Глава 3

– Знаешь, я ведь даже на конкурс не сам подавался, – говорит Киров, чем подтверждает мои догадки. Его подбили, и он подбился. – Меня подруга записала. Просто спросила такая, хочу ли я быть самым крутым парнем академии. Я, конечно, ответил «да». И через полчаса получил подтверждение об участии в конкурсе.

Теперь я хмыкаю и даже смотрю на него, подняв брови. Уверена, что подругой этой была Палкина. У них как раз такие отношения. Кажется, Киров к ней, правда, неровно дышит, вот и вписывается в любую движуху, которую она инициирует. Вертит им как вздумается. Он еще и с парнем ее дружит.

А вдруг тот незнакомый номер принадлежит Палкиной? Это она его песиком называет? И парню своему изменяет? Оу… Хотя… Лера не похожа на роковую женщину. Совсем. Даже удивительно, что за такой сам мистер АСИ бегает.

В общем, этот Киров – интересный персонаж. Не поддается логике.

– Римма Семеновна уговорила меня не отказываться от участия, – продолжает он. – И друзья настояли, чтобы отмыть потом мой позорный проигрыш. Короче, завертелось.

Разумеется, все известные люди прославились поневоле. Дело вовсе не в тщеславии. И он, естественно, не такой падкий на популярность. Просто стал заложником обстоятельств. И бла-бла-бла.

– Но я рад, что так сложилось. Мне комфортно быть в центре внимания, – говорит Киров, потирая подбородок, а сам усмехается. – А тебе, кажется, нет.

Красный взгляд проникает в меня тонкой леской. В точку.

– Но я и не в центре внимания, – отворачиваюсь.

Наоборот, я в центре невнимания. Всех. Вокруг. Иногда это бесит, потому что толком ни у кого ни о чем не спросить, даже по учебе, но в целом жить можно. Поболтать я могу с Таей. В любое время ей могу написать. Она в другой стране с большой разницей во времени, но всегда мне отвечает. Не помню, правда, как давно ей писала. Надо будет спросить, как у нее дела. А еще дома Милка не умолкает. От нее, уверена, даже другой конец света и часовые пояса не спасут.

– Каково быть дочерью ректора? – грубый голос врезается в мое сознание. Он у Кирова ровный, но иногда отдает легким басом, совсем чуть-чуть.

Я перевожу взгляд на него и обратно на дорогу. Пробки рассасываются постепенно, но поток все равно плотный. Мы медленно катимся в левом ряду. Пешеходы и те нас обгоняют.

– Как всем остальным дочерям, наверное.

Киров улыбается. Нога снова ноет. Боль пульсирует в одной точке, как будто собирается там, чтобы разразиться затем длинным спазмом. Заставляет меня елозить на сиденье.

– Ты не особо разговорчива, да? – он склоняет голову набок и смотрит с ухмылочкой. Наверное, думает, что она обаятельная и любую сразу выводит на откровенность. Ох уж эти мистеры чего бы то ни было… Мнят себя властителями женских сердец.

– Да, – отвечаю коротко, чтобы больше не доставал.

Киров искусственно огорчается.

– Блин, а я болтливый.

– Не обязательно это озвучивать. И так понятно.

Из него вырывается громкий, но короткий смешок. А после наступает тишина. Даже радио глохнет. Всего на секунду. Трек быстро сменяется следующим.

После поворота поток поредел. Пространства вокруг стало больше. И светофоры все в ряд позеленели. Киров разгоняется почти до ста. В его «Инфинити» скорость ощущается по-другому. Не трясет и не мотает. Машина движется мягко, словно воздух рассекает, а не по асфальту скребется. Но город за окнами смазывается.

Меня вжимает в спинку кресла. И легкий трепет щекочет живот изнутри. Как на американских горках. Милка меня когда-то водила на аттракционы. До сих пор помню все те ощущения, настолько они были яркими. Или просто редкими.

– Не знаю, сколько займет химчистка, но по-любому сегодня готово не будет, – Киров поджимает губы и трусливо отворачивается к боковому окну. – Тебе же есть в чем ходить? Или хочешь, новую купим?

Чайные глаза бегают по моей фигуре и салону авто в растерянности. В них зажигаются искры. Кажется, он бы не прочь избавиться от моей дубленки насовсем. Милка тоже говорит, что она стремная, но мне нравится. В ней тепло.

– У меня все есть, – говорю черство, потому что все еще чувствую виноватой себя. Не надо было переть на красный.

– А хочешь шубу? Тебе пойдет.

Его взгляд все никак не отлипнет от моей фигуры, все бегает, бегает, вверх-вниз, слева направо. Мне от него как будто щекотно.

– Ты дурак? – я пучу глаза. – Сколько она стоит?

Это уже край. Вот так запросто предлагать купить шубу первой встречной? Он гораздо больший кретин, чем я изначально предполагала. Хотя, судя по всему, для Кирова это мелочь. У него одна футболка наверняка стоит как целая шуба.

– Да я тебе ее подарю, вместо дубленки, – Киров расплывается в улыбке, продолжая изучать глазами, словно мысленно примеряет на меня разные меха.

Пора бы уже привыкнуть к его суетливости и желанию угодить, но он постоянно повышает градус. От неловкости деться некуда.

– Все-таки ты дурак.

Я мотаю головой. Устроил тоже аттракцион невиданной щедрости… Выпендривается наверняка. Или очень сильно переживает за свою учебу. Точнее, боится потерять гордое звание мистера АСИ и все те почести, которые за ним следуют – мисс АСИ, всех любовниц разом, зависть остальных. Бедняга. Даже жалко.

– Просто я… – он мнется, то расцепляя пальцы вокруг руля, то сцепляя. На меня не смотрит. – Не хочу…

– Быть отчисленным? – усмехаюсь.

Киров оборачивается и натыкается на мой взгляд. У него зрачки от испуга расширяются.

– Да нет… я не… – качает головой. – Виноват же. Вот и пытаюсь как-то исправить.

Я склоняю голову налево и кошусь на него, потому что и звучит, и выглядит неубедительно.

– Не верь глупым россказням, – меня злит, что все так считают и что конкретно он так считает. И натурально этого боится. Неужели у моего отца настолько дурная репутация? – Папа своим положением не злоупотребляет и не отчисляет студентов просто так. Да и я не стукачка.

– Я не то имел… – Киров совсем теряется. Глаза чернеют, заливаются отчаянием. А брови хмурятся, сдвигаются к центру. Пальцы на руле белеют от нажима.

– Верни мне дубленку чистой, и сочтемся, – отрезаю и отворачиваюсь к окну сильно, почти ложусь на ноющее бедро. Давление чуть прижимает боль. Становится удобнее.

Часть 4

Глава 1

Теперь Воронцова думает, что я считаю ее ябедой, а ее отца – самодуром. Пиздец.

Как доказать, что это не так? Особенно когда это так. Огх…

Она отвернулась совсем, будто и видеть меня не желает. Даже не знаю, как заговорить с ее затылком. И что вообще сказать? Блин, и Зефирке не написать, совета не спросить, а то спалит еще.

Я в тупике. Сижу, нервничаю, ногой притоптываю. Украдкой поглядываю на макушку Воронцовой. Скольжу взглядом по ее волосам. Они, как лески, поблескивают на утреннем солнце, но быстро заканчиваются, где-то на уровне лопаток. А дальше идет моя кожанка, в которой эта тростинка тонет. Кажется, мои плечи шире ее раза в два. Но маленькой ее не назовешь. Зефирки она выше минимум на целую голову. И фамилия Палкина ей подходит гораздо лучше – вся такая длинная, тонкая и несгибаемая.

Вообще, она вся какая-то чугунная. И тон бездушный, и лицо безэмоциональное, и глаза пустые. Только губы… чувственные. Присасываюсь к ним взглядом, когда она поворачивает голову. Облизывается, и что-то внутри меня ноет. Дикий мартовский кот. Изголодавшийся за полтора года.

– Вон заезд, – Воронцова вытягивает руку, втыкаясь пальцем в лобовое стекло, и показывает на арочный свод с железными воротами в сплошной стене здания.

За аркой открывается ухоженный двор, еще советской постройки. В пятиэтажном здании сразу узнается стиль сталинской эпохи. Когда-то такое жилье считалось элитным. Тут, походу, с тех пор одни профессора и живут. Все так чинно, аккуратно, уютно.

По указке Воронцовой я останавливаюсь напротив одного из подъездов. За нами шумит мелкотня на детской площадке. В небольшом загоне рядом балуются собаки, не слушаясь хозяев. Я заглядываю через лобовое в окна первых этажей. Сам не знаю, что высматриваю, просто удовлетворяю любопытство. Интересно все-таки, как ректор живет.

Но… не похоже, что он сильно злоупотребляет своими полномочиями. Наверняка мог бы позволить себе жилище поинтересней и попрестижней. А тут и район не самый благополучный. Не гетто, разумеется, но так, середнячок. Не исключено, конечно, что ректору весь дом принадлежит, а снаружи выглядит, как обычная многоквартирка, шифруется. Только я в этом сильно сомневаюсь. Дочка у него – не в шелках и не в золоте. Носит обычные шмотки, дубленку вон заносила донельзя. Я бы глазом не моргнул, выбросил, а она химчистку требует.

Во мне просыпается надежда, что Воронцова не соврала ни про себя, ни про отца.

– Спасибо, – говорит она и открывает дверцу.

– Погоди, я помогу.

Выскакиваю из салона со скоростью звука и подбегаю к ней. Напарываюсь на недоверчивый взгляд, но беру ее за локоть смело.

– Если не боишься моего отца, тогда чего лебезишь передо мной? – она щурится, но вылезать из машины не торопится.

– Я джентльмен, – убежденно заявляю и тоже щурюсь. Пусть подавится своим скепсисом. – Обязательно бояться твоего отца, чтобы хотеть тебе помочь?

Царевна Несмеяна только фыркает. Ресницами своими все никак не нахлопается. На каждом взмахе с них слетает пыльца презрения.

– Думаешь, звание «мистер» делает тебя джентльменом?

Воронцова вырывает руку из моей хватки и спускает здоровую ногу на тротуар, но когда вылезает полностью, тут же хромает на больную и шипит.

– Я сам делаю себя джентльменом, – еще бы язык показать, но этикет не позволяет. – Так что не выпендривайся.

Я подхватываю ее на руки и несу к подъезду.

– Что ты творишь? – Воронцова вертит головой, будто пытается сориентироваться в пространстве. – Отпусти, кретин!

Ага, голосок прорезался.

– Не бойся, я всего лишь донесу тебя до квартиры. Тебе же больно ходить, – ухмыляюсь и чуть подкидываю ее, чтобы удобнее было держать.

Она, кстати, легкая очень. Весит меньше, чем выглядит. Только многослойность одежды придает ей объема.

– Нормально мне! Поставь на место! – Воронцова вроде дрыгается, но при этом сама вцепилась крепко и прижимается.

– Без паники. А то я тебя не донесу.

– И не надо! Сама дойду. Поставь меня, – она опять вертится и махает одной рукой в воздухе, энергию впустую тратит, причем не только свою. Мне же так тяжелее.

Рюкзак с пакетом еще между нами. Что-то острое впивается в мою грудину, и Воронцова вольно или невольно вдавливает это в меня. Все жмется. Обеими руками обхватывает мою шею.

Ее лицо очень близко. Мы практически щека к щеке теперь. Иногда даже касаемся друг друга. И эти касания шпарят.

По ее учащенному дыханию я понимаю, что не один волнуюсь. Хотя слышу только собственное сердце. Оно уже в ушах пульсирует.

Добравшись до подъезда, я останавливаюсь и смотрю на Воронцову, не выпуская из рук.

– Открывай, – киваю на рюкзачок, имея в виду ключи.

– Дальше сама. Отпусти, – уже не орет, а цедит она.

– Нет, – уверенно качаю головой. – Я джентльмен до мозга костей. Донесу до двери. Давай не тормози. Чем меньше будешь сопротивляться, тем быстрее я тебя отпущу.

Она зажимает зубами нижнюю губу. Кажется, сейчас куснет, и сок потечет. Я бы его слизал…

Стоп! Встряхиваю головой слегка, так, чтоб она не заметила или не придала этому жесту значения. Напоминаю себе, что она ректорская дочка. А у меня просто жесткий недотрах, его легко можно снять рукой.

Пока она роется в рюкзачке, я слежу за автомобилем, который паркуется неподалеку, лишь бы не залипать на ее губы. Потому что они очень близко. Все еще борюсь с желанием их облизать и вынужденно облизываю безвкусные свои.

Пищит сигнализация. Я бросаю взгляд на звук. От машины к нам идет высокий седовласый мужик в коричневом пальто. Лицо наклонено. Но он чувствует мое внимание и поднимает его. Воронцова замирает и ахает. До меня едва долетает ее шепот:

– Папа…

Пиз-дец.

Руки сами опускаются, и Воронцова буквально из них вываливается.