Его ждало разочарование. Дело было не столько в запущенном состоянии дома (а он явно был запущен), сколько в его неприкрытом уродстве. То ли дом строили слишком поздно, и красота прекрасной эпохи обошла его стороной, то ли строитель не разбирался в архитектуре. Он использовал язык времени, но тот, видимо, приходился ему не родным. Все выглядело немного неправильным: окна не того размера, к тому же неправильно расположенные; дверной проем не той ширины, лестничный марш не той высоты. В целом вместо свойственной своей эпохе мягкой благосклонности дом выражал хмурый антагонизм. Шагая по двору к неприветливой двери, Роберт пришел к выводу, что этот дом напоминает ему пса, внезапно разбуженного шагами прохожего, привставшего на передние лапы и пока не решившего, как поступить – броситься на него или попросту залаять. «Что вам тут надо?» – вот с каким выражением взирал на чужака этот дом.

Не успел он позвонить, как дверь уже открыли; причем не горничная, а сама Марион Шарп.

– Я вас увидела, – сказала она, протягивая ему руку. – Не хотела, чтобы вы звонили, мама обычно в это время ложится отдохнуть, и я надеюсь, что мы со всем этим разберемся до того, как она проснется. Тогда ей вообще не будет надобности об этом знать. Не могу передать, как же я вам благодарна за то, что пришли.

Роберт пробормотал что-то в ответ и вдруг заметил, что глаза у нее вовсе не темно-карие, цыганские, как ему казалось, а серовато-зеленые. Она сопроводила его в дом, и он, положив шляпу на комод в передней, обратил внимание на потертый ковер.

– Законники здесь, – сказала она, открывая дверь и приглашая его в гостиную.

Роберт предпочел бы сначала поговорить с ней наедине, чтобы ознакомиться с делом, но предлагать это было уже поздно. Очевидно, так она хотела.

На краешке стула с расшитым бисером сиденьем устроился смущенный инспектор Хэллам. А у окна, чувствуя себя весьма свободно, восседал на добротном стуле работы Хэпплуайта Скотленд-Ярд в лице худого моложавого человека в прекрасно сшитом костюме.

Оба встали, и Роберт с Хэлламом кивнули друг другу.

– Полагаю, инспектора Хэллама вы знаете? – спросила Марион Шарп. – А это инспектор Грант из штаба.

Роберт с любопытством отметил это слово – «штаб». Неужели она уже имела дело с полицией раньше или же ей просто не нравился легкий налет сенсационности у слова «Ярд»?

Пожав Роберту руку, Грант сказал:

– Рад, что вы приехали, мистер Блэр. Не только за мисс Шарп, но и за себя.

– За себя?

– Я бы не мог продолжать, не имей мисс Шарп поддержки, пусть даже просто дружеской. Но вы адвокат, и тем лучше!

– Ясно. В чем вы ее обвиняете?

– Мы ни в чем ее не обвиняем… – начал было Грант, но Марион его перебила:

– Предполагается, что я кого-то похитила и избила.

– Избили?

– Да, – будто смакуя слова, сказала она. – Понаставила ей синяков.

– Ей?

– Девочке. Она сейчас там, за воротами, в машине.

– Думаю, лучше начать с самого начала, – сказал Роберт, хватаясь за подобие нормальности.

– Возможно, я могу объяснить, – мягко предложил Грант.

– Да, – сказала мисс Шарп, – объясните. Это ведь ваша версия.

Интересно, уловил ли Грант сарказм в ее тоне? Роберта несколько удивило присутствие духа у мисс Шарп, позволившей себе насмешливо разговаривать с представителем Скотленд-Ярда, занимавшим один из ее лучших стульев. По телефону она не казалась такой смелой. Тогда в голосе ее звучало отчаяние. Быть может, ее подбодрило присутствие союзника, или же у нее просто открылось второе дыхание.

– Перед самой Пасхой, – начал Грант в лаконичной полицейской манере, – девочка по имени Элизабет Кейн, проживавшая со своими опекунами близ Эйлсбери, отправилась на каникулы к своей замужней тетке в Мейнсхилл, в окрестности Ларборо. Поехала она на автобусе, поскольку автобусы из Лондона в Ларборо проходят как через Эйлсбери, так и через Мейнсхилл. Таким образом, она могла сойти в Мейнсхилле, а от остановки до дома ее тетки всего три минуты ходьбы. Если бы она ехала поездом, ей пришлось бы выйти в Ларборо и затем ехать в обратном направлении. В конце недели ее опекуны, некие мистер и миссис Уинн, получили от нее открытку, в которой говорилось, что она прекрасно проводит время и собирается побыть у тети еще. Опекуны решили, что она имеет в виду до конца школьных каникул, то есть еще три недели. Когда она не вернулась за день до начала школьных занятий, опекуны пришли к выводу, что она просто хочет прогулять первый день занятий, и написали тетке, чтобы та отправила девочку домой. Но тетя, вместо того чтобы позвонить по телефону или отправить телеграмму, сообщила Уиннам в письме, что племянница уехала назад в Эйлсбери еще две недели назад. Обмен письмами занял большую половину следующей недели, так что к тому времени, как опекуны обратились в полицию, девочка отсутствовала уже четыре недели. Полиция приняла все обычные меры, но не успела еще приступить к розыску, как девочка явилась сама. Однажды ночью она пришла домой в одном платье и башмаках, еле волоча ноги от усталости.

– Сколько лет девочке? – спросил Роберт.

– Пятнадцать. Почти шестнадцать. – Грант помедлил, на случай если у Роберта есть еще вопросы, а затем продолжил («Как в суде – с одобрением подумал Роберт. – Манеры точь-в-точь как та неприметная машина у ворот.»): – Она сказала, что ее «похитили», увезли в автомобиле, и два дня опекуны больше ничего не могли от нее добиться. Она была в полубессознательном состоянии. Примерно сорок восемь часов спустя она пришла в себя и начала рассказывать им…

– Им?

– Уиннам. Полиция, разумеется, хотела расспросить ее, но при любом упоминании о полиции у девочки начиналась истерика, так что пришлось довольствоваться пересказом опекунов. По ее словам, когда она ждала обратного автобуса на перекрестке в Мейнсхилле, рядом остановился автомобиль, в нем сидели две женщины. Та, что помоложе, была за рулем. Она спросила, ждет ли девочка автобус, и предложила подвезти ее.

– Девочка была одна?

– Да.

– Почему? Неужели никто ее не провожал?

– Дядя работал, а тетка, которую пригласили стать крестной матерью, ушла на крестины. – Грант вновь сделал паузу, чтобы дать Роберту возможность задать вопросы, если таковые у него возникли. – Девочка сказала, что ждет лондонский автобус, но женщины сообщили ей, что он уже ушел. Поскольку она пришла на перекресток почти впритык, а часы у нее были не очень точные, она им поверила. Она и так уже опасалась, что опоздала на автобус, еще до того, как подъехала машина. Ее это расстроило: было уже четыре часа, моросил дождь, смеркалось. Женщины проявили сочувствие и предложили довезти ее до местечка, название которого она не разобрала, где она через полчаса могла бы сесть на другой автобус до Лондона. Девочка с благодарностью согласилась и села на заднее сиденье рядом со старой женщиной.

Перед глазами Роберта возник образ пожилой миссис Шарп, несгибаемой и зловещей, как обычно устроившейся на заднем сиденье. Он покосился на Марион Шарп, но та выглядела спокойной. Эту историю она уже слышала.

– Дождь заливал стекла, а девочка всю дорогу болтала со старушкой, рассказывая о себе, и не обращала внимания на то, куда они едут. Когда она наконец огляделась, уже совсем стемнело, и ей показалось, что они едут уже очень долго. Она сказала дамам, что с их стороны было невероятно мило так отклониться от своего маршрута, но женщина помоложе, впервые заговорив, ответила, что им как раз по пути, и предложила девочке зайти к ним домой выпить чего-нибудь горячего, прежде чем ее отвезут на остановку. Девочка колебалась, но женщина помоложе настаивала. Зачем, мол, двадцать минут ждать автобуса под дождем, когда за это время можно обогреться и поесть? Девочке это показалось разумным, и она согласилась. Через некоторое время женщина помоложе вышла, открыла, как показалось девочке, подъездные ворота, и они подъехали к дому, который она в темноте не разглядела. Ее провели на просторную кухню…

– На кухню? – переспросил Роберт.

– Да, на кухню. Старуха стала разогревать холодный кофе на плите, а другая занялась сэндвичами. «Сэндвичи без верхнего куска хлеба», – так описала их девочка.

– Бутерброды.

– Да. Пока они пили и ели, женщина помоложе сказала, что у них сейчас нет горничной, и спросила, не согласится ли девочка немного поработать у них. Та отказалась. Они попробовали убедить ее, но она заявила, что подобная работа ее совершенно не интересует. По мере того как она говорила, их лица начали расплываться у нее перед глазами, и, когда они предложили ей подняться наверх, чтобы посмотреть, в какой славной спаленке ей предстоит жить, если она здесь останется, она не нашла в себе сил отказаться. Она помнит, что до первого пролета лестница была застлана ковром, дальше, по ее словам, под ногами было «что-то твердое». Больше она ничего не запомнила, а уже утром проснулась на низенькой раскладушке в тесной, голой комнате на чердаке. На девочке осталась лишь комбинация, никаких следов другой ее одежды не наблюдалось. Дверь была заперта, маленькое круглое окно – тоже. Во всяком случае…

– Круглое окно! – воскликнул Роберт. Ему стало немного не по себе.

Ответила ему Марион.

– Да, – многозначительно сказала она, – круглое окно в крыше.

Роберт не знал, что на это ответить, ведь когда он несколько минут назад шел к входной двери, у него мелькнула мысль: до чего ж неудачно расположено это круглое окошко в крыше. Грант, как обычно, сделал вежливую паузу и продолжал:

– В скором времени женщина помоложе принесла миску каши. Девочка отказалась есть, потребовав, чтобы ей вернули одежду и отпустили. Женщина ответила, что тогда поест, когда проголодается, и, оставив миску, ушла. Девочка просидела одна до вечера. Затем женщина принесла ей поднос с чаем и свежими булочками и стала убеждать ее поработать горничной. Девочка снова отказалась. По ее словам, уговоры и угрозы поочередно продолжались несколько дней. Иногда с ней беседовала одна женщина, иногда другая. Наконец она решила разбить круглое окошко, выбраться через него на крышу, окруженную парапетом, и привлечь внимание какого-нибудь прохожего или бродячего торговца. К несчастью, единственным орудием оказался стул, и ей удалось лишь пробить в стекле трещину, за чем ее и застала молодая женщина. Она в ярости выхватила у девочки стул и до полусмерти избила ее. Затем она ушла и унесла стул, и девочка подумала, что этим все и кончится. Однако через несколько минут женщина вернулась, кажется, с хлыстом для собак и стегала девочку, пока та не потеряла сознание. На следующий день появилась старуха с ворохом постельного белья и сказала, что если девочка не хочет работать, то пусть хотя бы шьет, иначе не получит еды. Но девочка слишком скверно себя чувствовала, чтобы шить, и ее не кормили. На другой день ее вновь угрожали избить, если она не возьмется за шитье. Она кое-что заштопала, и ей дали тушеного мяса на ужин. Так продолжалось несколько дней, но, если она шила плохо или недостаточно, ее или били, или лишали пищи. Как-то раз старуха, по обыкновению, принесла ей тарелку с тушеным мясом и ушла, не заперев дверь. Девочка немного подождала, думая, что это ловушка, за которой опять последуют побои, но в конце концов рискнула выйти на лестничную площадку. Не услышав ни звука, она сбежала вниз по голым ступенькам. Потом еще немного. Из кухни до нее донеслись голоса двух женщин. Крадучись она преодолела последний пролет и бросилась к двери. Та оказалась не заперта, и девочка выскочила на улицу.

– В комбинации? – спросил Роберт.

– Забыл сказать, что платье ей вернули. На чердаке не было отопления, и в одной комбинации она бы, скорее всего, замерзла насмерть.

– Если она вообще была на чердаке, – сказал Роберт.