Глядело на меня насмешливо карими глазами в обрамлении пушистых ресниц. Зачем, мужчине, спрашивается, такие ресницы… и глаза такие, зачем?

Я была влюблена в друга старшего брата примерно с седьмого класса. В лучших традициях голливудских мелодрам. Действительно, в кого ещё мне было влюбиться в трепетные двенадцать-тринадцать лет, кроме него. По сути, я не видела никого и ничего, кроме учёбы.

Был ещё один претендент на моё девичье сердце – портрет Сергея Есенина в школьной библиотеке, но Зервас Костик победил с разгромным счётом, потому что он был… самым.

Самым весёлым.

Самым добрым.

Самым красивым.

Самым-самым, в общем, по всем возможным параметрам.

Несколько лет я мечтала, что именно с ним у меня будет первый поцелуй, первый секс. Всё самое первое и самое лучше случится именно с ним.

Я не ненормальная восторженная дурочка, прекрасно понимала, ничего такого не случиться никогда в жизни, но мечтать мне это совершенно не мешало.

Сразу после института Костик женился, естественно, на гречанке. Естественно, потому что никакого другого варианта ни его семья, ни он не рассматривали никогда в жизни, это было так же естественно, как ходить на ногах, есть с помощью рук, дышать.

Я гречанкой не была, я была казачкой, так, во всяком случае, утверждал отец. И подходила на роль жены Зерваса как, например, черепаха слону.

Он уехал на север, родил сына, второго, много работал, достиг финансового благополучия. Жил насыщенной жизнью, не думая, не вспоминая обо мне.

Мы, конечно же, общались. Наши семьи настолько тесно и искренне дружили, что иначе не могло случиться, но это была именно приятельская, добрососедская коммуникация, как я считала, с моей стороны тоже.

Я думала, что переросла детское увлечение Костиком. Забыла свои мечты, как рыдала в своей комнате в день его свадьбы, рвала наши совместные фотографии, в основном детские, склеивала и снова рвала, обливаясь горькими, как хина, слезами.

Лишь изредка с ностальгией вспоминала о своих чувствах, лелеяла их, хранила, как самую большую драгоценность. Доставала из памяти, перебирала, любовалась, возвращала на место, в покрытые заботами глубины мозга, и забывала на время.

Влюбиться второй раз с такой силой мне не удалось, впрочем, я и не пыталась.

Первая любовь навсегда остаётся первой любовью…

У меня была своя жизнь, у Костика своя, что меня полностью устраивало. Не бередило душу, не заставляло рыдать, рвать в отчаянии фотографии, пока ему в голову не пришло развестись и вернуться в Краснодарский край.

Последние три года превратились для меня в самый настоящий ад.

Зервас стал появляться на пороге нашего дома не реже двух раз в месяц. Маячил перед глазами на работе, под окнами моей комнаты, когда приезжал к родителям. Общался, как ни в чём не бывало, по-приятельски. С заметным удовольствием занимался с Соней.

Вернее, для него это и было «как ни в чём не бывало», я же неуклонно сходила с ума. Превратилась в сгусток нервов, любви и похоти.

Почему он не оброс жирком, как часто случается с мужчинами после тридцати? Зачем из высокого, худого парня он превратился в широкоплечего, спортивного мужика с пресловутыми кубиками на животе, как в пошлой рекламе плавок?

Какого чёрта любая девица от восемнадцати до восьмидесяти лет попадалась на его мужское обаяние, сногсшибательную харизму, ауру первостатейного самца, которую женщины чувствуют едва ли не позвоночным столбом?

И почему я не стала счастливым исключением, которое не смотрело на Костика, как на одного из бесчисленных куколок Кенов в комнате Сони, гладеньких между ног?

Я, чёрт возьми, любила Костика, хотела его, мечтала так, что иногда просыпалась среди ночи от приступа тахикардии. Всерьёз собиралась купить вибратор, назвать его именем, чтобы хоть как-то снимать напряжение после каждого общения с ним.

Каждого!

Это же самый настоящий ад…

Я горела, сходила с ума, тряслась, как в лихорадке, а он спокойно жил, ел, спал, менял подружек. Сейчас была Юля, завтра будет Марина, послезавтра Глафира какая-нибудь, но женится, женится он на гречанке.

Много раз я собиралась отпустить себя, позволить себе небольшой тайный роман с Костиком, но быстро и без сожаления отбрасывала эту мысль.

Второй раз рыдать в день его свадьбы я не хотела. Второй раз наблюдать со стороны за его правильной семейной жизнью с правильной женой тоже.

Большего унижения представить не могла. Даже когда вернулась из Москвы беременной, я не чувствовала себя ущербной – это было моё решение, мой осознанный выбор.

Мне не было ни стыдно, ни горько, ни обидно, единственное, что меня волновало – благополучие будущей дочери и желание наладить собственную жизнь.

Решение же послать меня на фиг со своей болезненной любовью, жениться на другой, более подходящей будет Зерваса. Мне же останется снести поражение весело и гордо.

Спасибо! Не надо!

Слабость я себе позволила, да. Имела право. Мне двадцать восемь лет, последний раз у меня был секс до рождения дочери. Не потому, что пуританка, помешана на своей тайной любви или что-то такое, возвышенное, в духе любовных романов, просто так сложилось.

Большая часть мужчин меня попросту боялась. Боялась моего успеха, опасалась ума. Пребывала в уверенности, что у меня обязательно кто-то есть, наверняка до неприличия важный, такой, что сотрёт в порошок любого, кто посмеет посмотреть в мою сторону. Ведь без влиятельного покровителя какая-то баба попросту не может управлять традиционно мужским бизнесом…

Другие, кто рисковал, пытались сразу же прогнуть меня. Указать место, заставить маршировать под их аккомпанемент. И моментально шли на фиг. Под звуки того же марша, естественно.

Мне нужен был равный партнёр или Зервас Константинос, но первого, видимо, не существовало в природе, для второго не существовало меня.

Я отлично видела его похотливые взгляды, считывала намёки, но точно такие же взгляды и намёки я видела в адрес любой мало-мальски симпатичной женщины. Меня же роль проходной постельной грелки не устраивала категорически. Не с Костей.

Ему очередной секс, мне с этим жить.

Пару дней назад я всё-таки позволила себе, потому что живая, потому что хотела до боли внизу живота. Потому что едва чувств не лишилась, когда увидела его спортивную фигуру в классических брюках, светлой рубашке с закатанными в три четверти рукавами на родительской кухне.

Притворилась пьяной и поимела его, как хотела.

Вернее, он меня поимел, как я мечтала.

Не очень порядочно, но лучший друг моего старшего брата не про порядочность. Я не восторженная школьница, а женщины из плоти и крови, у которой пять лет не было секса.

Живое же воплощение моих сексуальных фантазий сидело напротив и отправляло однозначные посылы в мою сторону…

Будем считать, что Вселенная услышала его и меня.

Утром изобразила алкогольную амнезию и собиралась спокойной жить дальше. Или не спокойно, неважно. Главное, чтобы никто, никогда, не при каких обстоятельствах не узнал, что происходило той ночью.

Главное, чтобы Костик не догадался, что я всё помню.

Всё!

Каждое движение воздуха, вибрацию, вкус, запах, капельку пота, которая стекала по мужественному лбу, напрягшиеся мышцы, чувство тонкой кожи члена на своих губах…

И вдруг, как гром средь ясного неба:

«Повторим?»

Шёл бы ты в задницу, Зервас Константинос Александрович!

С Юлей будешь повторять.

Глава 6

Костас растянулся на постели посреди номера, бесцельно скроля ленту новостей.

Ты смотри, что в мире делается… лучшие фотографии дикой природы, что могли себе позволить крестьяне в девятнадцатом веке – очень интересно.

Окна были плотно зашторены, но не нужно смотреть на улицу или на экран телефона, чтобы понимать – глубокая ночь.

Он не рассчитывал, что Поля появится на пороге домика для отдыхающих, даже звонка с отказом или пожеланием отправиться по всем известному направлению не ждал.

Умница и красавица впадёт в ступор, прикинется дохлым опоссумом и будет морозиться в ближайшие лет двести.

Пусть, на здоровье, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, но позлить неимоверно хотелось, пятая точка чесалась, насколько нужно было.

И повторения. Что греха таить, он хотел повторить ночь с Полиной, потому что – и он мог поклясться чем угодно, включая собственные яйца, – лучшего секса в его жизни не случалось никогда.

Всякий был, такого – не было.

Сначала, увидев бездарную игру Поли, он растерялся. Не помнила она ничего, конечно…

Во-первых, выпила она много, но не настолько, чтобы вызвать склероз. Она не запойный алкоголик, в беспамятство от одной рюмки не впадает.

Во-вторых, даже с учётом того, что перед тем, как уйти, Костас отыскал «ночную сорочку» – длинную футболку с принтом в виде идиотического розового слона, и одел Полю – Тыковка наверняка имеет привычку вваливаться в спальню мамы по утрам, родительский опыт у Костоса жив, – не понять, что ночью тебя жёстко отодрали, попросту невозможно.

Или не жёстко? Мысль, положа руку на сердце, оскорбительная.

У самого Костаса чуть яйца не полопались от восторга, Поля же не заметила. Словно он пару раз по внутренней стороне бёдер вялым членом поводил, кончил и уснул.

Нет, Полюшка, так дело не пойдёт!

Костас прожил несколько дней с ощущением, что к его голой жопе приставили паяльник и требовали по несуществующим счетам, и она пусть поживёт.

Он не просил дифирамбов в свою честь, слов благодарности, выражений искренней признательности не ждал. Достаточно было сказать: «Всё нормально, проехали, давай забудем».

Он бы проехал, забыл, словом и делом не напомнил, что знает, как устроено у Полюшки под трусиками, а там отлично всё, просто на зависть великолепно.

И снаружи симпатично, и на вкус прекрасно, и внутри тесно. Не Костасу жаловаться, ему со всеми тесно, бог размером не обидел, но в том, как ощущалась Поля, было что-то запредельное.

Честно забыл бы!

В конце концов, они люди взрослые, свободные, херня случается, и всякое такое. Запросто можно сделать вид, что ничего не было. Спокойно жить дальше, а не разгадывать головоломки, не мучиться.

Теперь очередь Поли переживать, пока он не решил, что со всем этим делать. Правда забыть, или… что «или», решить не мог, потому что никакого другого варианта, кроме скоротечного романа, ведущего прямиком в никуда, у них быть не может.

Он не противник такого формата, последние несколько лет жёсткий последователь. Скорей всего, и Поля не возражает. Но после как-то нужно будет жить, встречаться на совместных праздниках, делать вид, что всё прекрасно, изображать тёплые, добрососедские, приятельские отношения.

Прекрасно с бывшими быть не может – всё это россказни просветлённых и осознанных путём дыхания через матку, жопу, другие, не предназначенные для этого органы. Максимум, который возможен с бывшими – холодная вежливость, помноженная на искренние равнодушие.

Ещё хуже, если придётся наблюдать не только друг за другом в статусе «бывшие», что в словосочетание с «Пелагея Андреева» не становилось никак, они будут вынуждены видеть будущих и настоящих, а этого Костас просто представить не мог.

Заходит он к Андреевым, а там мужик волосатый в трусах бродит, почёсывая мотню – муженёк Полюшкин.

Бр-р-р-р!

Пока никого на горизонте личной жизни Поли не было видно, что, кстати, всерьёз огорчало Андреевых, но Костас сильно сомневался, что у неё никого не было.

Никого, никого, совсем.

Есть поклонник. Должен быть, с таким-то темпераментом и внешностью. Встречаются пару раз в неделю тайком, чтобы не провоцировать языки и домыслы раньше времени.

Дяде Коле стоит команду «фас» в своей голове услышать, как бедолага любовник окажется перед алтарём, читающим клятву верности не только Поле, всему семейству Андреевых.

Откажется – отрежут яйца, аккурат по шею.