Чешу затылок.

– Вот теперь понимаешь, как глубоко пустили корни программы ЭГО?

Отвожу взгляд.

– А чего же плохого-то? Это же просто самоуважение. – Упс… договорив фразу, я поймал себя на том, что, возможно, обидел Владимира.

Садовник наш и виду не подал, лишь руки в карман комбинезона положил.

– А кто определяет уровень твоего самоуважения?

Жую нижнюю губу.

– Мамочка? Папочка? – говорит он нарочно детским голосом. – Вот они, отпечатки детских травм. К ним и подошли. Будет больно. Ты готов?

Я, поколебавшись, нерешительно кивнул… а потом ещё раз, чуть увереннее.

Глава 9

– А может, ну его? Не будем мы там копаться в этом детстве? – разговариваю я со спиной Владимира. – Там всё пылью поросло, зачем…

Садовник наш тем временем сорняки рвал. Вытащит один, бережно стряхнёт землю с корней и положит на газон.

– Важно понять, что родители – это лишь инструмент в руках Бога, это инструмент в руках нашей судьбы, это забота Бога о нас, Его обучение и милость, – говорит.

Ну вот… – закатывая глаза, застонал я. – Опять Бог. Опять тема вокруг Всевышнего. Я чувствовал внутреннее сопротивление. Протест. Тема Бога – как бельмо на глазу. Чешет и ноет.

– Владимир?

– Да? – укладывает ещё один сорняк.

– А если я не религиозный человек? У меня даже крестика нет. Значит, всё, что вы говорите про Бога, меня не касается?

Он замирает. Протирает руки о комбинезон.

– Эээ… я что-то не так сказал? – поднимаю вверх руки (читайте: жест мирного урегулирования).

Владимир встаёт и, подходя ко мне, складывает на плече тяжёлую руку:

– Как думаешь, цветок отрицает связь с землёй?

Я не смотрю на него, хотя чувствую на себе этот тяжёлый взгляд:

– Думаю, нет.

– А этот цветок? – свободной рукой он указывает на другую клумбу ярко-жёлтых растений. – А этих? Или вон тех?.. – мы начинаем ходить от одной клумбы к другой.

– Я, кажется, понимаю, куда вы клоните, но…

– На вопрос ответь.

Вздыхаю:

– Нет, – говорю, – связь они не отрицают.

Убирает с плеча руку.

– Тогда почему эту связь отрицаешь ты?

И мне как-то нечего сказать. Точнее, есть чего, мол, я не цветок, а Бог не земля… но я как-то вяло пожимаю плечами и полушёпотом говорю:

– Бога нет. Никаких доказательств…

– Потому что ты Его не видишь?

– В том числе… – прикусываю внутреннюю часть щеки. Давным-давно я дал себе обещание не разговаривать на тему Бога. Когда приподвыпью – даже табуированная тема политики проскальзывала. Но БОГ… нет. В такие моменты я просто затухал. Тема сама собой сворачивалась, оставив внутри что-то между подавленностью и оцепенением.

– А веришь ли ты в дыхание? – спрашивает и улыбается.

– Чего в него верить, дышу и всё.

– Но разве ты видишь воздух?

– Прекратите так улыбаться, я чувствую себя школьником… – отхожу и смотрю в сторону.

– Мы не осознаём величия Бога, потому что не знаем, кто мы. Если бы я осознал, что я – величайший, если бы я осознал своё величие, то понял бы, насколько сильно я пал.

– Хватит. – Мой голос дрогнул.

За спиной раздаются шаги. Опять рука ложится на плечо. Пытаюсь отойти, но не выходит.

– Расскажи.

Молчу.

– Станет легче.

Молчу.

– Как только ты убираешь у себя все представления, ты доверяешь полностью всю свою жизнь Богу – бояться больше вообще ничего не надо.

– ДА ХВАТИТ УЖЕ! – отскакиваю я от него, как ошпаренный. – НЕТ ВАШЕГО БОГА, И ВСЁ ТУТ!

Проходящая мимо старушка обернулась и с укоризненным взглядом перекрестилась. Мне захотелось кинуть в неё туфлей. Лишь бы она поскорее унесла свой костлявый зад.

– Откройся…

Взяв себя в руки, я, выдохнув, говорю:

– Вы не священник, а я не исповедоваться пришёл… Я… я… – обвожу взглядом всё вокруг. – Я вообще не понимаю, что я тут делаю. Меня уже тут быть не должно, и тут вы ещё со своим Богом пристали… Бог то, Бог сё, Бог любит нас и бла-бла-бла. Всё. Счастливо оставаться.

Резко развернувшись, я пошёл прочь. Горло першит… глаза слезятся. Я шёл себе и шёл, ни капли не сомневаясь, что Владимир так и стоит, провожая меня глазами.

Трюки с шнурками закончились. Ему меня больше не удержать. Как он пришёл в мою жизнь, так из неё и уйдёт – со своими бредовыми, одухотворёнными идеями на тему Бога.

«Да как же! БОГ любит нас… Бог ценит…» – на ходу смахнув с глаз слёзы, я ускорился.

Мне вдруг показалось, что если я отсюда не выберусь, то просто сойду с ума.

Цветы, клумбы, улыбающиеся лица прохожих – всё вдруг стало мне противным. И, дойдя до арки, я… через плечо глянул назад – и, не увидев его, быстро поймал машину.

Хватит с меня чудес. Единственный эксперимент на тему Бога ждёт меня вечером, когда я наглотаюсь таблеток и встречусь с Ним (если Он есть) лицом к лицу. Аминь.

Глава 10

Я смотрел на горсть белых, как первый снег, таблеток.

Одно движение – и всё закончится.

Все проблемы будут решены.

Нет Бога – нет проблем.

Нет проблем – нет Бога.

Я подношу ладонь к губам… зачем-то нюхаю, и одна таблетка скатывается с ладони на пол.

Затем ещё одна, и ещё… Сжимаю кулак и наклоняюсь.

Подцепляю ногтями колесо, на паркете остаются следы белого крошева.

Беру с журнального столика бутылку вина. Отпиваю красное полусладкое.

В животе разливается тепло. Скидываю на столик горсть таблеток и лезу за тем колесом, которое укатилось куда-то вниз – под нишу столика.

В носу свербит… чихаю.

Берусь за столик и со скрипом ножек о паркет двигаю его вбок.

Вот оно. Всё в пыли, правда. И за что я платил домработнице?..

Делаю ещё глоток. Отползаю к дивану, облокотившись на спину.

Краем глаза в зеркале вижу своё отражение. Одна нога согнута в колене, спина сгорблена, волосы взъерошены, на лицо падает тень, подчёркивающая синяки под глазами.

Тянусь за пробкой из-под вина и кидаю в зеркало.

Отскочив, пробка укатилась в дальний угол.

Половинка вина отговаривает меня глотать горсть таблеток прямо сейчас.

Когда останется на донышке – тогда можно. Тогда придёт время.

Мне страшно. Пугает неизвестность. Нескончаемая темнота, из которой проснуться не получится.

Нет снов… ничего нет. Нет обязательств. Есть только густая, всеобъемлющая темнота.

Опустив глаза на руки, я ногтем подцепляю застёжку часов и даю ролексам сползти на паркет, брякнуться золотым циферблатом.

Стало легче. Кусок металла. Кусок чёртова металла с тикающей секундной стрелкой.

Часики на тот свет не заберёшь. Да и нужно ли там следить за временем?

– Извините, который час? – полушёпотом спрашиваю я. И сам себе же отвечаю: – Время умирать.

Да вот только… горсть таблеток пугает.

В теории – умирать легко, на практике, когда между тобой и смертью всего метр – становится не по себе.

Нет второй жизни. Занавес.

Делаю глоток.

Писать ли предсмертную записку? Кому? Что я скажу? Что вообще могут слова?..

Оправдать? Объяснить? Ну как же…

Вот вы. Помните, мне советы давали в самом начале?

Собраться там… взять себя в руки?.. Припоминаете?

Я лично отлично помню.

И ни хрена ваши советы не работают.

Это как просить вышедшего из себя человека – у-спо-ко-ить-ся. Будто он сам не знает этого.

Но больше всего меня пугает другое: моя смерть ничего не докажет.

Не объяснит. Эта грустная история будет лишь моей.

У вас своя жизнь, и вам (как и мне когда-то) кажется, что вы будете жить вечно.

Ну или красиво умрёте во время секса.

Я лично был бы не против во время оргазма издать последний вздох-стон и, схватившись за сердце, сползти на смятую простыню.

Нет…

От меня останутся смутные воспоминания в головах бестолковых приятелей-криптанов.

«Кто-то там что-то мутил…» – запишите на моей надгробной плите.

Зарабатывал. Тратил. Снова зарабатывал на человеческой жадности – и снова тратил. Потому что по-другому не умею.

Заработал – трать. Лозунг по жизни.

Родители поставят на видное место детские фотографии и в день моего рождения будут есть сладкое, поминая меня. Вот и всё.

А что вы хотели? Памятник? Все площади Ленина уже заняты Лениным.

Ладно… что-то я увлёкся.

Посмотрел на бутылку…

Стекло не просвечивало содержимое.

Поднеся к уху, я слегка потряс бутылку, по звуку определяя, сколько осталось.

На донышке. На один глоток.

Я подполз к столику… подставил раскрытую ладонь, а второй рукой просто смахнул.

Раскрыл рот и высыпал содержимое.

Горько.

Тянусь за бутылкой и случайно роняю её на пол.

На паркете образуется небольшое алое пятнышко.

Как же горько…

Поднимаюсь на ноги и, покачиваясь, иду в ванную.

Открыв кран, подставляю голову и делаю глоток.

Ну вот и всё.

Господь, надеюсь, у нас назначено, и ты меня примешь?..

Небесный секретариат, ау. Не заставляйте меня слишком долго ждать в приёмной.

Смотрю в зеркало… с подбородка капает.

Закрываю кран и иду в комнату.

Глава 11

Когда-то это кольцо было впору. Сейчас же… мои пальцы не те. Распухли. Кольцо еле-еле прокручивается. С натягом.

А та ли я? Хм… Мне 36, и та я – уже не с той талией, что в 26. Виноваты, как говорится… дети, белки, жиры и углеводы.

Первый – Кирюша – родился и вместе с детским криком принёс лишние килограммы. Сначала было незаметно. Я списывала всё на послеродовую депрессию. Эти складки на бёдрах. Эти растяжки на животе.

Весами я больше не пользовалась. Игнорировала. Весы и новость – насколько же я поправилась. А плохие новости я предпочитаю игнорировать.

Моя мама однажды так и сказала: «Наташа, ты, конечно, расползлась». Куда расползлась – мама не уточняла.

Волосы выпадали клочками. Как на расчёску посмотрю – страшно становится.

Второй раз было проще. Рожать, в смысле. Я уже знала, как это больно, и больше не строила иллюзий о естественных родах. Прошлый раз рожала девять часов и истрепала все нервы – себе и акушерке. Второй раз справилась за полтора.

Родился Андрюша. Сказали, богатырём будет – весу почти пять килограммов. Когда его принесли и положили на грудь – всё было хорошо. А когда выписали – всё стало плохо. Ногти мои стали тоненькие-тоненькие. Ломкие-ломкие. На свет подставишь – совсем прозрачные.

Третий раз я рожать отказалась. Но кто же меня спрашивал? Говорят, детей нам посылает Господь Бог. Вот и послал Он. Куда деваться?

Родила третьего – как в магазин сходила. Быстро.

Мой вес больше не был лишним. Он просто, так сказать, поменял статус и стал не лишним. Хороших людей должно быть много, так ведь? Я до конца не уверена в этом. Родить троих – наверное, это хорошо.

Посыпались зубы… Первое время к стоматологу ходила. Потом перестала.

Я подняла глаза к синему-пресинему небу. Ни облачка. Или есть? Повернувшись на лавочке, я посмотрела назад… щурюсь… нет, нету.

Отворачиваюсь. Платье на мне в горошек. На коленях сумка чёрная, открытая. Салфетки влажные, тампоны, ну и мелочи всякие. Во внутреннем кармане – телефон.

Достаю. Сообщений нет. В черновике я написала Сереже:

«Я больше так не могу. Прости.»

Отправить? Мой палец завис над кнопкой.

Блокирую экран.

Серёжа… Серёжа… Муж, который и наградил меня тремя детьми. Подруг в студенчестве награждали сифилисом. Меня – детьми. И я бы, наверное, была не против венерических заболеваний, если бы…

В этот момент на скамейку спланировала чайка. Лапки такие морщинистые, с перепонками. Оперение такое белое, как костюм праздничный. Клюв жёлтый, как… не знаю, пусть будет желток.

– Кыш, – говорю я и вяло рукой машу.