– Совершенно точно, – кивнул Таа, – и на это – мой особый расчёт.

Щёки жрицы окрасились румянцем, а в глазах, как показалось меджаю, вспыхнул огонёк гнева или обиды. Конечно же, кому такое понравится, быть для других только диковинкой, непонятным инструментом, который и хочется использовать, и боязно.

Нахту хотелось как-то поддержать Шепсет, показать, что уж он-то воспринимает её иначе. Но он просто не знал, как это сделать. Взять её за руку показалось глупым, потому меджай молча подхватил чашу и залпом выпил прохладный напиток. Он не узнал, из каких тот был приготовлен фруктов и трав – вкус казался немного странным, кисловатый и вместе с тем пряный. «Ну, не отравят же нас здесь, в самом деле», – подумал меджай, да и поздно уже было спохватываться.

– А когда назначена встреча? – спросила Шепсет.

– Полагаю, что прямо этой ночью. Потому я советую вам как следует отдохнуть, – Таа лукаво усмехнулся, – а не тратить время и силы на попытки исследовать тайны чужой обители.

Это словно ознаменовало конец разговора – чати отпускал их. На пороге вырос молчаливый слуга, жестом пригласил воина и жрицу следовать за ним и препроводил их в другую часть дома. Нахту выделили место с воинами Таа, а Шепсет поручили заботам средних лет женщины, исполнявшей здесь роль хозяйки в отсутствие чати.

Меджай предпочёл бы не разделяться, да и жрица явно хотела с ним что-то обсудить с глазу на глаз, но беседу пришлось отложить. Они лишь успели обменяться понимающими взглядами, давая друг другу понять, что были здесь не одни.

Глава IV

1-й год правления Владыки

Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона

Шепсет

В обществе хозяйки дома – или домоправительницы, следившей за хозяйством, Шепсет так и не поняла – жрице было неловко. Та не вела себя враждебно, но и доброжелательности не проявляла, только сухую учтивость. Показала комнату на женской половине дома, где жили пара её родственниц, так же следивших за домом, и удалилась.

Шепсет обрадовалась, что пока что осталась одна, без чужих людей. С удовольствием она умылась из оставленной для неё чаши и съела немного фруктов и сыра. Потом растянулась на свободной лежанке, чтобы немного отдохнуть, но спохватилась – достала из сумки бережно завёрнутую алтарную статуэтку Беса, подаренную Садех. Поставив защитника у изголовья, жрица разложила перед ним несколько ломтиков фруктов и сыра и только после уже легла обратно.

Приятно было снова оказаться на твёрдой земле, да ещё и в уединении, а не покачиваться на волнах Итеру на переполненной людьми палубе. За окном в саду умиротворяюще шелестели плодовые деревья, и птицы выводили какую-то тихую мелодичную трель. Это успокаивало сердце, и в какой-то миг дремота настолько охватила сознание, что Шепсет показалось: выгляни она сейчас, увидит сад малого дворца, где Владыка предавался раздумьям в тишине послеобеденных часов. И она сможет прийти к нему, просто помолчать с ним о важном. А рядом будет Ветер, озорник, которого правитель частенько баловал лакомством или лаской. И всё это казалось таким реальным…

В следующий миг сердце кольнуло тревогой. Не сразу, но Шепсет поняла, что случилось: собака не вошла с ней в комнату, не сопела сейчас рядом. Это было так странно!

Девушка вскинулась, озираясь. Поняла, что уже настолько привыкла к присутствию своей странной спутницы, словно та была её неотъемлемой частью, вроде Ка^[25]. Глупо, конечно, ведь это создание было совершенно самостоятельным. Но ведь не могла же собака просто взять и исчезнуть? Вместе они шли к некрополю, да и обратно вроде бы вернулись втроём.

– Хека? – тихо позвала Шепсет, оглядывая мягкий полумрак комнаты. Сквозь тонкие занавеси на окне пробивался солнечный свет, падая на устланный соломенными циновками пол причудливой сеткой. Бес всё так же загадочно улыбался у изголовья – тени падали на его лицо, оживляя. Девушка коснулась его, черпая в этом уверенность, потом поднялась и выглянула в сад. Снова позвала собаку, но той будто и след простыл. Было очень тихо, только шелестели деревья и пели птицы. Странно, но не доносилось ничьих разговоров.

Девушка выскользнула в коридор, надеясь столкнуться если не с хозяйкой, то хотя бы с кем-то из слуг. Но в доме будто не было ни души. И когда Шепсет, пройдя по коридору, вышла за порог, ей показалось, что даже сам город замер в ленивом послеполуденном мареве. Она совершенно не представляла, куда идти и у кого просить помощи. Хотелось найти Нахта – с ним всё было легче, – но он почему-то тоже покинул дом вместе с остальными. Или так ей только показалось?

Растерянно жрица сжала фаянсовый амулет – старого сглаженного временем шакала Инпу, подаренного ей старым бальзамировщиком, нанизанного на шнур из-под одного из амулетов Нахта. Медленно она пересекла порог, обошла вокруг дома, зовя собаку. Запоздало возникла мысль: с чего этому созданию вообще откликаться на имя, которое ей придумали только вчера? Да и не обязана ведь она была сопровождать Шепсет постоянно. Может статься, привела на нужное место да и скрылась. Или вовсе ушла по Ту Сторону.

От этой мысли стало тяжело и безумно одиноко, словно в груди образовалась рана и теперь саднила. Из Шепсет будто вынули кусочек, и она снова стала неполной, расколотой на части, лишённой ориентиров.

– Нахт!

Собственный голос прозвучал как-то жалобно, надтреснуто.

Её верный страж не отзывался. Сколько бы она отдала сейчас за это надёжное, заземляющее ощущение его присутствия… Девушка даже не ощущала себя частью окружающего пространства – как когда очнулась на столе бальзамировщика и не понимала, что с ней и где она.

Время застыло. Даже солнечная ладья не двигалась. Воздух приглушённо гудел от зноя, и не смолкали птичьи трели, но вокруг не было ни людей, ни животных.

«Может быть, все ушли на какой-то ритуал? – подумала Шепсет, нерешительно ступив на узкую улочку. – Но почему тогда не позвали меня? Или это не для наших глаз? Но где же тогда Нахт?»

Звать меджая снова девушка не стала – слишком страшным сейчас было его молчание. Она побрела по улочке среди плотно жавшихся друг к другу домов с облупившимися стенами. Селение было каким-то тусклым, неухоженным, и только солнечное золото сглаживало впечатление. Шелест ветвей, пение птиц – вот и вся жизнь. На ум пришло одно слово – покинутый. Этот город выглядел покинутым, и Шепсет казалось: загляни она в чьё-то окно, так непременно увидит там нетронутое хозяйство, словно владельцы дома только-только вышли, побросав все свои дела.

Жрица подошла к чьему-то дому, приподнялась на цыпочках и заглянула внутрь… Её догадка подтвердилась. На невысоком столике в комнате остались чаша с фруктами, лепёшки и сыр, а ещё несколько чаш поменьше, которые словно оставили в спешке, посередине разговора. Но может быть, это только в одном доме так?

Следующий дом оказался небольшой ткацкой мастерской, где на вертикальном станке застыли брошенные нити и недоделанный отрез льна. И куда бы ни заглянула Шепсет – она не встретила ни единой живой души.

А потом в тени между домами, дальше по улице, мелькнул собачий силуэт. Жрица обрадовалась, подтянула полы калазириса^[26] повыше, чтобы не мешал ходьбе, и ускорила шаг. Хоть кто-то живой, кроме невидимых поющих птиц! Даже если это окажется не Хека, всяко лучше, чем бродить по странному поселению, которое словно вымерло, притом внезапно.

Но собака не спешила показываться на глаза – мелькала смутной тенью. То показывался скрученный хвост, то худощавая лапа. Как Шепсет ни спешила – она всё никак не могла угнаться.

Городок неожиданно кончился, как ножом отрезали. Впереди простирались небольшие квадраты полей, разделённых оросительными каналами. К границе зелени вплотную подступала каменистая пустыня и уже знакомый некрополь, над которым высилась тёмная пирамида о четырёх ступенях.

В паре десятков шагов, на фоне пирамиды, Шепсет разглядела пса, за которым шла всё это время. Зверь обернулся к ней. Худощавый, с тёмно-рыжей шерстью и острой мордой, он был похож на шакала и даже немного – на гиену. Шерсть на холке и по груди росла гуще, длиннее, словно грива. Уши, стоявшие торчком, были срезаны по верхнему краю, а может, с самого начала имели такую форму.

Странный пёс приблизился, бесшумно ступая, пока не остановился в нескольких шагах. Чуть склонив голову набок, он изучал девушку. Показалось или его карие глаза блеснули алым всполохом?

Вот тогда Шепсет поняла, кого напоминал ей этот зверь, – изображения Сета с его странной головой, собачьей, но не такой, как у Инпу и её Богини. И, подобно Хека, этот пёс не был просто псом. Его глазами на мир – и на неё, Шепсет, – смотрело древнее Божество.

Солнечный свет вызолотил его шерсть. Дохнула зноем Дешрет за его спиной. Силуэт пирамиды за ним стал казаться выпуклым на фоне воздуха, словно старинный рельеф.

Жрица поклонилась в знак приветствия – это сейчас казалось самым правильным.

– Я – гостья здесь. Надеюсь, что званая. Прости, если вторглась, куда не следовало.

Пёс коротко вильнул хвостом, потом посмотрел куда-то ей за спину долго, тяжело, пристально. Шепсет стало не по себе, и всё же она нерешительно обернулась.

На самой границе поселения стояла Хека. Она всё-таки отозвалась, пришла за девушкой! Жрица окликнула её, но собака не подошла – смотрела на зверя Сета, глаза в глаза. Между ними словно состоялась безмолвная беседа, и Шепсет чувствовала – это было невероятно важно.

За спиной Хека показались люди.

Нет – не люди.

Шепсет похолодела. Слепые безликие воины – как те, из её видения, что разрушили храм Инпут. Они принесли сети и накинули на Хека. Но почему-то священная псица не сопротивлялась, словно силы неожиданно оставили её.

В груди стало тесно, больно. Воздуха не хватало. Жрица вскрикнула, бросилась вперёд, на помощь своей защитнице. Сети плотно скручивали, пеленали Хека, и силы уходили из рук и ног, пока сама Шепсет уже не упала бессильно на колени, хватая ртом воздух, будто её ударили под дых. В какой-то миг она обернулась, посмотрела на зверя Сета. Это вершилось с его одобрения или он просто показывал ей, как всё могло случиться?.. Перед глазами потемнело. Силуэты воинов окончательно заслонили собаку, запелёнывая, и мир вокруг жрицы терял очертания. Шепсет погружалась в первозданную тьму, которую слишком хорошо знала. И больше некому было вывести её оттуда…

А потом она проснулась. Что-то сдавливало грудь, и она хотела скинуть с себя тяжесть, чтобы наконец вздохнуть. Но тяжесть оказалась не сетью пленивших её воинов из кошмара, а мордой собаки, уютно свернувшейся рядом с Шепсет и даже поверх неё.

Девушка всхлипнула от облегчения, обняла псицу, зарываясь пальцами в мягкую тёмную шерсть. Она не была одна, и город вовсе не вымер, хотя ощущение собственной близящейся смерти было слишком близким, слишком реальным.

В тот миг она поняла, о чём предупредил её сам Сет насланным кошмаром. Её новое существование по эту сторону было как-то связано с Хека. И если с собакой, вестницей Инпут, что-то случится – Шепсет несдобровать.

Мысль, вспыхнувшая внутри, была простой и страшной.

Её существование было одолжено у Богов. Она не была жива по-настоящему.

Глава V

1-й год правления Владыки

Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона

Нахт

Воины Таа относились к меджаю уважительно, но чувствовалось, что в свой круг его не принимают. Нахт не обижался – понимал почему. Эти люди полагались друг на друга, зависели друг от друга в своей миссии – защищать чати. Так были сплочены между собой воины гарнизона или даже отдельные отряды стражей некрополя. Особое чувство братства, когда все прочие не совсем чужаки, но всё же не относятся прямо-таки к «своим». Вот и он здесь своим не был.