– Д-да, – бормочет в ответ, и я возвращаюсь к рулю, давая себе несколько секунд, чтобы дыхание выровнять.

– Мы едем домой, Хрустальная, – бросаю и завожу двигатель.

– Нет! – резко выкрикивает.

Медленно поворачиваю голову к ней, смеряю презрительным взглядом.

– Я не спрашивал, – хмыкаю, мысленно себя успокаивая.

Пиздец, как руки тянутся к её шее, с силой сжать и наблюдать за её болью.

– Давид…

– Рот закрой! – прерываю её. – Что я говорил минуту назад, блядь, – ору, заставляя её вздрогнуть.

– Прости, – шепчет и вытирает слёзы с бледных щёк. – Я поеду, куда скажешь, только позволь заехать домой. Мне нужно… попрощаться. Пожалуйста, – и эта сука смотрит на меня этими серо-голубыми глазами полными мольбы.

Сука! Сука! Сука!

Не смотри на меня так, дрянь!

– Обойдёшься, – бросаю и медленно трогаюсь с места.

– Паспорт! Мне нужно взять паспорт, – выкрикивает, подавшись вперёд.

Твою мать, блять!

– Пожалуйста, – контрольный.

– Пять минут, – бросаю, разворачиваю тачку и еду обратно в посёлок.

Глава 2 Он не заслуживает правды

Аля

Я знала, ждала что он приедет, даже приблизительно посчитала, в какой день, и морально готовилась к этой встрече, но недостаточно. А может это просто невозможно – подготовиться к неизвестному. Одно могла сказать с уверенностью – тёплых объятий не будет. Виновата перед ним, не отрицаю, но я не могла по-другому, и мне просто нужно об этом рассказать. Если поверит.

– Шевелись, – толкает меня к паспортному контролю.

Он так мчал по дороге в аэропорт, что я молила всех богов, чтобы мы доехали живыми и невредимыми. Боялась завести разговор в пути, не хотела отвлекать, чтобы не врезаться в дерево или, не дай господь, в другую машину. Мне категорически нельзя умереть, я просто не могу себе такое позволить.

– Давай поговорим, – прошу дрожащим голосом.

Я могла, конечно, сделать это там посреди лесополосы, но мне было страшно. Не готова открыть ему все карты, потому что не могу знать, что у него в голове и как он среагирует.

– Знаешь, как поступали с предателями в девяностых, – спрашивает отец Давида, прижав меня к стене в здании суда. – Лес, лопата, могила, – я знала, что он далеко не законопослушный гражданин, но чтобы угрожать девчонке, годившейся ему в дочери, в месте, где куча представителей власти, – просто сцена из какого-нибудь фильма. – За сына заживо закопаю, чтобы умирала медленно и в муках.

Мне очень хотелось крикнуть, что поздно он на защиту сына встал. Спросить хотела, где он был, когда пятнадцатилетний ребёнок жил в картонном доме под мостом. Напомнить, что его чадо выросло давно и, мало того, не нуждается ни в защите, ни тем более в деньгах своего родителя, которому он вообще не сдался. Но легко быть отцом, когда твоему мальчику уже двадцать семь лет, никаких бессонных ночей, подгузников и непонимания, что с этим всем делать.

Вот стоило ему не выкидывать маму Давида, не совать ей деньги на аборт и не отказываться от своего ребёнка, а через семнадцать лет одуматься. И то, если бы Давид не попал в полицию тогда, Тимур Айдарович, может, и не узнал бы никогда о его существовании.

Я в тот день и так была на грани обморока от напряжения и пережитого. Сначала Давид кричал, чтобы я бежала от него как можно дальше, едва ему приговор вынесли, потом отец его угрожал, и если с Давидом у меня были шансы поговорить, то Тимур Айдарович вряд ли стал бы церемониться со мной. У меня не было выхода, кроме как сбежать хотя бы из города, и слава богу, что приехала туда, где меня могли защитить от таких людей, как чета Грозных.

– Наговорилась уже, на год хватило, – отвечает Давид и, впившись в мой локоть до будущих синяков, тянет к трапу.

– Ты должен меня выслушать, я…

– Ты сейчас сядешь на указанное место и рта не откроешь, пока я не скажу его открыть, чтобы хуй мой сосать, – проговаривает со злобой и достаточно громко, привлекая внимание людей вокруг.

– Зачем ты так? – едва не всхлипываю, краснея как спелый помидор от стыда перед незнакомцами.

– А что ты ожидала, Хрустальная? Что выйду из тюрьмы, поженимся и будем жить долго и счастливо? – издевательским тоном спрашивает. – Хрен тебе, а не счастье, ты всё просрала, когда упекла меня за решётку.

– Я не могла…

– Еблишко закрой, иначе сосать будешь при всём самолёте, – рычит мне в лицо, и я замолкаю, потому что знаю, он может выкинуть такое.

Весь полёт Давид спал, а я места себе не находила, думала, как поступить. Вариантов у меня не много – либо открыть всю правду, либо нет. Первый – самый верный, но я уже успела понять, что он не настроен на мир, а это может выйти мне боком. И всё, что мне остаётся – ждать и пробовать медленно до него достучаться. Когда пилот объявляет о посадке, я точно знаю, что временно буду придерживаться второго варианта. И только когда аккуратно подготовлю почву, уверюсь, что Давид готов принять правду, и у него осталось меньше ненависти ко мне, тогда всё и скажу.

Рисковать я не могу, уже не могу. Мне больше не наплевать, что со мной будет. Виновата, не отрицаю, но у меня есть причины, почему я так поступила, и он обязан меня понять. Я ведь люблю его, и он любит, просто спрятал свои чувства за плотной ширмой из ненависти и желания мстить.

– Глухая? На выход, – толкает меня в бок, вырывая из мыслей.

Выходим из самолёта, проходим контроль и на парковке аэропорта садимся в знакомую машину. Тот самый звериный Додж, на котором полтора года назад он приехал к моему общежитию и похитил меня прямо среди белого дня.

Я столько от него натерпелась, но всё простила, узнала его лучшие стороны, полюбила и простила, значит, и он должен. Правда я не ожидала, что он будет вести себя как полный мудак. Подозревала, что мирной встречи у нас не получится, но думала, что обойдёмся разговором, он выслушает, поймёт мотивы моего поступка, будет злиться, но поймёт. А он… даже в самом начале нашего знакомства вёл себя гуманнее, наверное.

Бросаю взгляд на него: волосы, как всегда, взъерошены, придавая ему какого-то хулиганского шарма, футболка плотно облегает ставшее шире в плечах тело, словно весь год в тюрьме он только и делал, что качался. Поза расслабленная, машину ведёт одной рукой, вторую высунул в открытое окно, лицо спокойное, взгляд только холодный, как лёд в Антарктиде.

Но всё такой же притягательно красивый…

– Соскучилась? – вопрос неожиданный, я даже вздрагиваю, пойманная с поличным.

Отворачиваюсь к боковому окну, предпочитая отмолчаться. Соскучилась. Безумно скучала и плакала чуть ли не каждый вечер. Лишь в последние месяцы немного в себя пришла, нет, плакала я так же, но уже немного по другому поводу. Я очень боялась первое время, что его отец приедет за мной и воплотит в жизнь свою угрозу. Ночами даже снилось, как я в лесу копаю сама себе могилу, потом просыпалась в холодном поту. Если угрозы Давида не пугали так сильно, потому что верила, что смогу до него достучаться, то Тимуру Айдаровичу было бы плевать на мои оправдания. Он, конечно, выслушал бы меня, но потом всё равно прикончил.

– Предателей нужно уничтожать сразу, – всплывают в памяти его последние слова. – Предал раз, предаст и второй, – потом к нам подошёл адвокат Давида, и я, воспользовавшись заминкой, трусливо сбежала.

Удивительно, что он так и не объявился, я вздрагивала при виде чёрных иномарок, при любом постороннем шорохе, и, уверена, он бы нашёл меня в два счёта, я не особо и скрывалась. Но ничего не случалось, всё было тихо и мирно, и это пугало ещё больше. С одной стороны, хотелось, чтобы Грозный-старший приехал и избавил меня от страшного ожидания расправы, но, с другой, я не могла позволить себе такую роскошь.

– Дом, милый дом, – хмыкает Давид, когда машина подъезжает к многоэтажке, где я была безумно счастлива.

Дальше всё по знакомому маршруту: подземная парковка, лифт, холл тринадцатого этажа и, наконец, знакомый запах дома. Да, я была здесь дома, может, потому что здесь началась наша история, в этих стенах мы признавались друг другу в любви, это место, где я сбросила свои страхи и отдалась ему целиком и полностью.

– Раздевайся, – возвращает в реальность грубый приказной тон.

Выпучив глаза, смотрю на Давида и ощущаю, как пальцы рук начинают мелко подрагивать.

– З-зачем? – спрашиваю севшим голосом.

– Хрустальная, ты стала тупее за этот год? – шаг за шагом и вот уже нависает надо мной как скала. – Я год трахал свою руку, но, когда у меня есть своя личная шлюха, не собираюсь больше спускать в кулак, – едва заканчивает, как, схватившись за ворот моей футболки, с треском разрывает её пополам под мой испуганный всхлип. – Что за дерьмо, вкус потеряла? – морщится, взглянув на мой бюстгальтер.

– Давид не надо, – прошу, пытаясь прикрыться.

– Руки! – рявкает, заставляя вздрагивать и жмуриться.

Медленно опускаю конечности вдоль тела, сглатывая ком в горле и всеми силами пытаясь сдерживать слёзы.

– Хорошо жилось тебе, – произносит, проводя ладонью по груди и спускаясь ниже. – Не отвечай, вижу, – усмехается и шлёпает по уже не плоскому животу. – Сиськи потяжелели, капусты наелась? – смеётся неприятно, изображая весы ладонями.

– Прекрати, пожалуйста, – на грани слышимости прошу.

– Трусы сама снимешь, или их тоже рвать? – игнорирует мою просьбу.

– Давид, пожалуйста, ты ведь знаешь, что я не могу так, – пытаюсь достучаться, напомнить о горьком прошлом, где меня изнасиловали.

– Ты тоже знала, что предательство для меня хуже смерти. Тебя это ебало? – сжав моё горло, заставляет поднять голову к нему. – На меня смотри, дрянь! – требует, и я открываю полные слёз глаза. – Думала, что говорила в суде?

– Давид…

– Не. Называй. Меня. По имени, сука! – рявкает в лицо и, сжав мою шею ещё сильнее, перекрывает доступ к кислороду.

Вцепившись в его кисть, пробую отодрать её от себя, но это как железное кольцо голыми руками согнуть – бесполезно.

– Ненавижу! – цедит сквозь зубы и толкает меня с такой злобой, что я не удерживаюсь на ногах и падаю на пол, больно ударившись локтем. – Свали в свою комнату, – бросает, скривившись, будто под его ногами куча вонючего мусора.

Не имея желания видеть в его глазах столько презрения, я поднимаюсь и, прикрываясь рваной футболкой, иду к лестнице, быстро поднимаюсь и, скрывшись в своей старой комнате, где я жила, пока была домработницей в этом доме, сползаю по двери вниз и начинаю рыдать как не в себя.

Нет, не получится разговора, он не станет слушать, не поверит, и, если я рискну, могу потерять всё, что у меня есть. Давид явно не настроен на хороший расклад, и если он и дальше будет так себя со мной вести, пусть я и виновата, то… он и не заслуживает правды.

Почему он не может просто поговорить? Спросить, зачем я так поступила?

Потому что это Грозный, и этим всё сказано. Он всё решает кулаками, ему никто не указ, у него криминальный бизнес, он устраивает нелегальные гонки и подпольные бои, где поднимает большие деньги за счёт того, что люди выбивают себе зубы. И ему это нравится, ему в кайф смотреть, как двое убивают друг друга, потому что сам такой. Самому приносит удовольствие причинять боль другим.

– Отпусти… меня… пожалуйста, – выдавливаю из себя, и каждое слово горло царапает.

– Отпущу, – кивает, и во мне рождается лучик надежды. – Когда получу своё, – добавляет и улыбается как-то по-другому, и не скажешь, что несколько минут назад чуть человека на тот свет не отправил. – Трудно жить со стоящим колом членом, Хрустальная, – от его слов у меня щёки горят. – И всё из-за тебя, – взгляд падает на мои губы, потом ниже, в ложбинку между грудей. – Вылечишь от этого недуга и вали на все четыре стороны, – последнее, что он говорит.