– Обещаю, – я улыбнулась, чувствуя, что восстановила что-то важное. Не просто дружеский контакт, но часть себя, своей истории, своей идентичности.

По дороге обратно в центр я размышляла о наших разговорах с Софией и Еленой. Две разные женщины, две разные перспективы. Но обе они видели во мне то, что я сама только начинала замечать: потенциал. Силу. Способность не просто выжить, но и создать что-то новое из обломков старой жизни.

В центре меня встретил Илья, выбежавший навстречу с рисунком в руках:

– Мама! Смотри, что я нарисовал!

На листе был изображен дом, не наш прежний особняк, а маленький, уютный домик с дымком из трубы и яблоней у крыльца. Рядом с домом стояли две фигурки, держащиеся за руки: большая и маленькая.

– Это мы? – спросила я, присев рядом с ним.

– Да, – Илья серьезно кивнул. – Это наш новый дом. Когда-нибудь. Правда же?

Я обняла его, чувствуя комок в горле:

– Да, милый. Обязательно.

Той ночью, когда Илья уже спал, я достала новый блокнот, который купила в книжном магазине недалеко от кафе. Не дневник травмы, как тот, что я вела в доме Романа, а что-то новое – дневник возрождения. На первой странице я написала:

«День за днем. Шаг за шагом. Капля за каплей. Я возвращаюсь к себе. Не к той, кем была. К той, кем могу стать».

А потом, немного поколебавшись, добавила свою первую статью для онлайн-журнала. Я решила писать о выставке молодой художницы, чьи работы я видела перед самым уходом от Романа. Её картины были о трансформации, о женщинах, проходящих через испытания и меняющихся в процессе. Именно то, что резонировало со мной сейчас.

Я работала до глубокой ночи, забыв о времени, о страхе, обо всём, кроме слов, которые текли из моих пальцев. Впервые за долгие годы я чувствовала себя на своем месте. Как будто вернулась домой после долгого отсутствия.

Моя статья заканчивалась словами:

«Искусство трансформации не в том, чтобы стереть прошлое, а в том, чтобы интегрировать его в новую, более сильную версию себя. Шрамы, которые мы носим, не просто отметины боли, но и свидетельства нашей способности исцеляться».

Я перечитала последний абзац и улыбнулась. Эти слова были не только о выставке. Они были обо мне. О женщине, которая медленно, капля за каплей, возвращалась к жизни.

Глава 9. Разлом

Холодный ноябрьский ветер трепал мой шарф, когда я выходила из редакции «Арт-Пространства». Сегодня был особенный день – моя первая очная встреча с редакционной командой. Две недели назад Вера Николаевна, главный редактор, одобрила мою первую статью, и с тех пор я написала еще три. Сначала я работала удаленно, под псевдонимом "Анна Верина", но сегодня Вера Николаевна настояла на личной встрече.

– Это наш новый автор, – представила она меня небольшому коллективу. – Тот самый, чьи статьи вызвали такой отклик у читателей.

Я стояла перед командой журнала, чувствуя одновременно гордость и странную уязвимость. Это было почти сюрреалистично – снова находиться в профессиональной среде, видеть заинтересованные, уважительные взгляды, направленные на меня. Не как на жену Романа Виноградова, а как на человека со своими талантами и мыслями.

– Мне очень понравился ваш анализ выставки Сергеева, – сказал молодой редактор отдела современного искусства. – Особенно то, как вы связали его работы с традицией русского авангарда.

– А мне – ваш взгляд на гендерные аспекты в серии Ивановой, – добавила девушка из отдела фотографии. – Очень свежая перспектива.

Я благодарно улыбалась, пытаясь скрыть смущение от похвалы, которая все еще казалась мне чем-то непривычным. За годы жизни с Романом я начала думать, что моё мнение игнорируют или обесценивают. Теперь же мои слова имели вес, вызывали реакцию, дискуссию.

После встречи Вера Николаевна отвела меня в сторону:

– Анна, – она использовала мой псевдоним, уважая мое желание оставаться в тени. – Я хотела бы предложить вам постоянную колонку. Еженедельно. С соответствующим повышением гонорара.

Я замерла:

– Постоянную?

– Да, – она кивнула. – Ваши тексты получают отличные отклики. Читатели ценят вашу искренность и глубину анализа. Редко встретишь автора, который сочетает профессиональные знания и такую… эмоциональную проницательность.

Я почувствовала, как глаза наполняются слезами. Эмоциональная проницательность. Рома называл это "излишней чувствительностью" и "неспособностью мыслить рационально".

– Спасибо, – я сглотнула комок в горле. – Я… я с радостью принимаю ваше предложение.

– Отлично, – Вера Николаевна улыбнулась. – И подумайте о следующей теме. Может быть, что-то связанное с искусством как формой исцеления? Я заметила, эта тема проходит красной нитью через ваши работы.

Теперь, шагая по улице и вдыхая холодный воздух, я чувствовала странное опьянение. Не от алкоголя, а от свободы, от сознания собственной ценности, от того, что моя работа была признана и оценена.

Я уже собиралась перейти дорогу к остановке, когда заметила черный внедорожник, медленно двигающийся вдоль тротуара. Сердце пропустило удар, когда тонированное стекло поползло вниз.

– Лея.

Один слог, одно имя. Но этого было достаточно, чтобы весь мой триумф, вся радость мгновенно испарились, сменившись холодным, липким страхом.

Роман.

– Нам нужно поговорить, – его голос звучал спокойно, почти деловито. – Садись в машину.

Я отступила на шаг, оглядываясь по сторонам. Улица была довольно оживленной: люди спешили по своим делам, никто не обращал внимания на женщину и дорогую машину.

– Нет, – мой голос прозвучал тверже, чем я ожидала. – У нас нет тем для разговора, Роман. Всё общение – через адвокатов.

Его лицо оставалось непроницаемым, но я знала, что внутри него сейчас бушует ярость. Научилась распознавать эти микровыражения за годы брака: легкое подергивание века, едва заметное напряжение в уголках губ.

– Не заставляй меня усложнять ситуацию, – его голос стал тише, опаснее. – Я просто хочу поговорить. О нашем сыне. О нашем будущем.

– У нас нет будущего, – я покачала головой, крепче сжимая сумку. – И ты нарушаешь судебный запрет, приближаясь ко мне.

Роман улыбнулся – той улыбкой, которая никогда не затрагивала глаз:

– Какой запрет? Я случайно увидел тебя на улице и остановился поздороваться. Ничего противозаконного.

– Случайно? – я не смогла сдержать горький смешок. – Ты следил за мной.

– Я знаю каждый твой шаг, – просто сказал он, и от этого спокойного признания по моей спине пробежал холодок. – Знаю, где ты работаешь. Знаю, куда ходишь. Знаю, с кем встречаешься.

Я сделала еще один шаг назад, чувствуя, как паника начинает подступать:

– Я вызову полицию.

– Вызывай, – он пожал плечами. – К тому времени, как они приедут, меня уже не будет здесь. А ты останешься с вопросом: что еще я знаю? Где Илья проводит дни? Кто его новые друзья? Какой у него психолог?

Я застыла, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Он блефовал. Должен был блефовать. Адрес кризисного центра был конфиденциальным, Илья не выходил за его пределы без сопровождения.

– Ты ничего не знаешь, – произнесла я, но мой голос предательски дрогнул.

– Нет? – Роман снова улыбнулся. – А как тебе понравился торт, который подавали на дне рождения Нади? Илья особенно оценил шоколадный слой, верно?

Моё сердце пропустило удар. На прошлой неделе в центре действительно отмечали день рождения Нади – женщины, жившей в соседней комнате. И был шоколадный торт, от которого Илья был в восторге.

– Это… совпадение, – прошептала я.

– Пять минут, Лея, – настойчиво произнес Роман. – Пять минут разговора. И я оставлю тебя в покое… на время.

Я знала, что не должна соглашаться. София предупреждала, что любой контакт с Романом – риск, что он мастер манипуляций, что он будет использовать любую возможность, чтобы вернуть контроль. Но он каким-то образом знал о центре, об Илье. Мне нужно было понять, насколько он осведомлен, насколько мы в опасности.

– Пять минут, – наконец сказала я. – Здесь, на улице. Я не сяду в твою машину.

Роман помедлил, затем кивнул и вышел из внедорожника. Он был таким же, как я помнила: безупречно одетый, статный, излучающий силу и уверенность. И все же что-то изменилось. В его глазах появилось что-то новое – холодная расчетливость, которой раньше не было. Или, может быть, она всегда была там, просто я научилась наконец видеть её.

– Пройдемся? – предложил он, указывая на небольшой сквер через дорогу.

Я кивнула, сохраняя дистанцию. В сквере было несколько людей – молодая мама с коляской, пожилой мужчина с газетой, парочка подростков на скамейке. Достаточно свидетелей, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности.

– Как Илья? – спросил Роман, когда мы медленно шли по дорожке.

– В порядке, – сухо ответила я.

– Он скучает по мне?

Я вспомнила, как Илья плакал первые ночи в центре, как спрашивал, увидит ли он папу снова, как постепенно эти вопросы становились реже, а страх в его глазах – меньше.

– Иногда, – честно ответила я. – Но ему нужно время.

– Время? – Роман усмехнулся. – Время для чего? Чтобы ты настроила его против меня? Заставила забыть, что у него есть отец?

– Я никогда не делала этого, – возразила я. – И не буду. Но Илья видел… слишком многое. Ему нужно осмыслить это, переработать с помощью психолога.

– Психолога, – презрительно фыркнул Роман. – Ты превращаешь моего сына в неврастеника.

Я остановилась, чувствуя, как внутри поднимается гнев. Старый, знакомый страх все еще был там, но теперь к нему добавилось что-то новое – ярость матери, защищающей своего ребенка.

– Не смей, – тихо, но твердо сказала я. – Не смей говорить об Илье в таком тоне. Ты чуть не задушил меня на его глазах. Ты пытался увезти его без моего согласия. Ты травмировал его, Рома. И теперь он восстанавливается.