– Почему ты про немцев спросила?

– Да вон тот красавчик, который мне тут соком все залил. Он по-немецки что-то сказал. А я немецкий еще в школе учила. Только не поняла ни слова.

«Видимо, Сосновский буркнул что-то по-немецки для других ушей», – подумал Буторин и обвел взглядом тех журналистов и репортеров, кто в тот момент мог находиться рядом с Михаилом. Подмигнув буфетчице, Буторин поспешил к выходу. Предстояло незаметно через заднюю дверь выйти через парк на Гранатный переулок.

Через двадцать минут машина высадила его у здания милиции на Петровке.

Лейтенант Горячев оказался серьезным молодым человеком, который встретил Буторина в кабинете крепким рукопожатием и пригласил присаживаться рядом с его столом. Старясь не выглядеть слишком любопытным, Буторин все же с интересом стал рассматривать оперативника уголовного розыска. Парню лет двадцать пять, но что-то непохоже, что он провел военные годы в теплом кабинете. Военная гимнастерка под серым пиджаком была из офицерской ткани, а над правым карманом мелькнули, когда Горячев поднимал руку, две нашивки за ранения. Желтая и красная. Фронтовик, да еще с тяжелым ранением. И шрам на щеке от уха до скулы. И два пальца на левой руке, мизинец и безымянный, полностью не разгибаются.

Обратив внимание, что его гость осматривается в кабинете, Горячев развел руками.

– Нас тут трое в этом кабинете работают. Ребята сейчас в городе – кто на выезде, кто опрашивает свидетелей. Иногда лучше не приглашать свидетелей в кабинет. Давит на них казенная обстановка.

– На меня не давит, – улыбнулся Буторин. – Так что там у вас по этому ограблению? Потерпевший выжил?

– Нет, его не довезли даже до больницы. Я вас искал, товарищ майор госбезопасности, потому что вы в тот момент были на улице и могли видеть кого-то, могли видеть убийцу, еще не зная, кто он. Нам важны любые приметы, любая подсказка, любые ваши показания как возможного свидетеля.

– Так значит, эксперты подтвердили, что это убийство? – нахмурился Буторин, который вспомнил того самого человека, у которого спрашивал огоньку.

– Да, удар, скорее всего, был нанесен тем самым кирпичом, который лежал рядом с телом. Других телесных повреждений при вскрытии не обнаружили. Как и документов или других личных вещей. Судя по всему, человека после удара усадили на землю спиной к стене и старательно обыскали.

– Я так и понял еще тогда, ночью, – заметил Буторин. – Ну а что касается подозреваемых, то незадолго до этого я действительно окликнул на улице человека. Хотел попросить прикурить. И шел он с той стороны, где произошло нападение на этого неизвестного.

И Буторин стал описывать того человека, восстанавливая в памяти промелькнувший в полутьме образ. А ведь он просто не обратил особого внимания на того человека, да и кто бы обратил в подобной ситуации. Разве можно предугадать, что через пятьдесят метров тебе встретится тяжело раненный человек. Что-то еще в нем было такое… запоминающееся, но что… Дождавшись, когда лейтенант закончит записывать его показания, Буторин спросил:

– Личность погибшего удалось установить?

– Пока нет, товарищ майор. Мы приняли меры к установлению фактов пропажи людей в городе. Сделали запросы во все отделения милиции и города, и пригородов. Оповещены все участковые, которые опрашивают жильцов на своих участках. Но Москва город большой. Из всех заявлений о пропавших без вести ни одно не подходит под описание, возраст. По шести заявлениям мы устроили опознание, но, увы, безрезультатно.

Буторин задумался. Все бы ничего, но факт проходящей в Москве Конференции по вопросам послевоенного устройства Европы и не только Европы заставляет насторожиться даже при таком случайном происшествии. Обычное ограбление? Возможно. А если нет, если это нападение связано с конференцией и деятельностью чьих-то разведок за спиной официальных делегаций? Дело было серьезное, и ничего исключать в данной ситуации нельзя.

– Вот что, Федор, – веско сказал Буторин. – Дело мне кажется важным, и не исключено, что это не просто обычная уголовщина. Пока никаких официальных действий предпринимать не будем: ни забирать у вас из милиции это дело, ни брать его на контроль в НКВД. Но если появятся новые важные факты, то сообщите, пожалуйста, мне. Договорились?

Лейтенант хотел подняться из-за стола, чтобы попрощаться с Буториным, но тут на его столе зазвонил внутренний телефон. Попросив гостя жестом подождать, он снял трубку. Из нескольких односложных фраз Буторин ничего не понял, но лицо лейтенанта сделалось очень серьезным. Он положил трубку.

– А вот это уже интересно, товарищ майор. Сейчас меня соединили с участковым милиционером. Ему женщина из Калашного переулка сообщила, что у нее два дня назад пропал постоялец.

– Ты сейчас туда? – с готовностью спросил Буторин. – Поехали вместе! Я на машине.

Участковый ждал их возле четырехэтажного дома во дворе. Чистый ухоженный двор с клумбой и детской площадкой. Под старыми тополями несколько лавочек. Сейчас во дворе никого не было, холодно детям играть на площадке. Буторин не стал представляться, лишь кивнул немолодому старшине. Горячев показал свое удостоверение сотрудника МУРа.

– Рассказывайте! – потребовал Горячев, окинув дом взглядом.

– Ну, дело простое, товарищ лейтенант. Многие женщины, кто кормильцев потерял и у кого жилплощадь позволяет, сдают жилье. Объявления расклеивают у метро, на вокзалах. Ясное дело, что мы без внимания не оставляем людей, кто приезжает в Москву. Особенно на длительные сроки. Но они, само собой, временную регистрацию оформляют. А бывают такие командировочные, что на несколько дней прибывают. В основном с предприятий в свои наркоматы. А кому же хочется в казенные условия? Вот и ищут домашнее содержание и чтобы столоваться. Вот и к гражданке Захаровой по объявлению прибыл гражданин, вещи оставил, а сам пропал. А я как раз обход делал, она мне и пожаловалась. Мол, не случилось ли чего с человеком. Вроде такой солидный, на ответственного работника похож.

Участковый говорил много, рассказывал подробно. Возникало ощущение, что истосковался человек по общению, хотя у участковых как раз такая работа, что общаться с людьми приходится много, часто и подолгу. Значит, просто он такой человек обстоятельный. Это уже хорошо.

– Прежде чем мы поднимемся в квартиру этой женщины, скажите пару слов о ней самой, – предложил Буторин.

– Об Антонине Ивановне? О ней ничего плохо сказать не могу. Вдова она. Муж у нее служил в московской милиции. Добровольно ушел на фронт и погиб в 41-м здесь же под Москвой. Исключительно порядочная женщина, честная, как и ее муж. Если у нее кто и останавливается, то обязательно с регистрацией, документы всегда в порядке. Да и жильцы у нее люди степенные, солидные.

По чистенькой отмытой лестнице они поднялись на третий этаж. Двери, коврики, потертая, а то и местами рваная клеенка с утеплителем на дверях, старенькие почтовые ящики. Буторин вспомнил московские дворы, подъезды квартиры 41-го года. Тревожный, страшный год, когда черная туча вышла с Запада из-за горизонта и наползла на страну, на мирную жизнь. Знали, что это произойдет. Знали, но надеялись, что, может быть, не решатся, может быть, как-то все по-другому сложится на мировой арене. Может, немецкие коммунисты не допустят такого. Ведь где-то же они были сейчас, те, кто шел за Тельманом.

А потом тревога становилась все страшнее, слухи с фронтов приходили ужасные, а уж когда объявили об эвакуации столицы, то многих одолела самая настоящая паника. И ведь пережили и это, пережили ночи с бомбежками, когда женщины и школьники дежурили на крышах. Хватали специальными щипцами немецкие «зажигалки» и бросали вниз на улицы, спасая дома от пожаров. И парад на Красной площади на 7 ноября был, и контрнаступление было, когда немцев отбросили от Москвы. Как они пережили все это – московские дворы, подъезды, лестничные площадки, квартиры? Сколько здесь было слез, разговоров, сколько выкурено папирос, когда люди слушали сообщения Совинформбюро.

– Антонина, открой, это я – Банников, участковый!

Дверь скрипнула и открылась. На пороге стояла высокая женщина в накинутом на плечи пуховом платке. Тронутые сединой волосы выбились из-под цветастой косынки, глубокие горькие морщины в уголках рта. А ведь ей нет еще и сорока лет, догадался Буторин. Война и горе никого не молодят.

– Вот, Антонина Ивановна, товарищи из уголовного розыска с тобой хотят поговорить про постояльца твоего.

– Господи, а что с ним стряслось-то? – испугалась женщина и посторонилась. – Да вы проходите, проходите!

Горячев мельком глянул на Буторина, взглядом спрашивая, ему вести опрос свидетеля или это будет делать майор госбезопасности? Буторин покачал головой – нет, давай пока сам. Вместе с участковым оперативники прошли в гостиную. Банников уселся в сторонке у стены на диван с высокой спинкой, а Буторин и Горячев устроились за круглым столом в центре комнаты напротив хозяйки. Женщина нервничала и теребила уголок своего платка, бросая взгляды то на участкового, то на тех, кого он привел с собой.

– Расскажите, пожалуйста, по порядку, Антонина Ивановна, – попросил Горячев. – Все с самого начала. Откуда взялся этот постоялец, как его зовут, что он вам о себе рассказал: откуда, зачем и надолго ли приехал.

– Он Матвеем Захаровичем назвался. Сказал, что по объявлению пришел. Командировочный с Урала. Вроде всего на три дня в наркомат прибыл. Вещи вон оставил, саквояж свой. Обещал к вечеру вернуться и не пришел. И на следующий день его нет. А тут Банников во двор к нам зашел и стал расспрашивать, не пропал ли кто, не делал ли кто заявления. Ну я и рассказала про постояльца. Не знала уж, что и думать. Может, у знакомых задержался, выпили. Вы ведь знаете, как бывает у мужчин, когда давно не виделись. Напились, ну и остался ночевать. А с утра в наркомат. Да только и на вторую ночь не пришел. Вы чего-то знаете про него, вести какие нехорошие имеете?

– О вашем постояльце вести или нет, мы пока не знаем. Нами найден убитый гражданин без документов, – вмешался Буторин. – Вот мы и пытаемся установить личность погибшего. Убийцу разыскиваем, пытаемся понять причину убийства. Так что, Антонина Ивановна, мы очень рассчитываем на вашу помощь. Мы покажем вам фотографии, а вы скажете, похож он на вашего постояльца или нет.

Женщина сразу испуганно прижала пальцы к губам и стала смотреть на руки Горячева. Лейтенант достал из офицерского полевого планшета несколько фотографий и стал их по одной выкладывать перед женщиной на стол. Вдова сразу же испуганно вскрикнула, увидев первое фото. В глазах ее были жалость и сострадание.

– Господи, да за что ж его так-то! – прошептала она. – Такой мужчина вежливый, спокойный. Вот беда-то. А ведь семья, наверное, есть.

– Вы уверены, что это он на фотографии? – уточнил Горячев. – Вы узнаете своего постояльца?

– Узнаю, как же не узнать, – всхлипнула женщина. – Бедолага… Вон и родинка на щеке приметная, и шрам небольшой на подбородке с левой стороны. За что же, а? Неужто грабители какие у нас в Москве завелись? Давно уж не слыхала, чтобы так поступали. Когда война началась, так много чего случалось. А сейчас вроде порядок-то навели в столице, а оно вон как все равно случается…

В вещах пропавшего командированного ничего примечательного они не нашли. Естественно, документов там тоже не было. Но, увы, не было и чего-то такого, что могло подсказать, в какой наркомат прибыл этот человек, с какой целью и откуда, из какого региона. Ни папки, ни технической документации, ни деловых писем к руководству, каких-то отчетов, материалов. Ничего! Уже в машине, когда они вышли из дома и отпустили участкового, Буторин снова заговорил о том неизвестном, у которого он спрашивал спички в тот вечер. Он все пытался вспомнить его внешность, походку, голос.