлялся мне тут.

– А на биологии! Он так дерзил Любови Андреевне! Я честно скажу, я просто в шоке. Мирон Максимович, ну это никуда не годится. Я, конечно, не любитель выносить сор из избы, сами бы поговорили, но Любовь Андреевна сказала, что так это не оставит. Теперь нас ждут у директора в кабинете, – Зоя Михайловна говорит это с таким прискорбием, будто мне и мелкому не менее, чем казнь назначена.

– Ну идёмте, будем разговаривать, – пожимаю плечами.

Что там за карга эта Любовь Андреевна? Чуть что, так сразу через директора. Ну вызвала бы меня, сами пообщались, разобрались.

Поднимаемся на второй этаж и идём с мелким и классухой к директору. Я уже мысленно настраиваюсь на флешбэки из собственной школьной жизни. Я, мягко говоря, примерным мальчиком не был. Поэтому и сына сильно за школьные проделки стараюсь не крепить. А то как-то нечестно получается.

Классуха стучит и открывает дверь. Кивает секретарю в приёмной и со скорбным видом ведёт нас в святыню школы.

И едва мы только заходим, у меня брови ползут на затылок.

Кажется, я уже знаю, что за биологичка у Игоря.

Да это же та самая дикая кошка, следы от зубов которой до сих пор красуются на моей заднице!

Вот так встреча. Огонь, блядь.

У неё и самой глазищи на лоб лезут. Она подскакивает со стула и впивается в меня взглядом. Бледнеет, отчего её пухлые розовые губки становятся ещё более выразительными.

Сейчас она не в рубахе-распашонке и не в плаще. На неё юбка чуть ниже колен, блузка бежевая. Угадывается тонкая талия, ножки стройные, а сиськи не такие уж и микроскопические, как мне показались в первую встречу.

Замечаю, как под тканью блузки над левой грудью родинка крупная просвечивает. И блядь, только бы не встал у меня сейчас. Дружище на эту Кошку у меня странно реагирует.

Конфуз будет так-то.

Она несколько раз быстро моргает, но слова проглатывает, и мне внезапно становится весело.

Что это ты, Любовь Андреевна, язычок свой дерзкий проглотила, что ли?

– Мирон Максимович, день добрый, – важно говорит директриса. – Мы вас пригласили на беседу по важной причине.

И она излагает суть конфликта, возникшего между моим пиздюком и дикой кошкой.

– Вы только можете себе представить вообще? – давит директор. – Так разговаривать с учителем! Это нонсенс какой-то!

– Игорь, ты ничего не хочешь сказать? – подключается классуха.

– Неа, – кривится малой, опираясь спиной на шкаф. Вот хамло, хотя бы немного при бате приструнился.

– Извинился, – киваю ему. – Шустро.

– Чего? – смотрит с удивлением.

– Того, – влепляю подзатыльник. Лёгкий, для проформы. Но чтобы осознал, что батя не шутит. – Извинился, я сказал.

Все три училки задерживают дыхание. Кошка моя вообще глазищи вылупила.

– Ну Мирон Максимович, – смягчается директриса. – Хорошо, что вы реагируете, но всё же давайте как-то словами. Без рукоприкладства.

– Ты не понял? – смотрю на Игоря. И теперь он уже по взгляду понимает, что игры закончились. Вытягивается, делает морду попроще, брови сдвигает и мямлит извинения Кошке.

Она как-то дёргано кивает в ответ.

– Любовь Андреевна, – обращаюсь к не й, максимально вкладывая пиетета в голос и глядя ей прямо в глаза. – Я от всей души прошу прощения за… своего сына. Мы что-то можем сделать, чтобы сгладить ситуацию?

Бля, кажется, дружище всё же оживает. Ну хрен знает, почему.

Хочет он эту Кошку.

Училку, ха-ха.

Сколько блядей на нём перескакало, а теперь училку подавай.

Ладно, дружище, думаю, что-нибудь мы придумаем с этим.

– Нет, этого достаточно, – говорит слегка севшим голосом. Мне даже кажется, что она вот-вот задрожит. А потом поворачивается к директрисе и на одном дыхании выдаёт: – Конфликт исчерпан, Марина Викторовна. Извините, мне нужно идти. Дети ждут.

И почти пулей вылетает из кабинета.

Беги, Кошка, беги. Далеко не убежишь – мой дружок запал на тебя.

8

Люба

– Всегда было интересно, скелет настоящий? – раздаётся сзади, и я аж подпрыгиваю от неожиданности. – Не, сейчас-то я знаю, что нет, но раньше думал, что реально человеческий.

Резко оборачиваюсь и смотрю на незваного гостя. Дорофеев-старший стоит в дверях и смотрит на меня снизу вверх.

Почему снизу вверх? Да потому что я взобралась на стремянку, чтобы достать чистые ватманы из самых высоких антресолей над доской.

И теперь надо как-то спуститься. А в присутствии орангутанга мои ноги почему-то отказываются стоять твёрдо и устойчиво.

– Что вы здесь забыли? – спрашиваю строго и, вцепившись в стремянку максимально крепко руками, осторожно сползаю вниз.

– Как что? Пришёл подробнее узнать, как учится мой сын. Я же имею на это право? – нагло выгибает бровь.

Ясное дело, зачем же ещё. И не выгонишь же!

– Мне пока нечего сказать, – складываю руки на груди. Между мною и орангутангом мой учительский стол, и это даёт мне хоть какое-то разделение границ. Потому что, кажется, этому Дорофееву неведомо о них в принципе. – Ваш сын был сегодня на моём уроке в первый раз. И если судить даже по этому уроку, то ничего положительного сказать не могу: сначала он дерзил, а потом весь урок показательно не работал, закрыв тетрадь и учебник.

– Ну что ты так сразу, Любовь Андреевна, – делает ещё несколько шагов в мою сторону, заложив большие пальцы ладоней в карманы джинсов, а у меня возникает внезапный импульс сделать шаг назад, что даже приходится ухватиться рукой за спинку стула, чтобы не поддаться ему. – Может, стоит дать ему шанс? Чему вас там в педагогическом учат: индивидуальный подход там, шанс каждому ребёнку.

О-о-о! Он решил меня учить, как мне работать?

Методистом заделался?

Я же не учу его морды другим мужикам расшибать.

– У вас есть претензии к моей работе? – смотрю на него, вскинув брови. – Можете оформить в письменном виде и отнести на стол к директору.

– Ну чего сразу к директору-то, – Дорофеев ведёт себя в моём кабинете, словно у себя дома. Проходится вдоль стенда с палеозоем, рассматривая всё так, будто ему интересно. Приподнимает двумя пальцами за лучевую кость руку скелета и отпускает. – Можем и сами обсудить. Общий язык, так сказать, найти.

Вот он вроде бы говорит обычные слова. Такие говорили мне и другие родители. Но именно от Дорофеева они звучат с каким-то пошлым подтекстом.

– Не трогайте, пожалуйста, демонстрационные материалы. Они стоят недёшево.

– Предлагаю сходить в соседнюю кофейню и всё обсудить, что тут сколько стоит и чем я мог бы пополнить этот ваш фонд демонстрационных материалов, – поворачивается ко мне и упирается своим взглядом прямо в моё лицо.

Мне от его этого взгляда совсем неуютно становится. На спине испарина появляется, в кончиках пальцев лёгкое покалывание. Сразу вспоминается вечер пятницы – сначала его дикий победный рык на ринге, а потом голодный взгляд на меня и это его бесцеремонное: «Эта для меня?»

Он привык получать то, что хочет, и сейчас не стоит обманываться его миролюбивой улыбкой.

– Вы мне взятку предлагаете? – выше поднимаю подбородок.

А как назвать это иначе? Чтобы потом этот туз лежал у него в рукаве и он мог мною помыкать?

– Ну какая взятка, Кисуля? Мы просто не с того начали как-то, и я хотел бы это исправить. И это… за очки я тебе ещё торчу.

Я чувствую, что у меня даже кончики ушей жжёт от возмущения.

Он совсем, что ли, не в себе? Вообще никаких берегов не видит?

– Вы что себе позволяете? – у меня аж дыхание сбоит от возмущения. – Вы вообще не отдаёте себе отчёт, что разговариваете с учителем вашего ребёнка?

– Ну не кипятись ты так, что я такого сказал-то? – разводит руками, а у меня вдруг крышу сносит. Я бы не назвала себя истероидной личностью, но этот неандерталец вызывает во мне такие эмоции, о наличии которых я у себя даже не подозревала!

Я просто хватаю учебник шестого класса и запускаю в него. И тут же понимаю, что пересекла черту.

Дорофеев ловит учебник так, будто заранее знал, что я это сделаю. И начинает ржать. А я понимаю, что вот теперь-то у него есть все шансы взять меня на крючок и без всяких взяток.

Так и представляю его жалобу директору: «Ваша неадекватная биологичка швырнула в меня – отца-одиночку трудного ребёнка, учебником! Что тут в вашей школе творится?!»

И всё равно всем будет, что сначала он принял меня за проститутку, потом пытался откупиться деньгами, решил, что может учить меня, как мне делать свою работу, а потом ещё и хамить, называя Кисулей.

– Хороший бросок, кстати, Любовь Андреевна, – ухмыляется и вертит учебник в руках. – Чёткий, целенаправленный, мощный и скоординированный. Вы, случаем, вечерами не тренируетесь?

– А как же? – я вся горю от злости, пульс явно превышает норму, но этот гад настолько спокоен, что даже обидно становится. – Каждый вечер минимум десять бросков учебником. Желательно в чью-нибудь наглую морду.

– Хорошие навыки надо развивать, – он вот-вот заржёт в полную глотку. – Приходи ко мне в зал – поработаем над твоим броском.

Мне просто нужно перестать реагировать. Он же провоцирует.